Подорожная вечности

Антон АЛЕЕВ

ПОДОРОЖНАЯ ВЕЧНОСТИ

Рассказы

ВЕЧНОСТЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ

Поплавок слабо шевельнулся и замер. Виктор даже вздрогнул от неожиданности — он так внимательно смотрел на воду, что задумался. По глади озера пробежала мелкая рябь. Виктор встряхнулся, отгоняя нахлынувшие воспоминания. Поплавок больше признаков жизни не подавал, явно издеваясь над рыболовом.

Виктор начал злиться, почему–то именно сегодня чертовски хотелось ухи. И время для клева было вполне подходящим. Он машинально посмотрел наверх, на небо над озером, и привычно натолкнулся взглядом на твердь прозрачного купола. И на красно–фиолетовые сполохи за ним. Точно такие же, как вчера. Солнца Виктор не видел уже двенадцать дней и очень сомневался, что увидит его когда–нибудь снова. Смена дня и ночи в его новом мирке происходила теперь по совершенно неведомым ему законам.

Он решил посидеть еще с полчасика и, если карась не пойдет, идти «на панораму». Так он для себя прозвал место метрах в тридцати на восток от его дачного домика, у самой стены купола. Он расчистил там от хлама пятачок земли, водрузил огромный древний стул, напоминающий трон, и усаживался на нем каждый вечер понаблюдать за миром. При желании он мог прислониться лбом к слегка вогнутой поверхности купола и смотреть сквозь нее, даже если прозрачный материал искажал черты мира. Это было не столь важно. Хотя чаще он просто сидел, расслабленно откинувшись на спинку, и с болезненным очарованием наблюдал за тем, что происходило снаружи. Там бушевали настоящие стихии. Почерневшая, затянутая болезненной коркой растрескавшаяся земля подставляла свои бока под безумные протуберанцы и смечи серой пыли. В мглистом багровом или иссиня–фиолетовом мареве происходили катаклизмы ураганов, обломки и обрывки неизвестно чего проносились с огромной скоростью, спутываясь в причудливые и гротескные фигуры. Облака, свинцовые до черноты, мчались вверху с совершенно нереальной скоростью, раскачивая этот мир набок. Это фантастическое зрелище поначалу вызывало у Виктора легкое головокружение, пока он не научился абстрагироваться от «панорамы», как бы одновременно находясь в том, что он помнил об этой земле, и тем, чем осознавал себя сейчас.

…В тот день он приехал на дачу под вечер, после работы. Старенький «жигуленок» обессилено замолк у неказистого домика. Виктор выбрался из машины, потянулся, распрямляя затекшие от сидения плечи. Воздух, казалось, не колышется. Приятный запах трав царил вокруг. Виктор улыбнулся и неторопливо двинулся к дому, слегка опьяненный непривычной тишиной. Смолкло все. Звуки пропали, но это молчание не напоминало предгрозовое затишье. Это было по–другому.

Вспышка настигла его где–то на полпути. Она была настолько яркой, что Виктор даже присел, как от удара. Блеск, обрушившийся на него, был таким же сильным, как и коротким. Яркий, словно электрический, режущий свет пропал, оставив после себя темную мглу. Будто мгновенно время перенеслось на несколько часов вперед, и наступили глубокие сумерки. Виктор боязливо посмотрел по сторонам. И увидел.

В стороне города, далеко–далеко, сквозь спустившуюся мглу — светло–алый конус исполинских масштабов. Он рос вверх, одновременно утончаясь. Исходящие от него смутные пыльные круги, как от камня брошенного в пруд, двигались от эпицентра. Светлый конус померк, и на его месте обрисовался новый контур, болезненно и узнаваемо превращающийся в большой пепельно–дымный гриб.

Виктор не успел подумать ни о чем. Какая–то паническая мысль пульсировала у него в височной жилке, но как–то не по–настоящему, по–детски.

Он увидел движение: со скоростью истребителя к нему приближается мутная стена, круша все на своем пути — еще секунда, и она сметет его, как даже не песчинку, как атом, частицу глупой материи.

