День разгорается

Оставив своих собеседников, Потапов сбегал в партийный комитет. Там все были на ногах и знали о настроениях в казармах. Потапов облегченно вздохнул, увидя товарищей бодрыми, деятельными и нисколько не павшими духом.

— Разумеется, настроение понижено, — спокойно определил Сергей Иванович. — Но чтож из того? Не надо давать ему еще больше падать. От нас зависит выправить положение. Нужно собирать людей. Давайте назначайте широкое собрание рабочих и пригласим туда солдат. Повторяю: надо быть решительными!..

Павел вслушался в слова Старика и тряхнул головой:

— Синицын голову поднял. Вылез из своего беста. На что-то надеется.

— На нашу неорганизованность, — сурово отрезал Сергей Иванович. — На неорганизованность и расхлябанность!

Собрание прошло с большим подъемом. Рабочие явились на него охотно и настроение у них было боевое. Зато солдат было мало.

— Опасаются идти, — объясняли пришедшие. — Стали опять начальства побаиваться.

К собранию были выпущены свежие листовки. Матвею и Елене пришлось много поработать, чтобы отпечатать их в срок. Прокламации были еще липкими от жирной краски, когда их раздавали рабочим и солдатам. Солдаты уносили листки, тщательно пряча их в тайники своих шинелей.

На собрании выяснилось, что солдат запугивают кем-то пущенными слухами о том, что с Запада движутся эшелоны гвардейцев, посланные на усмирение бунтовщиков.

— Достанется всем на орехи! — шипели неизвестные личности, зашнырявшие возле казарм сразу же, как только запасных увезли домой. — И ораторам, и забастовщикам, и жидам — всем попадет!.. А солдат, который присягу поломал, так под военно-полевой суд пойдет! Шутить не будут с теми, кто бунты заводил!..

Кой-кого эти слухи приводили в сильное смятение. Кой-кто перепугался до крайности.

Когда собрание кончилось и люди веселыми потоками расходились с него по тихим, окованным морозом улицам, над городом снова, как два-три месяца назад нависла настороженность.

И как тень, тоже, как два месяца назад, таясь и все подмечая, шли за главарями и теми, кто выступал с речами на собрании, Гайдук и его подручные.

Поведение рабочих на собрании ободрило Сергея Ивановича и других. У рабочих не было ни уныния, ни растерянности. Они были решительны и ждали только призыва, чтобы выступить открыто с оружием в руках, когда понадобится.

Потапов узнал, что часть военного стачечного комитета не сплоховала и своевременно запаслась оружием из воинского цейхгауза. Это оружие переотправили рабочим. Вывозили его глухою ночью дружинники, а часовые возле цейхгауза притворялись, что ничего не видят и ничего не слышат. Когда Потапов рассказал об оружии Павлу, тот весь просиял:

— Ах, здорово! Вот молодцы-то!

— А ты думаешь, военные-то по своей догадке это сделали? — усмехнулся Потапов.

— Кто же их надоумил?

— Кто? Понятно, комитет. Да, собственно, и не комитет, а Старик. Он ничего не пропустит, за всем уследит!

— Да-а... — неопределенно протянул Павел и задумался. Действительно, Старик за всем успевает проследить. Вот успокоились было боевики на том, что удалось добыть партию наганов и браунингов, а того и не сообразили, что с таким оружием при случае не устоишь против трехлинейки, а Старик не забыл и в нужную минуту учел положение, воспользовался военной забастовкой и вооружил рабочих винтовками! Предусмотрительный человек! Павел не мог в душе не похвалить Сергея Ивановича, но какая-то неосознанная неприязнь к Сергею Ивановичу не позволяла Павлу громко и открыто высказать свое восхищение этим мудрым и опытным человеком.

После собрания боевым дружинам приказано было быть в боевой готовности. Начальники отрядов знали, что события могут разразиться неожиданно. Начальство осмелело. По улицам стал появляться не один только генерал Синицын. Вылез и тучный полицеймейстер. Раза два промелькнул на своей приметной лошади ротмистр. Юнкера и отборная часть, которые охраняли Синицына, заняли казарму, удобно расположенную поблизости от правительственных зданий. На телеграфе однажды ночью появился сильный патруль и пытался выгнать оттуда охрану, поставленную стачечным комитетом и советом рабочих депутатов. Губернатор вывесил «обязательные постановления», в которых напоминал, что в губернии объявлено военное положение и что для бунтовщиков и забастовщиков введены военно-полевые суда.

