Страница 4 из 28
Итак, пятеро молодых людей осторожно пробирались по темной аллее парка, направляясь ко дворцу.
– Только бы сам князь не оказался дома, – заметил Биндер.
– Ну вот еще, – ответил Гаусвальд. – Ведь он уехал со своим семейством.
– А графиня фон Ридберг тоже уехала? – спросил Лахнер.
– Само собой разумеется, – ответил Гаусвальд, – ведь в качестве кузины государственного канцлера она принадлежит к его семейству.
– Но почему же окна освещены?
– Надо полагать, что огонь виден в комнатах дворцовой прислуги, – заметил Вестмайер.
– С каких это пор прислугу помещают в бельэтаже? – фыркнул Траппель. – Готов биться об заклад, что это – помещение самого Кауница.
– Траппель прав! – воскликнул Гаусвальд. – Освещенное окно с зелеными гардинами находится в рабочем кабинете самого канцлера.
– Но в таком случае, значит, князь не уехал?
– Ну вот еще. Кому же лучше, как не моему дяде, знать, уехал ли князь или нет.
– Но тогда как же объяснить этот свет?
– Очень просто: пользуются отсутствием князя, чтобы произвести генеральную чистку и уборку его апартаментов.
– Может быть, это и так, – сказал Вестмайер, – но только поторопимся, потому что иначе закроют все пивные.
– Да, да, поторопимся, – сказал Биндер. – Я непременно должен проштудировать сегодня еще две страницы.
– А где именно живет твоя милочка, Гаусвальд? – спросил его Лахнер.
– На самом верхнем этаже, в том окне, из которого струится слабый отблеск света. О, как счастлив этот свет!.. Ведь он озаряет мою Неттхен! Неужели она спит и не ведает, какая честь готова выпасть на ее долю?
– Да услышит ли она нас? Ведь ее окно довольно высоконько. Впрочем, давайте грянем изо всех сил. Я даже отложу трубку, чтобы дуть как можно сильнее в фагот, – сказал Вестмайер.
Настроили смычковые инструменты, притащили садовую скамейку; на нее уселся виолончелист, остальные обступили его, и по знаку Гаусвальда концерт начался.
Музыканты сыграли очень мелодичную вещицу, которая сошла довольно недурно – настолько, что Вестмайер счел долгом выразить удовольствие.
– А ведь неплохо все сошло, – сказал он, с наслаждением раскуривая трубку. – Ну, чем мы не Орфеи?
– А окно Неттхен все не открывается, – вздохнул Гаусвальд. – Она не слышит нас.
– Да, мы допустили большую ошибку, не взяв с собой турецкого барабана. Для таких целей совершенно не годятся драматические пьески; необходимо что-нибудь звонкое, бравурное. Знаете что? Давайте сыграем гренадерский марш.
– Без ударных инструментов не получится никакого эффекта.
– А зачем Господь Бог даровал нам зычные глотки? Попытаемся изобразить барабан и литавры губами, если у нас нет самих инструментов.
Это предложение находчивого Лахнера имело успех: студенты снова взялись за свои инструменты и лихо сыграли трескучий марш.
Результатом этого было нечто совершенно неожиданное. Многие из темных доселе окон внезапно осветились, а из дома выбежали два лакея и бросились прямо на музыкантов. Один из них с силой ухватил Биндера за ухо, другой больно ударил фаготиста палкой по спине, крикнув:
– Вот тебе, бездельник!
Биндер даже присел от боли и не пытался оказать сопротивления. Но Вестмайер спокойно вооружился фаготом и разбил его о голову своего обидчика, сказав:
– Это тебе за «бездельника».
Лакеи кинулись в драку, но на стороне студентов был слишком большой численный перевес. В одно мгновение обидчики были повергнуты на землю и получили хорошую трепку. Затем студенты приступили к допросу, на основании чего по отношению к ним было проявлено такое грубое обхождение, и сконфуженные, избитые лакеи сознались, что нападение было произведено по приказанию дворецкого. Узнав это, студенты дали побежденным по легкому тумаку на дорогу и отпустили их с миром.
– Что же это за негодяй-дворецкий! – воскликнул Лахнер.
– Дело объясняется очень просто, если сказать, что этот дворецкий сам точит зубы на Неттхен, – ответил Гаусвальд. – Она уже жаловалась мне, что Ример не дает ей проходу.
