Страница 10 из 13
Коврижкин пошарил на столе под бумагами, достал табак, занялся папироской.
Женщина внимательно следила за жилистыми руками, за широкими (с желтыми с черными каемками ногтями) пальцами, свертывавшими газетную мятую бумагу. Она подождала, пока папироска была скручена, и когда Коврижкин широко лизнул языком бумажку, склеивая ее, сказала:
— Ваше дело… Вы что хотите, то можете сделать с нами… со мной… Я в вашей власти… Только богом я вас умоляю — позвольте мне мужа похоронить… Похороню, а потом как вам угодно… Только бы мне самой его похоронить!
Коврижкин (доносил он в это время зажженную спичку к папироске) широко взмахнул рукой, отбрасывая не догоревшую спичку, потемнел, стал злым.
— Вашего мужа, барыня, надо бы по правде–то как падаль бросить!.. Как падаль, чтоб воронье его исклевало!.. Так!.. Ежели попался бы он мне живьем, я бы сам вот этими руками (вытянул сильные жилистые рабочие руки к отшатнувшейся женщине), вот этими бы!.. задавил, как гадину… Да не пришлось… Миновало это его. Ну, его фарт… А теперь…
Выпрямился, сжал челюсти, поиграл желваками на дубленых щеках.
— Теперь разрешаю вам хоронить его! Разрешаю. Здесь.
Женщина вздохнула, сжалась, стала меньше, голову наклонила.
— Спасибо…
— А похороните — отправлю вас совместно с остальными в Иркутск.. Идите.
Женщина встала. Человек с винтовкой, стоявший у дверей, подобрав, оружие ловчее в левую руку, посторонился. Женщина помедлила уходить.
— Я попросила бы вас, — нерешительно сказала она, — отправить меня в город одну… не с этими…
Коврижкин уперся руками в стол и холодно, чуть–чуть издеваясь, взглянул на женщину.
— Не могу… Пойдете совместно с другими… Для меня все едино — вы ли, они ли… Так!..
17. Тело подполковника Недочетова.
Занесло за утро гроб снегом. Намело возле саней сугробы. Чтобы пройти, чтобы добраться до гроба, надо тропу проминать в рыхлом, сыпучем–ярком снегу. Тяжело вдове, Валентине Яковлевне, в набухших валенках снег утаптывать, дорогу к мужу прокладывать. Тяжело. Человек с ружьем,. прошедший за нею по приказу Коврижкина, обошел ее.
— Обожди! Я протопочку проложу. Легше станет.
Прошел — широкий медвежий след за собою оставил. По следу медвежьему–вдова. Встала возле гроба, ознобленными руками смахнула снежный покров. Перекрестилась. И, перекрестившись, растерянно оглянулась: как же все устроить?
Но уже подходили праздные, любопытные. Растаптывая снег, валили к гробу, к женщине. Оглядывали, осматривали. Ждали. Молчали.
Знали, что в гробу лежит (пронеслось по коврижкинской стае, от пленных известилось) лютый враг, злой, беспощадный при жизни. Знали, что возле гроба стоит скорбная, молчаливая, придавленная — вдова врага этого. Знали и молчали. И в молчании этом было зловещее, непереносимое, бьющее.
Вдова оглянулась — и побелело ее лицо. И спрятала она глаза от толпы, от жадных неотрывных глаз.
Тот, кто помог ей по снегу пройти, обернулся к толпе и сказал.
— Товарищ командир сказывал, чтоб гроб похоронить этот… Айда, ребята, которые с лопатами. Ройте на погосте могилу… А которые желающие — давайте гроб подымать…
В толпе колыхнулось. Нет еще слов — но повеяло уже гневом.
В толпе колыхнулось злое, холодное. И никто не вышел, никто не подошел к саням, ко гробу.
Вдова Валентина Яковлевна сжалась, ближе к гробу прильнула. Не глядит, не шевелится, но вся напряглась, не ушами только — всем телом слушает.
И вот:
— Черти его пушшай хоронят!..
— Это кого бы из гроба вытряхнуть, на назем, в говно!..
— Как дохлятину!.. Как падаль!
— Стерву такую на свалку тащить надо, а не хоронить!
— Да вместе бы с барынькой! С офицершей!..
— Со всеми бы шлюхами!..
Разорвало толпу, всколыхнуло, ожгло. Вот оно! Вот пришло!
Куда уйти от этих криков, от злобы, от этого возмездия? Куда? — Сжалась вдова, Валентина Яковлевна, окаменела, спрятала глаза, и в глазах — бессильный гнев и отчаянье. И стыд. Откуда–то пришедший, незнаемый, неожиданный стыд…
Колыхнулась, взорвалась толпа — но погасла почему–то.
