Страница 52 из 67
Егор с Гриней оттаскивали мешки с зерном от молотилки, грузили их в брички. Только отправили подводу Ивана Свереды, как Васютка, сидевший на скирде с биноклевой трубой, доложил:
- Внимание! Едет обер-полицай Тадыкин. Выехал на бугор!
Бедарка с Тадыкиным показалась на бугру, до которого было не менее двух километров.
"Молодец, братан! - похвалил Егор Васютку. - Не проморгал, зорко смотрит".
Тадыкин лишь вчера вернулся из Шахт, куда ездил по поручению атамана выяснить, остался ли целым колхозный ларек на территории городского рынка, и договориться с новыми базарными начальниками об открытии его. Ларек был целым, не сгорел, открыть его разрешили.
Ригорашев сел на линейку, а ездовой Беклемищев взялся за вожжи; Витютя, Егор и Гриня поднялись в седла - в общем, все показывали приближавшемуся Тадыкину, что собираются отбывать куда-то по делам, втайне рассчитывая на то, что и Тадыкин не задержится на току, отправится вместе с ними.
- А куда это Иван зерно повез? Почему не в амбары, в станицу? - с недоумением спросил Тадыкин, подъехав к ним.
Ригорашев сказал, как всегда, неторопливо и рассудительно:
- Ты бы, обер-полицай, не совал носа в мои атаманские дела. Уж не вздумал ли ты держать меня под контролем? Хватит с меня Варакушина и Климкова... Ну свезем мы семенное зерно в амбары, а подъедет интендантский транспорт герров и загребет его... Что мы тогда будем сеять, а?
- Да что ты, Алексей Арсентьевич! - виновато сказал Тадыкмн. - Я так просто спросил. Ты не думай, сам понимаю, надо припрятать семена. Однако, при чем тут Варакушин и Климков? Ты думаешь, что они, эти самые... которые?..
- Да что тут думать! Просто у них, у герров немцев, так заведено: друг дружку держать на мушке.
- Да-а, похоже на то, - согласился обер-полицай. - Он мне сегодня донос принес на Семена Кудинова и Кузьму Анютиного, мол, разгуливают красноармейцы на свободе, страха божьего не знают. Арестовать, мол, их надо... На твоем столе, Алексей Арсентьевич, оставил я донос,
- Так-так, - задумался Ригорашев. - Бездельник, работать не хочет, шмыгает, выслеживает. - Он раскрыл свой портфель, который всегда носил под мышкой, что-то записал, что-то прочитал и сказал: - Ладно. Лично приведи Варакушина на заходе солнца в управу... И все вы, которые тут, чтоб там были. При вас с ним поговорю. Поехали с нами, Петро Митрофанович, на свиноферму, а вы, хлопцы, - обратился он к Егору и Грине, - оставайтесь тут, поможете молотильщикам.
Старый Беклемищев звонко чмокнул губами, понукая лошадей, линейка тронулась. За ней, как на привязи, потянулась бедарка с растерянным обер-полицаем.
Егор подтолкнул Гриню:
- Слышишь?.. Тадыкин наверняка держит при себе хороший бинокль, издалека углядел Ивана.
- Да, я тоже так подумал! Дюже зоркие глаза у старого дядьки! - отозвался тот. - Я вот улучу момент, пошарю в его бедарке. Нам бы очень пригодился хороший бинокль.
Тадыкин поставил Варакушина посреди кабинета под яркие лучи заходящего солнца, бившего в окно, как прожектор. Варакушин поклонился, здравия всем пожелал тихим, лживым голосом и руки сложил на животе, ожидающе глядя то на атамана, то на Тадыкина.
Ригорашев раскрыл свой портфель, вынул из него какие-то бумажки и повел с ним такой разговор:
- Ты вот тут донос принес, станичник Варакушин...
- Не донос, а заявление...
- Молчать! - рыкнул на него Тадыкин. - Как смеешь перечить атаману?
- Да-да, ты уж лучше помолчи, станичник Варакушин, - сказал Ригорашев, не повышая голоса. - Когда потребуется, я разрешу тебе говорить. Вот ты принес донос на Семена Кудинова и Кузьму Анютиного и думаешь, что я их не арестую, потому что очень уж они нужны нам на молотьбе, ну, а ты потом побежишь доносить на меня помощнику коменданта, мол, так и так, Ригорашев покрывает бывших красноармейцев, возможных коммунистов, как ты тут пишешь... Однако зря ты так думаешь. Я арестую их... Но видишь ли, какое положение вещей сложилось: и на тебя донос поступил. Он у меня уже вторую неделю тут лежит, и я пока что не давал ему ходу. - Атаман заглянул под зеленое сукно на столе и будто бы стал читать. - Так, так... Тут пишется: Варакушин - активист Советской власти, лизоблюд и подпевала коммунистов. В протоколах колхозных собраний и митингов, которые сохранились, черным по белому написано, как он распинался в их пользу...
