Хромой бес

Тогда толедец обратился к донье Теодоре:

— Теперь решение за вами, сударыня. Вы можете одним словом обезоружить соперников: вам стоит только назвать того, кого вы хотите вознаградить за постоянство.

— Сеньор кабальеро, — отвечала дама. — Ищите другое средство, чтобы их помирить. Зачем мне приносить себя в жертву ради их примирения? Я искренне уважаю дона Фадрике и дона Альваро, но я не люблю ни того, ни другого. Зачем должна я подавать надежду, которую в дальнейшем не смогу оправдать, только ради того, чтобы на мое доброе имя не пала тень?

— Теперь не время притворяться, сударыня, — сказал толедец, — мы просим вас сделать выбор. Это необходимо. Хотя оба кабальеро одинаково хороши собою, я уверен, что один вам нравится больше, чем другой. Я основываюсь на том смертельном страхе, в котором я рас видел.

— Вы неверно объясняете мой страх, — отвечала дама. — Конечно, смерть любого из них огорчила бы меня. Я беспрерывно упрекала бы себя, хотя бы и явилась лишь невольной причиной этой смерти. Но я была так взволнована потому только, что меня пугала опасность, угрожавшая моему доброму имени.

Тут дон Альваро, по природе грубый, потерял, наконец терпение.

— Это уж слишком, — сказал он резко, — раз донья Теодора не желает, чтобы дело кончилось миролюбиво, его решит клинок.

И он стал наступать на дона Фадрике, который уже приготовился дать ему отпор.

Тогда донья Теодора, повинуясь скорее страху, чем голосу сердца, в смятении закричала:

— Остановитесь, сеньоры, я поступлю по вашему желанию. Раз нет другого средства прекратить поединок, затрагивающий мою честь, я объявляю, что отдаю предпочтение дону Фадрике де Мендоса.

Не успела она договорить этих слов, как отвергнутый Понсе, не произнеся ни звука, бросился к своей лошади, которая была привязана к дереву, и исчез, бросая свирепые взгляды на счастливого соперника и на возлюбленную. Мендоса, напротив, был вне себя от радости: он то бросался на колени перед доньей Теодорой, то обнимал толедца и не находил слов, чтобы выразить им свою благодарность.

Между тем дама, немного успокоившись после отъезда дона Альваро, с горестью думала, что она обязалась принимать ухаживания влюбленного, чьи достоинства она высоко ценит, но к которому не лежит ее сердце.

— Сеньор дон Фадрике, — сказала она ему, — я надеюсь, что вы не употребите во зло предпочтение, оказанное вам мною; вы этим обязаны только тому, что я была вынуждена сделать выбор между вами и доном Альваро, чтобы прекратить поединок. Конечно, я всегда ценила вас гораздо более, чем его; я хорошо знаю, что у него нет многих ваших достоинств; вы самый безукоризненный кабальеро в Валенсии, — эту справедливость я вам отдаю; я даже скажу, что домогательства такого человека, как вы, могут льстить самолюбию женщины; но как бы они ни были лестны для меня, сознаюсь, я мало им сочувствую, и мне жаль, что вы меня, по-видимому, так нежно любите. Впрочем, не хочу отнимать у вас надежды тронуть мое сердце; равнодушие мое объясняется, быть может, только тем, что еще не рассеялась моя печаль о смерти мужа, дона Андре де Сифуэнтеса, которого я потеряла год тому назад. Хотя мы недолго прожили вместе и он был уже в летах, когда мои родители, прельстившись его богатством, выдали меня за него замуж, все же я была очень удручена его кончиной и до сих пор каждый день вспоминаю о ней с горечью. Ах, — прибавила она, — он вполне достоин моих сожалений! Он ничуть не походил на тех угрюмых и ревнивых старцев, которые не допускают мысли, что молодая жена может быть настолько благоразумна, что простит им их дряхлость, и следят за каждым ее шагом или приставляют к ней дуэнью, верную пособницу их самоуправства. Увы! Он верил в мою добродетель, что едва ли можно было бы ожидать и от молодого, обожаемого мужа. Вообще его преданность не знала границ. Могу прямо сказать, что единственной его заботой было угождать мне во всем. Таков был дон Андре де Сифуэнтес. Вы понимаете, Мендоса, что столь прекрасного человека не скоро забудешь: в мыслях он всегда предо мною, и это мешает мне обращать внимание на все, что делают мои поклонники, чтобы мне понравиться.

