Красный сотник

...В Могзон въехать днем Тимофей не отважился. Светлое время перекоротал в заброшенном зимовье, а вечером, когда спустились сумерки, отправился на станцию.

В угловое окошко низов шукшеевского дома он постучался глубокой ночью. Любушка спала, но на голос Тимофея отозвалась скоро. Открыла дверь каморки, не зажигая лампы. Тимофей с порога притянул ее к себе, теплую, пахнувшую постелью, поцеловал сначала в щеку, потом в губы. Любушка не оттолкнула его, только стыдливо зарылась лицом в заиндевелый отворот тулагинского полушубка, шепнула, впервые обращаясь на ты:

— Морозный ты и колючий, как ежик...

От этих слов у Тимофея точно разлилось в сердце что-то горячее, приятно взбудоражившее всю его душу.

— Я за тобой приехал, — жарко дышал он, еще крепче прижимая к груди Любушку. — Хочу, чтоб ты женой мне стала.

...Переговорив и перемечтав на многие дни и месяцы наперед, они уснули на узкой Любушкиной кровати перед вторыми петухами.

— Тулагин... Тимофей... — по-прежнему тряс кто-то плечо Тимофея.

Лица проявлялись в сознании постепенно. Сначала контуры: одно белое, круглое, как луна, другое темное, удлиненное. Затем обозначились отдельные черты. На белом, круглом, Тимофей отметил приплюснутый нос, большие серые глаза, две глубокие складки на скошенном лбу. На темном — под орлиным носом подкова смоляных усов, над прищуренными глазами тоже, как и усы, смоляные брови, сросшиеся у переносицы. Софрон?! Вроде Субботов и вроде не он.

Точно, это был Субботов.

— Очнулся наконец...

Софрон помог Тулагину подняться в постели. Тимофей был очень слаб, но с помощью Субботова все же сел, огляделся вокруг. Комната — не комната, амбар, что ли, или зимовье. Стены срублены из бревен, не обмазанные. Стол — широкая плаха — стоял на грубо тесанных половицах двумя ножками, другую пару ножек заменял чурбак лиственницы. У стен длинные полки со всякой утварью. Рядом с печкой — кровать в виде нар, застланная толстым потником.

— Где я? — разжал разбухшие губы, полушепотом спросил Тулагин.

Софрон поспешил с ответом:

— На заимке Чернозерова. Помнишь, старик нас ночью выводил за Серебровкой. Так вот он и есть, Илья Иванович Чернозеров — хозяин этой заимки. А это невестка его — Варвара.

— Мы думали, из белых ты... — заговорила грудным голосом Варвара, светловолосая, сероглазая, круглолицая молодуха. — Денно и ночно отхаживали. Какой ты был — страшно глянуть. Мертвяк мертвяком. Совсем плох. Хорошо, пуля внутренности не задела — так кровью же начисто истек. Думали, не выживешь. Ан нет — выжил...

Тимофей был облачен в широкую холщовую рубаху: его одежда, выстиранная и заштопанная, висела на жердях неподалеку от печки. Он сидел на приставленных к стене двух скамьях, застеленных разным тряпьем и старым ергачом, облезлой шерстью наверх.

— Ребята как? — опять задвигал губами Тулагин.

— Рассеялись поначалу. А сейчас собираются помаленьку. Многих, конечно, недосчитаемся...

Долго сидеть Тимофею было трудно: усталость ломала его, клонило набок. Субботов помог ему лечь.

Варвара спохватилась:

— Подкрепиться тебе надобно. Почитай, целую неделю только молоком да медом подкармливали. Теперь, слава богу, можно и лапшичкой горяченькой.

Тимофей опять спросил:

— А Моторин как?

Субботов помедлил с ответом:

— Моторин?.. — Он отвернулся к стене. — Зарубили Моторина семеновцы. Раненый он был. Ребята вынесли его со станции. К утру — до Серебровской, значит, а там — белые. Особый эскадрон какого-то есаула Кормилова. Ну и...

— А сам как?

Субботов рассказал Тулагину о своих мытарствах.

Из огненного четырехугольника он вырвался последним, с пятью самыми близкими бойцами-товарищами. Софрон повел их не на хребет, с которого они атаковали станцию, а вдоль железнодорожного полотна. У разъезда свернул в лес, к станице Холодной.