- Так то ж я так! То ж я... - выговорил Варакушин помертвевшим голосом.
Он, видно было, сильно испугался. Шапку выронил из рук и не заметил этого.
- Герр комендант и его помощник в черной форме еще не знают про это, продолжал размеренно Ригорашев, - а когда узнают, то многое поймут: почему и отчего ты такой-сякой разный... Ты, наверно, хочешь спросить, где ж они, те самые протоколы, в которых записаны твои выступления?.. Они хранятся в архивах, а те архивы находятся в здании комендатуры. Знаешь ведь, в каком здании поместилась комендатура? То-то!.. Они быстро все выяснят, и попробуй им тогда объяснить, что ты те слова просто так говорил.
Варакушин и руки умоляюще вытянул, и лицо жалобно перекособочил, но Ригорашев не позволил ему говорить.
- Потом еще такое открылось, станичник Варакушин.. Ты продал две породистые телки...
- Так то ж были колхозные телки! - выскочило у Варакушина, он с запозданием угрыз себя за язык.
Все, кто сидел в кабинете атамана - Егор, Гриня, Витютя, Ион Григорьевич и Тадыкин, - смотрели на Варакушина сурово и безжалостно.
- Ты все-таки продал их, негодяй! - Ригорашев даже стукнул кулаком по столу. - Правду люди говорили... Как же ты посмел?! Ты тут сильно погорел, станичник Варакушин. Те телки были не колхозные. Да, да!.. Когда ты гнал стадо туда, оно было советское, колхозное, а когда обратно погнал, то оно уже стало немецкое, и те телки стали немецкие, потому что находились они на оккупированной территории. Оккупированной, слышишь? А есть очень суровые приказы на этот счет у немецкого военного командования... Все добро, которое находится на оккупированной территории, принадлежит геррам немцам.
Варакушин веревкой завился, простонал:
- Господи боже мой, я же не знал!
- Незнание приказов и законов в учет не берется... Ох и не любят же немцы воров и мошенников! Ох и ненавидят же их! Так что, станичник Варакушин, по этому твоему доносу я арестую Семку и Кузьму, возможных коммунистов, а по тому доносу - тебя арестую, подпевалу коммунистов, вора и мошенника. И лично препровожу в комендатуру вместе с доносами. А там суд скорый, станичник Варакушин. Вас всех рядышком на одной виселице вздернут
Варакушин упал на колени и пополз к Ригорашеву, подвывая:
- Христом-богом умоляю вас, Алексей Арсентьевич, порвите!
Егору стало тошно от жалкого, трусливого поведения Варакушина. Да всем, кто находился там, было противно.
Глядя в сторону, Ригорашев с кажущимся равнодушием протянул:
- Не знаю, что с тобой делать, станичник Варакушин. Работать ты не хочешь, шмыгаешь по полям, подворовываешь.
- Дайте любую работу, Алексей Арсентьевич!.. Исполню любое ваше приказание... Поверьте! - заклинал Варакушин атамана, все еще стоя па коленях.
- Ладно. Встань. Порву твой донос. И тот донос порву... Думаю, договорюсь с тем человеком, что написал его. А тебе такое дело будет: в Шахтах на рынке мы открываем свой артельный ларек. Деньги нашему хозяйству нужны для оборота то дегтя, то гвоздей купить. А денег нет у нас, сам знаешь. Пропали артельные деньги... Так вот, назначаю тебя заведующим ларьком. Ты ведь торговал в нем одно время, знаешь это дело. Да смотри не проворуйся, как было у тебе однажды...
- Упаси боже! Да я...
- Цыть! Слушай дальше, С торговли тебе и охраннику ларька проценты будут идти. Завтра обоз соберем. Лук есть у нас, фасоль, просо прошлогоднее. Петро Митрофанович, а кого из полицаев прикрепим к нему для охраны ларька? обратился Ригорашев к Тадыкину.
- Климкова, думаю, прикрепить надо, он по-немецки знает; пригодится им это и в дороге, и в городе, - ответил обер-полицай, как будто в размышлении.