Там, за спинами, задние увидели кого–то, удушили крики, заворчали.
Там сзади — Коврижкин.
— Почему галдеж?
Расступились (распахнулась толпа, вобрала в себя Коврижкина, замкнулась), пропустили к гробу, к вдове–застывшей, испуганной женщине.
— Чего шумите?
Из толпы, снова наростая, вскипая полетело:
— Пошто сволочь эту приказал хоронить?
— Собаке — собачья смерть!
— Вытряхнем стерву из гроба!
— Вытряхнем!..
Но, прорезая толпу и разноголосый галдеж, Коврижкинское властное, кремневое:
— Эй, тише!.. Помолчите–ка! Эй!..
И смолкло.
В едва осевшую тишину, в отстоявшемся молчании плеснулся бабий голос:
— Господин… Товарищ командир! Позвольте!.. Товарищ!..
Ко гробу, к вдове, к Коврижкину протискивалась (за нею следом конвоир) растрепанная, раскрасневшаяся, толстая, совсем не в себе Королева Безле. Протиснулась, отдышалась, сомлела.
— Господин товарищ… Позвольте объяснить вам… Позвольте.
В серых Коврижкинских глазах — изумление. Жадное любопытство в толпе. Новая тревога у молчащей (ушибленной, придавленной) вдовы.
Коврижкин скосил губы, усмехнулся:
— Ну, в чем дело?.. Говорите!
Королева Безле оглянулась на вдову, передохнула и:
— В этом гробу нет подполковника Недочетова…
— Вы врете!.. Как вы смеете!.. Тут мой муж!.. мой муж!..
— Лопнуло молчание. Вскинулась, ожила, затрепетала вдова. — Вы врете!..
Повел бровями (удивленно и досадливо) Коврижкин, рукой взметнул к голове: да замолчи, мол! — и строго толстой, растерянной:
— Говорите–ка толком — в чем дело?
— Да я толком: никакого Недочетова тут нету!.. Не хороните, пожалуйста, не хороните!..
— Кто?!
Широко раскрыты глаза у вдовы, Валентины Яковлевны, а в глазах последний, обжигающий испуг.
— Кто?! — Эхом отдается в толпе. Но оборачивается Коврижкин, и толпе:
— Помолчите!
И снова к толстой, нелепой, к Королеве Безле.
— В чем дело?.. Спрашиваю — в чем дело?.. Кто в гробу?.. В гробу кто?..
— Золото… деньги!..
Охнуло, грохнуло, раскатилось в толпе. И за грохотом не слышен крик — женский, отчаянный, тоскливый.
Возле гроба выросли люди, завозились. Крак! Отстала крышка. Раскрыт гроб.
Улыбающееся веселое лицо обернул Коврижкин к толпе.
— Верно!.. Вот так покойничек!..
— А–а–а! Покойник!.. Хо–хо!..
— Награбили! Нахапали!
— Ловкачи!
— Ай да полковник!.. По–ко–ойничек!!..
— Ура-а!!!
18. Королева Безле — свидетельница.
— Ловко вы, барыня!.. «Вдова», «за гробом мужа», «позвольте похоронить»… Ничего, хорошо обделали!..
Коврижкин опять за столом, на котором уж нет забытых белыми бумаг. Но вместе с ним за столом еще трое: штаб. А по другую сторону — вдова.
Но до этого: выкладывали из гроба мешочки с золотом, считали, проверяли, переносили, ставили караул. До этого под вой и крики и хохот увели вдову Валентину Яковлевну в отдельную избу. И когда вели ее, шаталась она, плохо понимала, плохо слышала.
И теперь стоит она серая, осунувшаяся, далекая и впиваются в нее спрашивающие, жгучие, неотрывные взгляды.
Четыре пары глаз.
— Ловко!.. Хорошо вы, барынька, комедию развели.. Не удалось, правда, сорвалось!.. Жаль, поди!? Ну, рассказывайте–когда и где деньги эти насбираны? Почему не донесли мне? Рассказывайте!..
Женщина вздохнула. Словно очнулась. Подняла ресницы, поглядела на Коврижкина, на троих. Снова опустила глаза и тихо:
— Я не понимаю… Я совсем не понимаю — что это?..
— Не понимаете? — лукаво скосил глаза Коврижкин. — Да тут нечего и понимать. Любое дите поймет. Вот я вам объясню: ограбили белогвардейцы народное достояние, нахапали, надо скрыть. Ну, ссыпали в гроб, а для пущей крепости — ко гробу плакальщицу. Как тут учуешь, что деньги?.. Теперь понятно?..