Радость и страх

- Дорогая моя, кто же прорезает петли такими огромными ножницами!

- А я маленькие не нашла.

- Вечно ты все теряешь, такая растяпа. Просто не знаю, что с тобой будет.

Пора ложиться спать, и, когда Табита спрашивает: "На молитву останешься?", в голосе ее упрек в вызов. Лишь бы не услышать отказа.

Нэнси улыбается: - Да, конечно. - Она уже не возражает против молитв. Терпит их, как зрелая женщина, из уважения к старикам. Мало того, она говорит: - Скоро начну учить Джеки молиться. Мама пришла бы в ужас, но мне кажется, немножко религии помогает держать детей в узде.

- Это не причина.

- А ты почему молишься, бабушка? Ты на что рассчитываешь?

Но у Табиты нет готового ответа на этот неожиданный вопрос, и она отвечает строго: - Потому что так надо.

Нэнси идет за молитвенником, и улыбка ее говорит яснее слов: "Старенькая, у нее это просто привычка".

А Табита никогда еще не молилась так истово. Но молитва ее - не просьба, это утверждение, вызов. Читая вслух первые слова "Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя...", она смотрит поверх очков на Нэнси и повышает голос, как лектор, словно хочет сказать: "Слушай внимательно, моя милая, и запоминай, пригодится. Узнай правду, пока не поздно. Ты, может, и забываешь бога, но он-то тебя не забудет".

118

В один прекрасный день становится известно, почему Гарри выселили с побережья: городок, где он жил, входил в зону подготовки вторжения. Теперь вторжение в Европу состоялось, и внезапно люди стали понимать, что Германия будет разгромлена. Конец войны несется к Европе с возрастающей скоростью ракеты и с тем же разрушительным эффектом. Огромная, крепкая система усилий и идей, охватившая нации, классы, весь мир в четких отношениях союзников или врагов, провисла и распалась, как паутина, у которой середину выдуло порывом ветра. И миллионы людей, только и мечтавших о том, чтобы война кончилась, оказались одинокими и разобщенными.

Даже смерть Гитлера вызывает смятение умов. Многие в нее не верят. Считают, что этот дьявол в образе человеческом способен и еще что-нибудь выкинуть.

В день Победы в Эрсли жгут костры, вокруг них рука об руку танцуют студенты и заводские работницы, но чуть позже молодых, как и старых, начинают одолевать сомнения. Они спрашивают: "А дальше что? Что теперь с нами будет?" Эта демобилизация не похожа на последнюю уже потому, что последнюю помнят отцы и матери, все, кому сейчас за сорок. На заводах говорят: "Да, рабочих рук не хватает, но так было и в прошлый раз, а потом был и спад, и безработица". Те, кто занят на военных заводах, присматривают другую работу, и все с надеждой и страхом ждут чего-то неизвестного, непредсказуемого.

Армия, распущенная по домам, напоминает не школьников, разъезжающихся на каникулы, а беженцев. В битком набитых поездах едут уже не долготерпеливые солдаты под заботливым присмотром властей, а нервные, беспокойные молодые мужчины в поисках работы, жилья, вынужденные сами о себе заботиться. И подобно беженцам, они легко поддаются панике. Они хватаются за подвалы, за дома-развалюхи; втридорога покупают магазины. Отцы и дети, жившие врозь, спешат воссоединиться, но обнаруживают, что стали чужими и не понимают друг друга. Молодые мужья и жены, неплохо уживавшиеся во время войны, загораются желанием обрести свободу. Суды разбирают десять тысяч дел о разводе. Луис после двух лет брака разводится с женой. Нэнси вдруг приходит к выводу, что должна развестись с Паркином, и тот отвечает ей обратной почтой, что подумывает об этом уже четырнадцать месяцев - с тех самых пор, как родился Джеки.

- Это на него похоже! - восклицает Нэнси. - Ему бы только сказать какую-нибудь гадость. Счастье, что я могу от него избавиться. Такой отец один вред для ребенка.

Паркин только что выписался из госпиталя. Его самолет был сбит в Северной Африке, он уволен на небольшую пенсию и еще не решил, пойти ли по деловой части или поступить в университет. А пока он опять живет с Филлис в Лондоне, и улик для привлечения его к суду более чем достаточно.

Но Табита, хоть и сама настаивала на разводе, пожалела об этом, как только Нэнси подала в суд - это лишь подстегнуло в ней беспокойство, разом пошатнувшее все нормы военного времени. "Какое наслаждение снова чувствовать себя свободной, - говорит Нэнси. - Просто не понимаю, как я могла столько времени терпеть Джо". И едет в Эрсли на вечеринку с коктейлями, где встречает несколько старых партнеров по танцам.

Но метания Нэнси - только малая доля тех новых забот, которые свалились на Табиту. Она уже чувствует, что рост заработной платы и рост цен означают конец "Масонов". Ее и Гарри терзает смутная тревога, как животных перед грозой или при перепаде атмосферного давления. Старый Гарри ворчит на Табиту: "Уголь опять подорожал. Почему не купила сразу целый грузовик? Ни о чем-то ты не думаешь". Табита только гадает, какое именно из землетрясений, вызванных концом войны, поглотит ее или раздавит насмерть. Один из постоянных источников ее тревоги - расточительность Бонсера. Он тратит деньги со скоростью ста фунтов в неделю. Но когда его однажды подобрали без сознания на улице в Эрсли, мысль, что он может умереть, ужаснула ее.

Стоило Бонсеру снять мундир, как все увидели, что он всего-навсего старый, износившийся пьянчужка. Его почитатели из Гранд-отеля демобилизованы и разъехались кто куда, и опять он пропадает в кабаках среди всяких темных личностей, но и они уже не слушают его басен надоело.

Живет он с некой Ирен или Айрин Граппер, девятнадцатилетней, но уже широко известной продажной девицей. Она очень некрасивая, с птичьим лицом, узкой плоской фигурой и кривыми ногами; а грубый грим, большущие оранжевые губы, намалеванные поверх маленького рта, и прическа-башня из жестких соломенных волос уродуют ее" еще больше. У нее нет ни вкуса, ни воображения, только маленький алчный ум и бесстыдство магазинной воровки. Но профессиональное умение помогло ей быстро привязать к себе старого похабника. И, забрав над ним власть, она безжалостно им помыкает. Отнимает у него стакан - "Хватит с тебя на сегодня". Прерывает его посреди длинного монолога о Потсдамской конференции: "Заткнись, старый дурак, слушать тошно". А он в ответ только оглядывает собутыльников и с идиотской улыбкой покачивает головой, словно говоря: "Не смею перечить даме".