– В таком случае прокричим ему троекратное pereat[7].
– Да, да, прокричим! – подхватили остальные, и это было сейчас же исполнено.
– Ну а теперь надо навострить лыжи отсюда, – сказал осторожный Траппель.
– Вот еще! – в один голос подхватили Гаусвальд и Лахнер. – Бежать от этого негодяя? Никогда!
– В таком случае сыграем еще что-нибудь.
– Хотите «Месяц плывет по ночным небесам»?
– «Друг твой проводит рукой по струнам»? Идет. Лахнер, начинай теперь ты.
Студенты с большим подъемом сыграли и эту вещицу.
Тогда в одном из окон второго этажа показалась одетая в белое женская фигура; она бросила что-то студентам и сейчас же скрылась. Брошенный предмет прокатился как раз мимо ног Лахнера, и последний успел подхватить его.
– Что это? – спросил Гаусвальд.
– Апельсин.
– Апельсин? Нечего сказать, знатное угощение для пятерых студентов. Славно нас здесь принимают.
– Тише, братец, постой… к апельсину приколота записка.
– Ура! Это, наверное, от Неттхен. Она благодарит нас за доставленное ей наслаждение. Ну-ка, Лахнер, прав я или нет?
– А черт разберет что-нибудь в такой темноте. Вот что, Вестмайер, положи-ка в свою трубку кусочек трута и раскури ее посильнее.
Вестмайер так и сделал, и при вспыхнувшем пламени Лахнер вслух прочел:
– «Бегите, бессовестные, или вы погибнете!»
– Однако! Это не особенно-то вежливо.
– Давай мне сюда апельсин, я брошу его обратно.
– Нет, нет, это ни к чему – можешь разбить окно, и неприятностей не оберешься!
– Но серенаду придется прервать?
– Ну разумеется. Почтим неприветливых обитателей этого дворца кошачьим концертом – и восвояси.
Студенты принялись мяукать изо всех сил. Вдруг Лахнер испуганно посмотрел в сторону главного входа и крикнул товарищам:
– Ребята, берите ноги в руки и бежим! Патруль идет!
– Но куда бежать-то?
– Туда же, откуда мы влезли сюда.
Студенты припустились изо всех сил к главной аллее, чтобы оттуда пробраться к удобному для перелезания через стену месту. Впереди всех бежал поджарый Траппель, сзади всех – Биндер, жалобно моливший, чтобы его не оставляли одного.
До аллеи добрались благополучно, но когда они выбежали на главную аллею, то солдаты заметили их, и поднялась отчаянная погоня с криками: «Держи их! Лови! Держи!»
Первым в руки патруля попал тяжелый на ходу Биндер. Определив по отчаянным воплям, что Биндера поймали, Траппель и Вестмайер решили бежать напрямки и постараться перелезть через стену в первом попавшемся месте. Но это удалось только Траппелю: он подставил вместо лестницы свою виолончель, легко взобрался по ней на стену и, не заботясь о судьбе товарищей, спрыгнул и убежал. Вестмайер хотел последовать его примеру, но виолончель не выдержала его веса и сломалась. Он упал на спину и сейчас же был схвачен подоспевшим патрулем.
Лахнер и Гаусвальд свернули в сторону и благополучно избежали опасности, кинувшись в чащу. Но, заметив, что солдаты ведут Биндера и Вестмайера, Гаусвальд сказал:
– Было бы очень нечестно, с моей стороны, бросить товарищей на произвол судьбы, раз уж по моей вине они попали в это неприятное положение. Я иду к ним.
– Что же, – ответил Лахнер, – в таком случае я присоединяюсь к тебе; проведем вместе эту ночь в кордегардии.
– Нам ничего не посмеют сделать, милый мой. Серенада не представляет собою какого-нибудь преступления, за которое станут карать. Я объясню все начальнику патруля, и нас не только отпустят с миром, но еще дадут хорошую взбучку лакеишкам, осмелившимся потревожить патруль без всякого повода.
– Ты рассуждаешь очень логично, милейший Теодор, – смеясь, ответил ему Лахнер, – но тем не менее твоя логика приведет нас в кордегардию, где мы принуждены будем провести ночь на нарах.
– Если ты боишься этого, так беги один.
– Ну вот еще!.. Разве я брошу товарища в беде?!
7
Да погибнет (лат.).