В Холодной у хозяина крайней избы разузнал, как проехать на Колошу. Оказалось, прямо дороги нет, только через Серебровскую. Пришлось день провести в тайге, так как с восходом солнца в Холодную заявились семеновцы.

Ночью Субботов с бойцами двинулись в Серебровскую. При подъезде к ней попали в засаду. Потеряли двух бойцов, снова ушли в тайгу.

На вторую ночь Софрон опять решился приблизиться к станице. Изрядно покружив огородами, пробрались во двор Чернозерова. Всех мучил голод, а Софрона еще — незнание обстановки в округе.

К счастью, бородатый проводник был дома. Он впустил Субботова с бойцами, замахав руками:

— Зверю в пасть прикатили... Похватают вас тута... Порубают, как энтих...

От старика Софрон узнал, что после ночного «тарарама» на станции в Серебровскую прискакал эскадрон белоказаков во главе с лютым есаулом. Семеновцы поймали несколько конников, одних расстреляли, других зарубили. А самый главный — красный сотник — вырвался от белых, тяжело ранив есаула.

Чернозеров сообщил также, что семеновцы сейчас перекрыли все дороги, повсюду ищут красногвардейцев и особенно их командира. Так что пока нужно забиться в тайгу и переждать некоторое время. Старик посоветовал воспользоваться для этого зимовьем у Лосиного ключа. Место там спокойное, неотоптанное; два-три дня вполне можно отсидеться.

Подкрепившись у Чернозерова и запасшись провизией, Субботов с тремя бойцами отправился на Лосиный ключ. Старик подробно растолковал, как туда проехать. Пообещал через сутки наведаться.

Ночь стояла лунная. Но в малознакомой местности поблуждать немного все же пришлось. Покрутив верст десять меж сопок, ручеек, как и объяснил старик, привел Субботова и его спутников нехоженым распадком к замшелому зимовью.

Через ночь пришел Чернозеров. И не один. Он привел шестерых бойцов из моторинского взвода во главе с Хмариным. Хмарин-то и поведал о том, как белые зарубили раненого Моторина.

Чернозеров с глазу на глаз сказал Субботову, что у него на заимке лежит в беспамятстве один человек. Вначале он принял его за семеновского офицера, потом засомневался: не похож он обличием на офицера. Да и в бреду бормочет что-то непонятное: то скомандует «Огонь по белым», то ругнет какого-то Шукшеева, то вспомянет, видать, свою зазнобу, Любушку...

Субботов не дослушал до конца старика. Ему стало ясно, что это Тулагин. Он тотчас собрался с Чернозеровым на заимку. И вот Софрон здесь...

В избу вошел Чернозеров. Теперь Тимофей мог по-настоящему рассмотреть своего спасителя. Старик был среднего роста, сухой, жилистый. Большая, кудлатая с чернью борода как-то не очень шла к его лицу — худому, узкому, с маленькими, глубоко всаженными в подлобье блеклыми глазами.

Чернозеров заговорил густым басом:

— Однако трогать его покуда не следует. Пущай в силы входит.

Софрон спросил Тимофея:

— Как? Побудешь здесь, пока на ноги встанешь?

Тулагин молчал.

— Тут, конечно, с едой получше. Да и пригляд женский. А мы соберем остальных и за тобой всей сотней...

Тимофей разжал губы:

— Поскорей...

— День-другой, не больше.

Подоспела Варвара с горячей лапшой:

— Будя вам хворого человека потчевать баснями. Надо, соколик, горяченького похлебать.

Прощаясь с Тулагиным, Софрон достал из-за пояса маузер, положил Тимофею под ергач.

— На всякий случай.

7

Дни тянулись медленно. Медленно вставал на ноги и Тулагин.

По первоначалу он тренировал себя самостоятельно подниматься с постели и ложиться. Затем начал пробовать ходить по избе. Варвара шлепала рядом с ним босыми ногами по щелястому полу, готовая, если что, поддержать.

— Храбрее, соколик. Вот так... Шибче, шибче, — приговаривала она.— До свадьбы выходишься...

Чернозеров сутками отсутствовал: уезжал в Серебровскую, к Лосиному ключу к Субботову. Заимка всецело оставалась на невестку. Варвары на все хватало. Она успевала варить, за Тимофеем ухаживать, управляться с коровами, телятами и овцами, косить траву на лугу, сушить ее на полуденном солнце, складывать в копешки.