Страница 6 из 67
- Я ему зараз сопатку набью.
- Не набьешь, он сильный, - ответил Егор. - Я сам едва справляюсь с ним.
Дав девчонкам по конфетке, Витоля спесиво сказал:
- А теперь ты, Маня, и ты, Митенька, рвите бурьян, а ты, Зина, почеши мне спину.
Он снял сорочку и лег на живот. Зина, смущенно хихикая, стала почесывать его угреватую спину.
- Эх, дуры девки, - гнусаво говорил Витоля, - вы ко мне с уважением подходите, я вас награжу. Егор не выдержал, сказал Грине:
- Набей слугам, а я - барину!
Он коршуном налетел на вскочившего в испуге Витолю, крепким ударом в лицо свалил с ног и, оседлав, стал избивать, яростно, приговаривая:
- Я тебя почешу, жаба! Я тебе покланяюсь, холуй! Гриня толкнул Зину, она с воем повалилась под куст смородины. Тут неожиданно смело на него бросился Митенька, крича:
- Не трожь Зину!
Гриня сильным толчком попал ему в нос, Митенька схватился за него, тонкие пальцы вдруг стали алыми от крови, и Гриня удержал руку, поднятую для следующего удара.
Витоля выл и царапался, пытаясь вывернуться из-под Егора. Тут из-за кустов поднялся откуда-то взявшийся Масюта и замахнулся увесистым суком:
- Благородный, брось Витольда!.. Убью!..
Егор швырнул ему в лицо горсть мусора и побежал в балку. Гриня - за ним.
Глава пятая
Егор и Гриня сидели на каменной ограде, подставив солнцу копченые спины. Времени было не более девяти, а припекало, как в полдень. Медвяно пахли цветы в балке. А за балкой, на колхозном дворе, гремел и лязгал гусеницами трактор ЧТЗ.
- Нет, не пиду на колхозный двор, - сказал Гриня, мотая головой и отмахиваясь руками.
- Никто тебя туда и не тянет, - Егор удивленно пожал плечами.
- А треба сходить, там новые машины пригнали из МТС. Принять надо, в квитанциях расписаться.
Гриня говорил серьезно, деловито, как настоящий завхоз, и Егор не смог сдержаться - рассмеялся:
- Картошку ты не дотяпал, смотри, мать чертей тебе за пазуху накладет.
- Не страшно, я их передавлю, як блох, - уверенно сказал Гриня. - Пошли!
Колхозный двор размещался в бывшей атаманской усадьбе. На дворе, под тенью старых осокорей, стояла целая улица амбаров под черепичными и цинковыми крышами, в них хранилось колхозное добро, начиная от зерна и кончая хомутами и медом. А за двором, над балкой, находились плотницкая мастерская, гараж и кузня. Тут, на площадке, и остановился трактор с новыми машинами на прицепе комбайном и сортировкой.
Около машин собрались мальчишки и взрослые. Егор неприязненно посмотрел в сторону кладовщика Афони Савоненкова, по прозвищу Господипомилуй. И его принесло сюда! Дебелый мужик, а лицо, как у старой богомолки, - постное, "святое". Небритый, в опорках, пиджак и брюки латаны-перелатаны, видом весь несчастный-разнесчастный, будто только что из тюрьмы вышел. Егор испытывал стыд от того, что Афоня Господипомилуй считался его родственником. Тетя Фрося, сестра отца, была за ним замужем.
Гриня с другими ребятами изучал внутренности комбайна, заглядывая в дырки, и Егор по-хозяйски полез наверх по лесенке.
Из кузни вышел Федосей Кудинов, Семкин отец, кузнец, могучий старик с подпаленной бородой. Не вынимая цигарки изо рта, сказал насмешливо:
- Егор, нехай тебя грохне оземь святой дед Мефодий! Слезь с комбайна зараз же, а то стукну в лоб - уши отскочат... Магнету от трактора кто упер? Ты, жук-кузька! Я видел, как ночью ее нам во двор подбросил. Кубыть контрик действуешь, обормот!
И это он сказал при куче народа! При ненавистном Афоне Господипомилуй! При сопернике Степе Евтюхове! Сказал, что в лицо плюнул... От гнева и обиды Егор не мог продохнуть.
Медленно сходя по гремящей лесенке, он цыкнул слюной сквозь зубы и обвел всех настырным взглядом. Афоня, разведя руками, с ухмылочкой сказал:
- Господи помилуй!.. Далековато яблочко от яблони укатилось.
- А можа, совсем близко, - обрадованно возразил отец Витоли, Гордей Ненашков. - Кровя чистые, как у донской лошади, себя показывают. Это же Запашнов чистых кровей - везде первый, напором наперед лезет.
