Страница 22 из 53
Но, раз вы согласились, должны, разумеется, знать, с чем нам всем предстоит биться.
Князь взглянул на столешницу прямо перед собой, и чело его затуманилось – словно там, прямо перед его взором, проходила кровавая и отнюдь не победная сеча…
– Бокрысы – это хищные, невеликие собой твари. Видом очень похожи на обычных крыс. Только больших. Но когти у них – твёрже стали, а зубы – словно у волка! И уж больно велики эти зубы и когти для таких мелких созданий. А размером они сами, наверное, с доброго зайца. И весят примерно так же…
Однако вот есть их нельзя – мясо жёсткое, чёрное, воняет мертвечиной и… мочой. В трудные годы, когда зерно не успевало вызреть, или мы – собрать его, мы пытались… Но так и не смогли приспособиться есть их. Они, аки вороны, или сороки – несъедобны. Может, ядовиты – тех, кто пробовал всё же проглотить, почти тут же выворачивало наизнанку – не к столу буде сказано.
Так что приходится убивать их, и сплавлять вниз, по Лане – это наша река. Потому что закопать всех убитых – невозможно. – Князь вздохнул, словно вспомнив горы трупов бокрыс, уничтоженных за долгие годы набегов, и уже бодрее поднял взор:
– Зато мы нашли средство, что надёжно убивает их. Все наши стрелы и лезвия мечей обмазаны соком папоротника… Мы называем его Иванов куст. Так вот – одной капли его довольно, чтобы даже большая бокрыса сдохла. Так что вопрос к вам, Вадак и Ратибор – стрелять умеете?
Ратибор подбоченясь глянул на Вадака, тот усмехнулся:
– Изрядно, князь! Ратибор так вообще – сойку бьёт влёт с сорока шагов…
– Отменно! Если… э-э… Ладно. Дадим вам добрые луки и полные колчаны. А уж если дойдёт дело до ближнего боя – рубите, как никогда! Убить бокрысу так, чтоб уж не очухалась, можно только двумя способами: или соком, или – отрубив голову!..
В тесной каморке, что выбрал Вадак, на полатях лежали два отличных тюфяка, набитых старой, но ещё не сгнившей соломой. В свете крохотной масляной коптилки, что оставил им Евпатий, Ратибор придирчиво осмотрел давно нетопленную печь в полкомнаты, затянутые паутиной прокопчённые углы, и низкий, просевший в середине потолок с почерневшими балками:
– Вадак! Почему мы – здесь? Ведь те три первые комнаты были уютней и больше!
Вадак тяжко вздохнул, как делал всегда, когда был недоволен спутником, или его сообразительностью. Затем спросил:
– Может, заметил, нет ли в крепости ещё выходов?
– Заметил, конечно! Кроме ворот, через кои вошли – ни единого!
– Ну и какое же из жилищ мы выбрали?..
– А-а!.. Вон оно что… Я понял – ближайшее к выходу. А заодно – с тюфяками.
– Точно. Здесь мы и подремлем, пока… – он неодобрительно глянул на Ратибора, собиравшегося было стащить кольчугу с тела, – Пока, говорю, нас не разбудят!
Ратибор вернул кольчужную рубаху на место. Помянул всех святых. Спросил:
– Почему ты так уверен, что нас разбудят?
– Парень… Если ты до сих пор не понял – в моих словах тебе пользы не будет. Ложись и спи! Нужно, чтобы глаза отдохнули, и привыкли к сумраку…
Ночь будет лихая!
Набат разбудил их ближе к рассвету.
То, что скоро рассветёт, Ратибор понял, выскочив наружу – в воздухе уже стоял тот неповторимый предрассветный запах, который нельзя описать, а можно только почувствовать.
По всему посёлку шло быстрое целеустремлённое движение: мужчины бежали к воротам, женщины – на стены по лестницам, занимая места на широких помостах. Что взрослые женщины, что девочки одеты были как мужчины – в широкие прочные штаны и толстые сапоги, но вот кольчуги заменяли рубахи из кожи. Наверху уже стояли малыши с факелами, и лежали брёвна, валуны и связки стрел.
– Скорее, чужеземцы! Может, успеем до того, как они выберутся!.. – давешний Старшой страж ворот подбежал к их дому.
Ратибор и Вадак уже были готовы, и прихватили оставленные им мощные луки с костяными накладками, и по огромной запасной вязанке стрел – в дополнение к туго набитым колчанам.