Дон Фадрике не удержался и перебил донью Теодору.

— Ах, сударыня, — воскликнул он, — как мне приятно слышать из ваших уст, что вы отвергали меня не из отвращения ко мне. Надеюсь, что мое постоянство тронет вас, наконец.

— Это от меня не зависит, — отвечала дама, — я ведь позволяю вам навещать меня и изредка говорить о вашей любви. Старайтесь увлечь меня своим ухаживанием, внушите мне любовь, тогда я не скрою своего доброго чувства к вам. Но если все ваши старания окажутся напрасными, помните, Мендоса, что вы будете не вправе упрекать меня.

Дон Фадрике хотел было ответить, но не успел, ибо донья Теодора взяла толедца за руку и быстро направилась к карете. Тогда он отвязал свою лошадь, привязанную к дереву, и, взяв ее под уздцы, пошел вслед за доньей Теодорой. Дама села в карету с таким же волнением, как и вышла из нее; но причина теперь была совсем иная. Толедец и дон Фадрике проводили ее верхом до Валенсии и там с нею расстались. Она поехала домой, а дон Фадрике пригласил толедца к себе.

Он дал гостю отдохнуть, хорошо угостил его, потом наедине спросил, что привело его в Валенсию и долго ли он намерен тут пробыть.

— Я проживу здесь как можно меньше, — отвечал толедец. — Я тут только проездом: я хочу добраться до моря и сесть на первый корабль, который отплывет от берегов Испании, потому что мне безразлично, где кончить свою горемычную жизнь, — только бы подальше от этой зловещей страны.

— Что вы говорите! — удивился дон Фадрике. — Что могло восстановить вас против отчизны и вызвать отвращение к тому, к чему люди питают врожденную любовь?

— После того, что со мной случилось, родина мне опостылела, и у меня одно только желание — покинуть ее навсегда, — ответил толедец.

— Ах, сеньор кабальеро, — сказал Мендоса с состраданием, — я горю нетерпением узнать ваши несчастья! Если я не в силах пособить в вашем горе, то по крайней мере я разделю его с вами. Ваша наружность сразу же расположила меня в вашу пользу, ваши манеры меня очаровали, и я заранее сочувствую вашей доле.

— Это меня в высшей степени утешает, сеньор дон Фадрике, — отвечал толедец, — и, чтобы отплатить за вашу доброту, признаюсь вам, что, увидев вас сейчас с доном Альваро Понсе, я склонялся в вашу сторону. Я почувствовал к вам внезапное расположение, которое у меня никогда с первого взгляда не зарождалось к другим; я даже опасался, как бы не был предпочтен ваш соперник, и очень обрадовался, когда донья Теодора избрала вас. Первое впечатление, произведенное вами, еще более усилилось теперь, так что я не только не намерен скрыть от вас мои горести, но мне, напротив, самому хочется излиться перед вами, и я с удовольствием открою вам свою душу. Итак, слушайте повесть о моих несчастьях.

Родился я в Толедо; зовут меня дон Хуан де Сарате. Я почти ребенком лишился тех, кому обязан жизнью, так что очень рано начал пользоваться доходом в четыре тысячи дукатов, оставленным мне в наследство. Я мог самостоятельно располагать собой и считал себя достаточно богатым, чтобы при выборе жены следовать только влечению сердца; поэтому я, несмотря на ее ничтожное состояние и неравенство в общественном положении, обвенчался с девушкой совершенной красоты. Я был вне себя от счастья и, чтобы полнее насладиться обладанием любимой женщиной, увез ее через несколько дней после свадьбы в свое имение, расположенное неподалеку от Толедо.

Мы там жили уже два года и наслаждались безоблачным счастьем, когда однажды ко мне заехал герцог де Наксера, замок которого находится по соседству с моим поместьем; герцог возвращался с охоты и хотел у меня отдохнуть. Он увидел мою жену и влюбился в нее, — так по крайней мере мне показалось. Я в этом убедился окончательно, когда он начал настойчиво домогаться моей дружбы, которою прежде пренебрегал; он стал приглашать меня к себе на охоту, постоянно делал мне подарки и предлагал свои услуги.