И захихикали оба: как же - довольны, здорово угрызли!
Гриня смело крикнул Ненашкову;
- Мовчи, проклятый пидкулачник! Чтоб ты сдох, паразит!
У Ненашкова яростно встопорщилась борода, широкое обрюзглое лицо сморщилось, как от пощечины. Он пошел на Гриню, подняв тяжелую руку:
- Я тебя, выродок, одной рукой возьму, другой хлопну - мозги брызнут! Все вы, сволочи, одного поля ягоды.
Егору в одно мгновение стало жарко, а по спине побежали мурашки. Схватив с земли зазубренный обрубок стальной полосы, подскочил к Ненашкову, взмахнул ею, как шашкой:
- Только тронь Гриню!.. Только тронь - убью!
- Правильно, не трожь, Ненашков, - неторопливо сказал Кудинов, вытирая могучие руки о парусиновый фартук. - Сам ты сволочь, и речи твои сволочные как у последнего контрика! Ходит тут, поджучивает... Я ведь знаю тебя с гражданской войны, и мне известно, с кем ты водился. Пошел отсюда!
Ненашков посмотрел на Кудинова долгим тяжелым взглядом и медленно пошел прочь.
Кузнец глубоко затянулся крепким дымом самосада и, покашляв, с усмешкой сказал то ли о самосаде, то ли о Ненашкове:
- Злой, собака! - Потом добавил: - Не нравится ему Советская власть, ох как не нравится!.. До сих пор на нее зубами скрипит.
Егор отбросил стальную полосу и про себя сказал, косясь на притихшего Афоню; "Я тебе припомню "яблочко от яблони укатилося", проклятый Господипомилуй!"
Махнул Грине:
- Айда на речку!
В балке, на узкой тропке, их догнал Степа Евтюхов:
- Ёра, погоди! Егор еще дышал гневом и не прочь был излить его на кого-нибудь. Тем лучше, если это будет Степа. Он ему ровня по силе и драться умеет.
Степа подбежал, запыхавшись, протянул ему руку:
- Здорово ты наскочил на этого подкулачника Ненашкова? Ну давай пять, чего ты на меня таращишься?
Егор в упор смотрит в черные глаза Степы. Они не виляют, в них доверие и восхищение. Егор втайне уважает Степу и не покривит душой, если даст ему "пять" на дружбу.
- Черт с тобой, на! - Егор крепко пожимает небольшую, но твердую, как деревяшка, руку Степы.
Они глядят в глаза друг другу и жмут руки, пока не устают. Потом Степа повторяет это с Гриней: тискает ему руку до устали и смотрит в глаза - такой обычай существует у ребят станицы Ольховской, когда дают они "пять" на дружбу.
Глава шестая
Над зарослями терна и пустырника по склону балки вьется голубой дымок, едва заметный в знойном воздухе. Потоки воздуха от прохладного ручья вытягивают его в сторону сада Афони Господипомилуй, распространяя запахи жареного мяса.
Вечно голодный Жук, черный волкодав, привязанный около вишни-скороспелки, натянув цепь, страстно вынюхивает воздух. Пустой желудок его, сжатый тугим узлом, судорожно колотится о ребра. Дымок все гуще, запахи все вкуснее, и Жук уже тихо, жалобно стонет.
В кустах у костра сидят Егор, Гриня, Степа и смалят длинноногого петуха, воткнув палку в зоб. Перья горят, пузырясь и трепеща, чадящая пена сворачивается черными макаронинами и падает в ярко вспыхивающий огонь.
- Оцэ, Ёра, наглядное пособие, называется "кугут на палочке", насмешничает Гриня. - Як смачно пахнет!.. А дрался этот кугут, как гренадер! Все ноги мне подовбав своими шпорами.
Пера на петухе становится все меньше. Егор задирает палочкой обугленные, но недогоревшие колодочки, их жадно облизывает пламя. И вот уже из румяной гузки в костер капает прозрачный жир. Вой Жука напоминает рыдания человека.
- Будя смалить, - сказал Егор. - Слышите, как плачет Жук? Он чует жареное-смаленое. Я все правильно рассчитал... Стратегия что надо. Вишню-скороспелку я мигом обнесу: ветки обрежу ножом - и баста, ваших нет!.. Я ему покажу яблочко от яблони укатилося". Я ему досажу!..
Мстительное чувство к Афоне и Гордею Ненашкову у Егора все растет: в живых бы не оставил их, подлых. Обидно и оскорбительно не только за себя - за деда и за отца, по которому порой тосковал невыносимо.