Самозванец (сборник)

– А, так это произошло здесь? – спросил один из новоприбывших гренадеров. – Значит, здесь разыгралось это таинственное приключение, о котором вы нам так часто рассказывали?

– Да, милейший Лахнер, – ответил Ниммерфоль. – Несчастный исход этой шутки наделал мне много тревог и огорчений.

– И вы называете это шуткой! – загремел Зибнер. – Да разве с чертями, колдунами и привидениями шутят?

Лахнер расхохотался прямо в лицо старому вахмистру и сказал:

– Как можно верить в такие глупости? Вот уж нашему брату, военному, ничего бояться не полагается… Да и к чему сатана начнет разъезжать в карете, когда он и без того может невидимо переноситься, куда ему угодно? Стыдно быть таким суеверным.

– Это еще что за нахал? – спросил Зибнер.

– Отличный товарищ и образованнейший человек, который умнее любого, кичащегося плюмажем на шляпе.

– И это говорит унтер-офицер о простом рядовом? Ниммерфоль, вы совсем сошли с ума. Тем более вы же сами видели черную карету и знаете, что Плацль исчез.

– Это очень загадочно, но сверхъестественного тут ничего нет.

– Так. Ну а если я вам скажу, что в последнее время карета опять стала ездить?

– Тогда я объявляю вам, что сам проверю опыт Плацля, – вмешался Лахнер.

– Что же, – буркнул Зибнер, – для этого вы достаточно безрассудны. Я говорю вам совершенно серьезно, что с некоторого времени черная карета опять стала ездить в полночь, но уже не по пятницам, как прежде, а каждую ночь. Да, настало, видно, царство нечистого… Впрочем, не буду навязывать вам свои взгляды, а скажу только вот что: я не допущу, чтобы погиб еще и другой человек. И хотя вы не принадлежите к дозору пороховой башни, но я уж возьму на себя ответственность и арестую вас.

– Не беспокойтесь, – иронически ответил ему Лахнер, – я сумею устроиться так, что вам не придется арестовывать меня.

Зибнер сердито повернулся к нему спиной и ушел к себе, тогда как гренадеры прошли в караулку.

Бывшие студенты снова оказались вместе. Лахнер и Вестмайер, войдя в караульню, первым делом вскрыли свои пакеты; в них оказались темные бутылки с длинными горлышками.

– Двенадцать бутылок «Рустер аусбруха», – с торжеством провозгласил Вестмайер. – Подарок от моего дяди Гаусвальду и Биндеру.

– Как поживает старичок? – спросил Гаусвальд.

– Судя по внешнему виду – хорошо, – ответил Лахнер, – хотя он и жалуется на недомогание.

– Но ест и пьет он настолько исправно, – прибавил Вестмайер, – что, по всем признакам, его болезнь просто воображаемая. Что же, я от души желаю ему прожить до ста лет, хотя он и завещал мне свой прелестный дом.

– Был ты у моих? – спросил Гаусвальд Лахнера.

– Да, ответил тот, – твоего отца не было дома, и мне пришлось говорить только с матерью и братом.

– Что сказала мать?

– Она любит тебя по-прежнему. На прощание она украдкой шепнула мне, что завтра пошлет тебе белье и несколько талеров.

– Что она говорила об отце?

– Что он и знать тебя не желает, пока ты служишь в солдатах. Твой брат долго распространялся на эту тему с поразительным жестокосердием. Я обругал его болваном и ушел.

– Ты не побывал у моего родственника, придворного истопника?

– Нет, времени не было. Да и, по правде сказать, я чувствую к нему непреоборимую антипатию. Он даже не ответил тебе ни на одно письмо. На твоем месте я больше не стал бы и пытаться поддерживать с ним отношения. Но почему ты так грустен?

– Разве принесенные тобою известия располагают к веселости?

– Э, брат, не стоит думать об этом. Пей! Вино – лучший утешитель.

– Знаете что, братцы, давайте пригласим и остальных товарищей.

– Что ж, дело, все равно нам одним не справиться с такой батареей бутылок.