Гайдук, по несколько раз в день переодеваясь в разное платье, шнырял всюду, где скапливался народ, и смотрел, и слушал.

На город обрушилась колючая стужа. Она пришла из глухих и темных недр тайги, сползла с голых сопок, поплыла из глубоких заснеженных долин. Пушистый, филигранный куржав облепил телеграфные и телефонные провода. Седая изморозь осела на заборах, на карнизах домов, на кровлях.

Бронислав Семенович долго отдувался и отряхивался в прихожей. Гликерья Степановна запахивала пестрый капот и покачивала головой:

— Замерзли?

— Понимаете, тридцать пять. Я не посмотрел и сунулся без шарфа. Очень холодно...

— А мой Андрей Федорыч убежал на-легке. Никогда не послушается.

Натансон прошел в комнату, зябко потирая руки. Гликерья Степановна усадила его на диван.

— Посидите, я сейчас чай приготовлю. Согреетесь.

Чай был быстро вскипячен. Хлопоча за самоваром, хозяйка расспрашивала гостя о делах, о здоровье, о новостях.

— Здоровье у меня как будто теперь в порядке. Все, видимо прошло благополучно. А дела по-старому. Вот учеников почти совсем нет. Не до музыки, говорят, в такое время...

Гликерья Степановна подула на чай, отпила маленький глоток и отставила чашку.

— А как поживает ваша новая знакомая, та интересная девушка Галя? — с грубоватым лукавством спросила она.

Бронислав Семенович покраснел. Стакан, поставленный им неловко на блюдце, покачнулся и чай плеснулся на скатерть.

— Видаетесь? — беспощадно продолжала допытываться хозяйка.

— Редко, — выдавил из себя Натансон.

— Почему же? — удивилась Гликерья Степановна, широко улыбаясь. — Мне показалось, что она очень интересуется вами, Бронислав Семеныч. Я подметила в больнице...

— Ах, что вы!? — огорчился Натансон и отодвинулся от стола. — Что вы, Гликерья Степановна? Она такая... молодая, светлая... Вообще разве может быть разговор о таком?.. Не понимаю!..

Гликерья Степановна следила за смущением Натансона смеющимися глазами. Ей было интересно и забавно помучить скромного и застенчивого Бронислава Семеныча, который слыл среди своих знакомых самым робким и трусливым при женщинах холостяком.

— Ладно, ладно! Чего уж тут скромничать? И она вами интересуется, да и вы, ой как, врезались в барышню! Я ведь вижу! Все вижу, Бронислав Семеныч!..

Натансон впал даже в отчаянье от смущенья. Он весь горел румянцем стыда и ерзал на месте. Но в передней звякнул замок, раздался топот, послышалось, как кто-то снимает галоши. Гликерья Степановна подняла голову и властно крикнула:

— Ты, Андрей Федорыч?

— Я! — отозвался тот и торопливо вошел в комнату. — Ух, холодина какой! — сообщил он как редкую новость. — Тридцать шесть, у аптеки посмотрел... Здравствуйте, Бронислав Семеныч!

Натансон обрадованно поздоровался с хозяином: Андрей Федорыч пришел для него очень кстати.

Андрей Федорыч был чем-то взволнован. Он присел к столу, схватил застывшими пальцами налитый женою стакан чаю и, обжигаясь горячим чаем, торопливо сообщил:

— В городе надо ждать крупных событий!..

— Каких это еще? — недоверчиво спросила Гликерья Степановна.

— Очень серьезных, Гликерья Степановна! — убежденно повторил Андрей Федорыч. — Совет депутатов вооружил рабочих, ждут прибытия каких-то верноподданных солдат. Губернатор и начальник гарнизона...

— Все пустяки! — прервала Гликерья Степановна. — Где это ты, Андрей Федорыч, батюшка, услышал, кто тебе насказал?

Андрей Федорыч скривился от обиды и зачмокал:

— Ну, ну, вот ты всегда так, Гликерья Степановна! Опровергаешь, а у меня самые верные сведения. Мне Воробьева Галочка сказала...