Страница 78 из 83
Верно. — М. Тарловский
Примечание к стенограмме
1) стр. 3 — теперь я вижу, что, выступая на производственном совещании поэтов РАПП'а, я зашел в своей самокритике дальше, чем это достойно писателя, твердо стоящего на платформе советской власти и активно сочувствующего социалистическому строительству. В своем самобичевании, на которое меня тогда толкнуло стремление найти с рапповскими руководителями общий язык, я договорился до того, что будто бы только одной ногой стою на почве современности. Это — клевета на самого себя. На почве нашей современности, нашей советской современности, я твердо стою и стоял обеими ногами. Это не значит, впрочем, что я свободен в моей литературной работе от некоторых недостатков.
2) стр. 7 — Во вступительном стихотворении к сборнику «Бумеранг» я произвожу филологический анализ слова «бумеранг» и указываю на то, что в его концовке звучит характерная для узбекского языка аффриката «нг», причем называю даже соответственное узбекское слово ating <часть текста неразборчива>
Говоря о том, что я увлекался стихами Гумилева, я допустил в своей самокритике ту же передержку, что и на с. 3: я увлекался его стихами не больше, чем стихами многих других поэтов, к тому же это было давно, и теперь стихи Гумилева сильно потускнели в моих глазах.
Открытое письмо в редакцию «Литературной газеты»[300]
Уважаемые товарищи!
Прошу напечатать следующее.
Считаю необходимым увеличить на одну единицу число примеров, свидетельствующих о том, как бывшие руководители бывшей российской Ассоциации пролетарских писателей осуществляли на практике ложный и многократно за последнее время осужденный «Правдой» и «Литературной газетой» лозунг «союзник или враг». В своей речи на последнем производственном совещании поэтов РАПП (17 апреля) Л. Авербах, процитировав из моего стихотворения «Фергана», помещенного в сборнике «Бумеранг» (а в свое время и в 9-й книге «Нового мира» за прошлый год), строчки, в которых я говорю о «тургеневском русском языке», обвинил меня в великодержавном шовинизме, совершенно умолчав о том, что всё стихотворение в целом представляет собою развернутый и правдивый показ торжества советской национальной политики на нашем Востоке и является попыткой подать в художественной форме отчет о моей культурнической работе с учащейся молодежью советского Востока. Л. Авербах сделал при этом вид, что не замечает иронического тембра приведенных им строк (иронического именно в отношении «тургеневского языка») и что в следующем за стихотворением «Фергана» стихотворении «План» совершенно недвусмысленно развиваются положения, прочно простроенные на основе ленинско-сталинского учения о национальной политике. В стихотворении «План» есть строк, неопровержимо свидетельствующие о том, что я не только не ратую за консервацию «тургеневского русского языка», но, наоборот, считаю неизбежным его слияние с языками других народов социалистической эпохи:
Дух племен, и соки их, и речь –
Всё идет в мартеновскую печь,
Всё должно одной струей протечь.
Нас ведет планирующий гений
Через формулы соединений.
На том же совещании моя литературная работа сделалась объектом критики со стороны А. Суркова и ленинградца Левина, критики, построенной на том же порочном методе выдергивания отдельных строчек, потасовки фактов, каббалистических поисков несуществующего и огульного охаивания, на основании отдельных недостатков всей работы писателя, твердо стоящего на платформе советской власти и активно сочувствующего социалистическому строительству.
