Самозванец (сборник)

– Однако чем же ты докажешь, что поведение императора объясняется непременно нетребовательностью тела, а не победой духа над велениями плоти?

– Хотя бы тем, что время от времени тело нашего императора предъявляет свои требования, и тогда он выказывает редкую неразборчивость. Слыхали о его истории с Каролиной Оффенхейцер? Нет? Ну так вот, когда будете в Вене, попросите показать вам эту самую Каролину. Рот до ушей, рыжая, веснушчатая… А ведь она пользовалась сугубым вниманием Иосифа целую неделю. И почему? Да потому, что она попалась ему на глаза в тот самый момент, когда он вышел на минутку из того состояния, которое наш приятель Гаусвальд только что назвал так деликатно «нетребовательностью тела». Ну а история с графиней фон Пигницер! Слов нет, что графиня отлично сохранилась, но все-таки разве это – подходящая возлюбленная для человека, в объятия которого рады упасть первые красавицы империи? Впрочем, здесь очень длинная и сложная история. Надо вам сказать, что у императора был очень длинный и очень глупый роман с этой… ну, как ее?.. Ах, господи, не могу вспомнить имя. Баронесса… баронесса… Ну, все равно. Словом, император гулял по дворцовому парку со своей Эмилией и при свете луны клялся ей в верности до гроба, а прекрасная Эмилия клялась ему в верности и за гробом. Все было очень хорошо, но в тот самый момент, когда император решил вывести свое увлечение за пределы платонических уверений, подвернулась графиня Пигницер с доказательствами государственной и человеческой измены прелестной Эмилии. Наш Иосиф вышел из себя, метал громы и молнии, и Эмилия оказалась за штатом. Но как быть? Та самая, с позволения сказать, нетребовательность тела, о которой мы говорили выше, перешла в назойливое требование.

Порвав с очаровательной Эмилией, император, очень разгневанный, возвращался во дворец. Вдруг в полутемном коридоре он натолкнулся на графиню Пигницер. Та начала разговор на тему о женской неверности, говорила, что ей удалось доказать, насколько баронесса нагло эксплуатировала доверие императора, и так далее, и так далее, а сама все ближе да ближе… Император даже не слушал, что она говорила. В нем проснулись «требования», а женщина, да еще такая соблазнительная – ведь в полутемном коридоре графиня Пигницер могла показаться очень соблазнительной, – тут была под рукой… Ну, и… результат понятен. У Иосифа были «требования», а житейская мораль графини гласила: «Когда угодно, где угодно, с кем угодно»… Ну-с, отдал император должное требованиям своего тела и решил, что с него довольно. Но графиня фон Пигницер с этим не согласилась. Как! Она, можно сказать, пошла навстречу вопросу государственной важности, а от нее хотят отделаться? Как бы не так! Напрасно Иосиф уверял ее, что полная прелести увядания графиня разделила его восторги, а следовательно – больше ни на что претендовать не может. Графиня доказывала, что она имеет право на фактическую благодарность. И что бы вы думали она захотела? Ни много ни мало как получить в свои руки табачный откуп. А надо вам сказать, что незадолго перед тем сам император восставал против системы отдачи разных правительственных регалий[14] в руки частных лиц. Из-за этого у него было не одно столкновение в Государственном совете. А тут извольте-ка хлопотать об отдаче табачного откупа, только что освободившегося, в руки графини. Положение не из приятных… Ну да графиня себя в обиду не даст. Откуп она таки получила. Вот вам и чистота. Сам же император восставал против невыгодной для государства системы откупов и сам же первый настоял, чтобы откуп, едва став свободным, был отдан частному лицу.

– Ну, а с баронессой что же сталось?

– О, тут романтизм высшей марки. Баронесса была обвинена в государственной измене, но судебное следствие показало, что нельзя с достаточной точностью установить ее вину…

– Друзья, – внезапно прервал его Вестмайер. – Да я ведь в свое время слыхал эту историю. Мне рассказал ее дядя… Как же. Эту несчастную звали баронессой…

Он вдруг запнулся и остановился: в дверях показался вахмистр Зибнер…

Наступило неловкое, смущенное молчание – при Зибнере опасно было продолжать говорить на эту тему.

Товарищей выручил все тот же находчивый Шлеефельд.

