Судьбе наперекор…

– Пятнадцать тысяч.

– Ну а мне он скостит штуки три, не меньше. И платить будешь не до операции, а после.

– Спасибо, Стас, но не надо. Не хочу я детей сюда впутывать. Пусть ничего не знают. Пусть нормальной жизнью живут. Чувствую я, что шеф твой меня без работы не оставит, так что нищета нам не грозит. Только…. Стас, если со мной что… Ты за ребятами пригляди.

– Типун тебе на язык, во-первых, а во-вторых, мог бы и не говорить, – Стас помолчал, а потом задумчиво сказал: – Тень… А ведь они со временем все равно узнают… Как ты им объяснишь, откуда деньги берутся? Опять кто-то дал в долг, который возвращать не надо? Но я уверен, что они правильно все поймут. А вот вранье могут и не простить. И еще. Съезжать вам отсюда надо. Подозрительно твоим соседям покажется, что у вас вдруг невесть откуда деньги появились, разговоры ненужные пойдут. Если ты в саму Москву переезжать не хочешь, так можно будет где-нибудь в области, совсем в другом районе, хороший дом присмотреть, туда и переберетесь… – и, резко меняя тему разговора, категорично заявил:

– Так что я завтра Ромку сам отвезу. Сиденье разложим, и доедет он, как барин. Знаешь, – Стас улыбнулся, – завидую я тебе, такие парни у тебя замечательные… Надо же, шесть человек…

– Ну вообще-то их гораздо больше, – Иван кивнул на виднеющееся неподалеку большое старое здание. – Просто получилось так, что эти стали для меня самыми близкими и родными, ты же сам слышал, как они меня папой зовут, остальные-то – дядей Ваней, – он немного помолчал и задумчиво сказал: – Вот ты говоришь перебираться куда-нибудь… А как я их оставлю? Тех, – он снова кивнул на детдом. – Да и дети этот переезд вряд ли поймут – они же все вместе столько всего пережили! – и решительно заявил: – Нет! Мы тут останемся. Тем более что детдом грозятся скоро расформировать – здание-то аварийным признали, и раскидают ребятишек тогда кого куда. Нет! – еще раз решительно заявил он. – Пусть уж они, сколько получится, все вместе побудут, а с деньгами я что-нибудь придумаю.

Они могли бы еще многое друг другу сказать, но тут подошел Колька и озадаченно спросил у Ивана:

– Папа, а где мы дядю Стаса положим? – и он повернулся к гостю. – Вы извините, но со спальными местами у нас не очень-то…

– Не волнуйся, Коля, – успокоил его Стас. – Я в машине лягу.

– Так вам же там неудобно будет… С вашим-то ростом… – удивился тот.

Стас с Тенью переглянулись – они почти одновременно вспомнили все те совершенно нечеловеческие условия, в которых им приходилось и жить сутками, и ночевать, и сидеть в засадах. Сначала они улыбнулись, а потом, не выдержав, расхохотались, выпуская копившееся годами нервное напряжение. Они смеялись и никак не могли остановиться, чувствуя, что из их жизни уходит холодное тоскливое одиночество, когда не с кем откровенно поговорить по душам, что теперь все наладится, что их стало двое, а это значило, что отныне им обоим будет намного легче жить.

– Вы чего? – Колька переводил недоуменный взгляд с одного на другого, понимая, что, смеются они не над ним.

Выскочившие из дома на шум другие ребята изумленно смотрели на смеющегося Ивана и были счастливы, что ему весело – им практически никогда не доводилось видеть его таким: радостным и неожиданно помолодевшим. И они готовы были всем сердцем полюбить этого пока малознакомого им дядю Стаса только за то, что папе рядом с ним так хорошо.

На следующий день Стас сдал Ромку с рук на руки Смирнову, который, узнав его, действительно без звука скинул три тысячи, пообещав, что уход за ним будет ничуть не хуже, чем в свое время за самим Стасом. Иван же, которого они высадили по дороге, тем временем успел сфотографироваться и даже получить снимки. Он положил их в конверт вместе с листком бумаги, на котором были его имена: старое, которое хоть и было для него чужим, но к которому он успел привыкнуть за эти годы и решил оставить для работы, и новое, а точнее, родное.

– Возьми и передай своему шефу, Стас, – сказал. Иван, протягивая ему конверт. – И еще скажи, что я предлагаю держать связь через тебя – не надо мне там лишний раз появляться. Вот только тебе придется в такую даль мотаться.