В тот момент, когда это неминуемо должно было случиться, перед Виктором словно вырос экран. Огненная клубящаяся волна натолкнулась вдруг на препятствие, обволакивая его, как морская гладь огибает нос корабля. Но Виктор видел, он смотрел, не в силах оторваться, как бешеная стена смерти обходит почему–то его стороной, оставляя его в центре вселенского пиротехнического спецэффекта… Через какое–то время пришел звук. Гул, переходящий вначале в грохот, а потом в какофонию запредельного писка, невыносимого, разрезающего слух напополам. Виктор судорожно закрыл ладонями уши и, согнувшись, в позе младенца рухнул на зеленую траву.

А гриб на месте города все рос вверх, расплываясь и толстея, закрывая собой весь белый свет…

Если за пропитание Виктор не переживал — в погребе было достаточно запасов, да и сам участок щедро одаривал урожаем, — то с куревом поначалу было совсем плохо. Сигареты кончились на третий день, как ни пытался Виктор растянуть удовольствие, а другого табака или махорки в домике не нашлось.

Последнее время Виктор выкуривал полторы пачки в день, и отсутствие хоть какой–то дозы никотина стало его мучить просто физически. Мысль о том, что теперь придется бросить курить, приводила его в ужас.

Он занялся экспериментами. Он рвал разную траву, сушил, мельчил, сворачивал самокрутки. Но все было не то. Кроме горького дыма и стеклянного привкуса во рту, из этих затей ничего не выходило. До какого–то времени. Пока он не нашел высокий бурьян у северо–западного края купола. Поначалу измельченные крупинки не произвели эффекта, но уже через несколько минут Виктора буквально накрыла волна привычного никотинового блаженства. Даже слишком. Кроме привычных ощущений, он почувствовал острую грусть и одновременно жгучую радость. Беспочвенную, но спокойно–приятную. Легкую эйфорию от воздуха, от озера, от купола. От мыслей про прошлое… Как называется этот бурьян — Виктор не имел ни малейшего понятия, но курить его стал постоянно. Раз в день. После панорамы.

И тогда приходили мысли — не эфемерные, а грубые, реальные, подсвеченные флуоресцентными разноцветными огоньками, переливающиеся, как калейдоскоп. И, сливаясь с безумием вокруг купола, они позволяли Виктору слышать далекую музыку — проникновенность флейт, плачи скрипок, божественность арфы, а иногда и сокрушающую мощь барабанов.

Он заставлял себя не часто вспоминать о тех, кто был ему дорог. Постоянная мысль об этом доводила его до безумия. Он знал, что никто ничего не успел понять, что все произошло мгновенно, и тут же одергивал себя, вспоминая, как зачарованно смотрел на приближающуюся волну смерти и как пытался замедлить несущиеся сквозь время секунды.

Ему было очень плохо, невыносимо. Иногда он просто ложился на землю лицом вниз и плакал, рыдал в голос, до кашля, пока не начинало саднить горло, пока не кончались слезы.

И он продолжал жить, прекрасно отдавая себе отчет, что это ненадолго, что он, быть может, последний человек на земле, конечно, обречен. На очень скорую смерть. Полного одиночества не сможет выдержать никто. И что рано или поздно наступит час полного отчаяния и… все закончится…

Где–то квакнула лягушка. Виктор машинально глянул по сторонам. Берега озера были пустынны и безмолвны. Темно–зеленая вода на мелководье неприятно лоснилась илом. Кое–где появлялись расходящиеся круги то ли от играющей рыбы, то ли от незаметных насекомых.

Чертыхнувшись, Виктор смотал удочку и побрел к дому, невесело насвистывая незамысловатый мотив. С озера донесся женский смех, и только сделав несколько шагов, Виктор замер, как вкопанный, и стремительно обернулся. Темное зеркало озера не подавало никаких признаков жизни. С участившимся дыханием, Виктор осматривал берега в надежде увидеть что–нибудь новое. Хотя какая могла быть надежда?

Все было пустым и впустую.

Естественно, он пытался задумываться, каким образом и почему это с ним произошло. Кто, как и для каких целей оставил его посреди апокалипсиса в живых. Оставив зачем–то медленно умирать наедине с собственными мыслями. Но чем дальше он размышлял, тем больше терялся смысл постановки вопроса таким образом. Неведомое было невозможно увязать с его жизнью. Жизнью обыкновенной и ничем особо не примечательной. Зато случившееся очень остро дало почувствовать всю важность и необыкновенную прелесть привычных вещей и действий, происходящих с Виктором, да и с любым другим, в прошлой жизни.