– Но у нас не хватит стаканов.

– Я достану, – сказал Ниммерфоль, вставая и, отправившись к вахмистру, получил от последнего желаемое.

Вскоре полные стаканы весело звенели в дружном чоканье. Все свободные от службы гренадеры присоединились к бывшим студентам, и вино потекло, развязывая языки в дружеской беседе.

Все это происходило как раз в то время, когда император Иосиф II, соправитель своей матери, императрицы Марии-Терезии, с особенной страстью занимался армией. В государственных делах мать и ее верный, испытанный советник князь Кауниц старались возможно более стеснить поле действий молодого императора, зачастую низводя его императорство до степени почетного сана, не связанного ни с властью, ни с влиянием. Только в области военного дела у Иосифа II были совершенно развязаны руки, а так как он страстно жаждал деятельности и до бешенства завидовал славе и популярности Фридриха Великого, то он и старался поднять на возможно большую высоту австрийскую армию.

Это делало императора особенно популярным среди военных, и в часы отдыха в военных кругах особенно охотно говорили об Иосифе, передавая всевозможные легенды, складывавшиеся в особенном изобилии при жизни этого государя.

Действительно во мнении насчет личности Иосифа II до сих пор чувствуется налет этих легенд, не разоблаченных точными данными исторической науки. История удивительно мало занималась и занимается личностью этого государя, игравшего большую роль в политической жизни Европы того времени. Австрийские биографы идеализировали личность Иосифа II, сделав из него демократа и рыцаря высшей нравственности. Немцы и французы, имевшие личные счеты с Австрией, старались, наоборот, забрызгать его грязью. В настоящее время исследователю, занимающемуся Иосифом II как человеком, приходится с большой осторожностью подвигаться между этими двумя крайностями, не принимая на веру ничего и не имея под руками бесспорных данных для опоры. Единственное, на чем можно основываться, – это на собственном чутье и на историческом правдоподобии, на сопоставлении отдельных фактов с приписываемыми императору мотивами.

Демократизм Иосифа биографы хотели видеть в том, что он слишком часто сновал в толпе в обычном бюргерском платье. Но с того момента, как после смерти матери Иосиф II остался единовластным правителем судеб Австрии, об этих прогулках на манер Гаруна аль-Рашида что-то не стало слышно. Ясно, что, стараясь настоять на предлагаемых им финансовых и гражданских реформах в управлении, Иосиф II хотел практически изучить недостатки существующей системы, извлечь из живой жизни доказательства необходимости перемен. Но о каком же демократизме может идти речь, когда это был самый яркий, самый рьяный защитник монархического абсолютизма, более непримиримый, чем, например, французские короли XVII–XVIII веков? Ведь первое, что сделал Иосиф после смерти матери Марии-Терезии, был его отказ признать давние конституционные гарантии Венгрии; он даже не стал короноваться в качестве венгерского короля, а попросту отобрал у венгров их реликвию – корону святого Стефана. А ведь Иосиф не мог не знать, чем и насколько он обязан тем же венграм, которые защитили его мать от преследований со стороны Пруссии. В этом было мало не только демократизма, но и той рыцарственности, которую старались навязать Иосифу II льстивые историки.

В первую четверть XIX века в Париже вышла книжка, написанная австрийским эмигрантом и называвшаяся «Иосиф Второй, изображенный им самим». В большей своей части это – просто собрание анекдотов, не заслуживающих ни малейшего доверия. Но попадаются отдельные странички, которые производят впечатление исторических документов, – так они правдоподобны, так поразительно совпадают даты, имена, факты.

Мы пишем не монографию, а роман, и потому нам нет нужды досаждать читателю сухими историческими выкладками, доказывающими верность того или иного интимного эпизода. Все романтическое, что могло быть в интимной жизни Иосифа II, по крайней мере в тот период времени, который охватывает наше повествование, читатели прочтут в свое время. Скажем только, что легенда о необыкновенной чистоте Иосифа II должна быть отнесена к области чистейшего исторического вымысла, хотя и имеющего свое основание.