– Тебе виднее, Тень, – сказал тот, пряча конверт во внутренний карман ветровки. – А насчет того, что мотаться… Так для бешеной собаки сто верст не крюк, зато мальчишек лишний раз повидаю. Запали они мне в сердце… – и, по-доброму усмехнувшись, с нежностью в голосе добавил: – Чертенята…

Больше Иван сам в Москву не ездил, зато мальчишки наведывались к Ромке каждый день. Когда же они сказали, что того успешно прооперировали и окончательное выздоровление теперь – дело времени, Тень взял свои новые документы для работы на имя Кузнецова, которые Стас немногим ранее привез ему в запечатанном конверте вместе с краткой запиской от Петра Петровича, где было всего три слова: «На твое усмотрение», собрал детей и, вручив поделенные пополам оставшиеся деньги Юрке и Кольке, сказал:

– Мне нужно будет на несколько дней уехать. Это деньги на всяческие расходы. Тратьте с умом. Дядя Стас будет вас навещать. Если что-нибудь случится… Ну, в общем… Разное в жизни бывает… Прислушивайтесь к нему, он очень хороший человек и плохого не посоветует. Ну, я пошел.

Он взял заранее собранную сумку и собрался уходить, когда его остановил звенящий от волнения Лешкин голос:

– Папа, а ты можешь не ехать?

– Нет, Алексей, не могу. Должен.

В дверях он обернулся, но лучше бы он этого не делал, его дети стояли, плотно сжав губы, но если у старших – Лешки, Юрки и Николая – глаза были сухие, только боль в них стояла невыносимая, то младшие, Славка с Шуркой, молча глотали слезы, которые, как они ни крепились, так и не смогли сдержать. Такими они и стояли у него перед глазами, пока он ехал в электричке в Москву, а потом в аэропорт.

«Как же просто было когда-то уходить, – думал он, – когда я отвечал только за самого себя… А сейчас есть дети, которые любят, ждут и беспредельно мне верят. И ради них я сделаю все! И дай-то бог, чтобы они меня поняли… Правильно поняли!».

Когда через неделю он вернулся домой, первым, кого он увидел, был лежащий в саду в гипсовом корсете на раскладушке обложенный книжками Ромка.

– Ты что, сбежал из больницы? – удивленно спросил Иван. – Там было так плохо?

– Папа! – радостно заорал Ромка. – Папа приехал!

На этот крик выскочили остальные дети и бросились к нему. Они облепили его, хотя подобные нежности у них были не в ходу, и в обращенных на него глазах снова были, слезы, на этот раз слезы радости. Иван почувствовал, что у него самого защипало глаза, а в горле появился комок, которого никогда раньше за все тридцать четыре года его жизни, даже в самые тяжелые, невыносимо тяжелые минуты, не было. Он с трудом взял себя в руки и как можно спокойнее сказал:

– Не понял? Я что, с войны вернулся? И почему Ромка здесь, а не в больнице?

– А мне там надоело, – отводя глаза, пробормотал тот, поднявшись с помощью Лешки и Кольки с раскладушки. – Скучно там. Мы все лекарства взяли, я их и здесь могу пить, и уколы я сам себе научился делать. А дядя Стас, между прочим, который меня сюда привез, согласился с тем, что здесь я быстрее поправлюсь. А ты, как говорят, сам предупреждал, что он плохого не посоветует.

– Ох и разберусь я с этим самым дядей Стасом! – пригрозил Иван. – Пусть только появится! Кстати, а кормить меня собираются? – спросил он.

– А как же, папа! – возмутился Николай. – Мы тебя каждый день ждали. А тебя все нет и нет… Мы здесь уже чего только не передумали…

Сидя за столом, за которым собралась вся семья, Иван удивленно посмотрел на их обычный нехитрый обед, немного приукрашенный консервами из той самой сумки, и удивленно спросил:

– Вы что же, умудрились уже все деньги потратить?

– Нет, папа, – солидно ответил Колька. – Просто мы так рассудили, что чего их попусту транжирить? Их же возвращать надо, – и он повернулся к Юрке.

– Понимаешь, папа, – смущенно начал тот. – У меня тут одна мыслишка появилась, как их крутануть, чтобы заработать немного… Тогда и ты долг сможешь вернуть, и нам еще останется. Ты не против?