20-го апреля на том же совещании я выступил с речью, сложившейся из элементов самозащиты, самокритики и личной полемики. Что касается самозащиты, то она была естественной и необходимой, так как ни объективно ни субъективно я не считал себя виновным в том, что мне пытались припаять упомянутые критики. Что касается второго элемента моей речи, самокритики, то она, будучи совершенно необходимой (моя работа страдала, а иногда страдает еще и теперь, несомненными идеологическими недостатками), оказалась, к сожалению, сильно скомканной из-за недостатка времени и бестактного поведения некоторых отдельных лиц. Что касается третьего элемента, личной полемики, то, хоть я и являюсь ее принципиальным противником, мне не удалось ее в данном случае избежать по причине той организационной травли, в атмосфере которой протекало мое выступление. Впрочем, эта полемика, несмотря на свою резкость, должна показаться нежным воркованием по сравнению с теми пулями, которые отливали по моему адресу Л. Авербах и некоторые ленинградские критики. После моей речи А. Селивановский выступил с клеветническим заявлением, которое он, пользуясь своим положением редактора, воспроизвел в «Литературной газете» от 23 апреля. Вот что сказал Селивановский: «У нас есть друзья. Но у нас есть и враги. Я думаю, что всем своим сегодняшним выступлением, как и всем (подчеркнуто мной. — М.Т.) своим творчеством, Марк Тарловский показал, что он принадлежит к последней категории».
Что касается напечатанного с благословения Селивановского в том же номере «Литературной газеты» утверждения о реакционности моего выступления, то о клеветническом характере этого утверждения предоставляю судить нынешней редакции «Литературной газеты» и горкому писателей, куда я одновременно с этим письмом и передаю точную и полную стенограмму моей речи на производственном совещании поэтов РАПП. Что же касается заушательской квалификации А. Селивановским всего моего творчества как враждебного, то здесь нужно поставить несколько недоуменных вопросов: неужели, если только Селивановский в данном случае прав, почти все наши литературные (и многие нелитературные) журналы и газеты могли на протяжении шести последних лет (не говоря уже о более раннем периоде — периоде моей газетной работы) систематически опубликовывать сотни образцов этого, по мнению Селивановского, «враждебного» творчества и печатать десятки более или менее благожелательных солидных критических высказываний об этом творчестве, наши издательства — выпускать эти образцы отдельными сборниками, а наши политические редактора — всё это, вместе взятое, разрешать к печати? Неужели все, кроме Селивановского, были одержимы «гнилым либерализмом за счет кровных интересов большевизма»? можно напомнить тому же Селивановскому, что и он и его соратники не только печатали образцы моего творчества в редактировавшихся ими органах, но и писали об этом творчестве в довольно сдержанных, а иногда и благожелательных тонах.
Конечно, всё это не снимает с повестки дня вопроса о моей дальнейшей творческой перестройке. Она совершенно необходима для меня, реальнейшим образом ощущающего себя подлинным советским писателем и еще не вполне преодолевшего в своей литературной работе отрицательные элементы влияния дореволюционной культуры. В меру отпущенных мне сил и возможностей, я намерен и впредь работать над этой перестройкой так, как уже работал над в течение двух последних лет, и даже не так, а лучше — в строгом соответствии с постановлением ЦК ВКП (б) о перестройке литературно-художественных организаций.
2-го июня 1932 Марк Тарловский
Из трех книг. Стихи. Библиотека «Огонек». 1933. <Состав>[301]
(Техника) х (Чутье)
Коломна
Машинист (см. «Ведущий»).
Средняя Азия
От взрыва до взрыва
Огонь
Пушка
Пифагорова теорема
Вуадиль
Фергана
План
Рождение Родины <Состав раздела 3>[302]
Сто тридцать седьмой (Из Яна Пулавы. <С немецкого>)
300
Открытое письмо в редакцию «Литературной газеты». Машинописная копия — 18.8–9 об.
301
Из трех книг. Стихи. Библиотека «Огонек». 1933. <Состав>. 47.1.
302
Рождение Родины <Состав раздела 3>. Переводы, составившие раздел, были включены Тарловским в авторскую антологию «Поэты Сталинской эпохи». Заявка на нее, поданная Тарловским в Гослитиздат 8 мая 1934 (12.3–4), не была принята. Конъектуры сделаны по наборной машинописи антологии (ед. хр. 99).