– Так вот, – заговорил он, подмигивая собутыльникам и как бы продолжая прерванный разговор, – я был здесь в то время, когда исчез Плацль, и видел эту таинственную карету. Только, по-моему, ничего особенно таинственного в этой карете не было. Правда, она была похожа на экипаж, в котором возят гробы, но мало ли что. Не все то, что не может быть объяснено, должно признаваться необъяснимым и сверхъестественным…

– Так вот как, – воскликнул вахмистр Зибнер, – вы все еще говорите об этом дьявольском явлении? Ну-ну, ребята, лучше бы вам избрать другую тему…

– Разумеется, братцы, – поддержал его Лахнер, – давно пора переменить тему. Все равно, сколько бы мы ни рассуждали здесь, мы можем высказывать только догадки и предположения. Уж потерпите до завтра: быть может, завтра я сумею рассказать вам что-нибудь более существенное…

– Эй, гренадер! – загремел Зибнер, – опять за старое? Предупреждаю, что в случае малейшей попытки дерзкий будет немедленно посажен под арест.

– Пусть, – спокойно ответил Лахнер, – но только в том случае, если этот «дерзкий» будет подчинен вам, господин вахмистр. Я же не принадлежу к наряду пороховой башни и имею отпуск на двое суток. Как я использую этот отпуск – до этого нет и не может быть дела какому-то смотрителю пороховой башни.

У старого Зибнера даже жилы на висках надулись от столь дерзкого ответа. Он собирался разразиться громовой отповедью, но тут самым елейным тоном вмешался Гаусвальд, который имел свои основания снискать расположение вахмистра.

– Полно вам, – сказал он, – Лахнер просто шутит. Он славился во всем полку острым языком, который не знает удержу. Вместо того чтобы набрасываться на него из-за пустяков, возьмите-ка лучше, господин вахмистр, стаканчик и позвольте налить вам этого славного винца, равного которому не скоро сыщешь.

Он налил Зибнеру вина. Тот отпил с полстакана и сказал:

– Да, вино у вас, ребята, доброе. Он нравится мне, во всяком случае, больше, чем ваши разговоры.

– Ну что же, хорошо, что вам хоть что-нибудь у нас нравится, – примирительно сказал Гаусвальд. – Подсаживайтесь к нам и позвольте почтить ваше присутствие хотя бы тем, что мы выпьем за здоровье вашей достойной супруги.

Все чокнулись с Зибнером, и стаканы были снова наполнены.

– А теперь – за вашу очаровательную дочь, – с особенным пылом провозгласил неутомимый поклонник хорошенькой Неттхен.

– Благодарю за честь, – ответил Зибнер, впиваясь в Гаусвальда острым, почти ироническим взглядом, – но ввиду того, что моя дочь обручена с главным дворецким его сиятельства князя Кауница, я в пожелании счастья не считаю возможным отделять жениха от невесты. Итак, за здоровье счастливой четы.

Гаусвальд побледнел и поставил свой стакан на стол.

– Я, должно быть, не расслышал, – задыхающимся от бешенства голосом проговорил Биндер, – за чье здоровье предлагаете вы нам пить, господин вахмистр?

– За здоровье моей Неттхен и ее жениха, достойного господина Римера.

– Вот как? – воскликнул Биндер, с силой отшвыривая от себя стакан. – Вы предлагаете нам пить за здоровье этого прохвоста, этого бандита, этого разбойника? Ну уж нет! Пусть за его здоровье пьют кипящую смолу черти в аду, но честные гренадеры не будут портить вино из-за такой гадины.

– А, так вы для того зазвали меня к себе, чтобы обижать и насмехаться надо мной? – вставая, сказал Зибнер, в тоне которого звучала не обида, не раздражение, а какая-то мрачная покорность неизбежному.

– Мы не хотели и не хотим обижать вас, господин вахмистр, – мягко сказал Лахнер, – но вы должны понять наши чувства: ведь из-за этого Римера мы незаслуженно сданы в солдаты.

– Никаких чувств мне понимать не нужно, я знаю одно – вы меня обидели, и я знать вас не хочу. Капрал Ниммерфоль, подойдите-ка ко мне на минутку.

14

Регалии (от лат. regalia – принадлежащий царю), в феодальной Западной Европе – монопольное личное право государей и (через их пожалования) крупных феодалов на получение определенных доходов (от чеканки монет, рыночных пошлин, продажи табака, спиртных напитков, марок и проч.).