Бежали быстро. Впереди – Борис с самыми крепкими ребятами-дружинниками. Вадак с Ратибором оказались в середине, за ними бежали совсем мальчишки – лет девяти-десяти. Но – тоже с луками и колчанами. Факелы, которые несли многие, давали странные отсветы на широкую и ровную, явно давно и капитально расчищенную, дорогу, и тайгу, превращая всё в какое-то мистическое действо: словно вернулись гролды, и свершают ритуальный бег перед очередным жертвоприношением…
Бежать оказалось недалеко: меньше, чем через пять минут они оказались на месте.
Ратибор раскрыл рот. И – снова закрыл.
Грандиозность открывшейся взору картины потрясала воображение.
Они стояли на кромке гигантского карьера. Здесь, как и у тына, широкую полосу земли вокруг чудовищной ямы расчистили от деревьев и кустов. По четырём сторонам почти полуверстового кратера горели огромные костры – их зажгли на высоких помостах, сложенных явно специально для таких целей. Горели огромные смолистые стволы, горели ветви, политые – Ратибор чуял знакомые запахи! – смолой и маслом. Высота пламени кое-где достигала пяти-шести метров.
В свете костров неплохо были видны стены и дно огромной, круто уходившей в недра земли, воронки. По краям её шли словно уступы – титанической спиральной лестницей они огибали весь периметр. А высота «ступеней», как прикинул Ратибор, достигала двадцати, и поболе, саженей.
И вот по этим «ступеням», кипя внизу, словно бурное штормовое море, двигалось, текло, пытаясь выплеснуться вверх, что-то чёрное. Злобное. Чужое. Готовое крушить, кусать, рвать всё, что встретиться живого…
Убивать.
Уж это-то он чуял – как, наверное, и Вадак, молчаливо взиравший, как хищные и блестящие в багряных отблесках костров белизной зубов и зловеще посверкивающей чернотой глаз твари, лезут на спины друг другу, чтобы образовать живые пирамиды, и выбраться из тесноты чаши наружу – к тайге, и всему, что лежало за ней.
Не к месту Ратибор подумал, какой страшный и великий подвиг молчаливо творят тут Борис и его люди – охраняя остальной Край от чёрной напасти!..
Бокрысы всё прибывали! Они потоком лились из чёрного провала на самом дне гигантской воронки, и упорно строили в пяти-шести местах живые полуконусы, плоской частью прислонённые к наиболее покатым местам откосов, стараясь по телам соплеменников преодолеть высокие и, похоже, человеческой рукой подправленные, неприступные скалы, что оказались под тонким – не более десятисаженным – слоем земли с корнями и глиной, что находился над скальными уступами.
Тут к людям Бориса прибыло подкрепление – ещё с двух сторон кратера набежали такие же сосредоточенные и грозно выглядевшие люди с оружием и факелами. Злобные выкрики и чёткие действия указывали на фанатичное желание сражаться, и защитить селения с родными-близкими…
Бокрысы двигались молча – но было в их целеустремлённости и быстроте что-то неотвратимое, мерзкое, нечеловеческое: жажда уничтожать, разрывать на части, впиваться когтями и клыками в чужую плоть!.. Это ощущалось наверняка и всеми людьми.
Только теперь Ратибор обратил внимание на шесть высоких вышек с горящими наверху кострами, и выставленными на окружающих эти башни чуть пониже помостах, постами. Яму явно всё время стерегли, и чуть что – будили всех окрестных жителей. Несколько помостов из могучих стволов, обшитых сверху тёсом нависали и прямо над ямой, выдаваясь над пустотой вперёд саженей на пять-шесть – очевидно, чтобы удобней стрелять.
Однако больше в подробностях ему рассмотреть ничего не удалось: бокрысы добрались до предпоследнего уступа в сотне шагов от них, и Борис громовым голосом отдал команду.
Ратибор побежал вместе со всеми. Не добегая шагов тридцать до пирамиды, приостановился, забравшись ещё с тремя лучниками на выступающий помост – позиция отличная, видно неплохо. Прибежавшие сунули факелы под ещё несколько ближайших помостов с ветками и валежником, несколько факелов полетело прямо на ближайший уступ, где тоже были навалены груды веток и валежника: вскоре пламя занялось, и масло и смола, треща и застилая ночное небо чёрной копотью, отлично осветило стену карьера, и стремительно поднимающуюся по ней массу живых тел.