Оберег волхвов

Постепенно Дмитрий понял, что досадует он главным образом не из-за потерянного времени, а от мысли, что этакая красота будет упрятана навеки за монастырскими стенами. Может быть, он единственный из мужчин, кому по чистой случайности повезло увидеть юную златовласку во всей ее красе…

Скоро Дмитрий успокоился и, продвигаясь дальше, сам себе сказал: «Не стоит об этой девушке думать. Она, наверное, из бедной крестьянской семьи, темная и неграмотная дикарка. Возможно, сирота, которую из милости взяли в монастырь. А не взяли бы — так вышла б замуж за какого-нибудь мужика, такого же простого и дикого, как и сама. Конечно, девушка она красивая, но для чего она мне? Позабавиться с ней? Нет, грешно обижать эту бедную пугливую сиротку. Полюбить ее? Но за что? За одну красоту? Я заскучаю с ней через неделю. И разве мало я в своих путешествиях встречал красавиц? В Корсуни и Константинополе у меня были образованные и умелые любовницы, среди них даже патрицианки. Но ведь я так и не смог никого по-настоящему полюбить. Любовь — это, наверное, не для такого вечного странника, как я. Мой мир слишком широк, чтобы уместиться в объятиях женщины. Для меня нет на свете пары. А если и есть, так уж, во всяком случае, не среди этих крестьянских девчонок, для которых мир кончается за ближайшим лесом».

Остаток дня прошел без приключений. По дороге Дмитрий настрелял несколько уток, успел обсохнуть, подкрепиться лесными ягодами и орехами и к вечеру, когда почти стемнело, явился на постоялый двор. Шумило с уловом рыбы пришел гораздо раньше, и они с Никифором уже начали волноваться за товарища. Дмитрий рассказал о блуждании по лесу, о приключении на реке. Друзья посмеялись над его рассказом, потом поужинали чем Бог послал, обменяли охотничью добычу на дорожные припасы и улеглись спать.

Утром завтракали в корчме, что прилепилась рядом с постоялым двором, и обсуждали предстоящую поездку. Многие посетители знали, что друзья едут охотиться на Быкодера, и теперь забрасывали их советами и предостережениями. Неожиданно в корчму ввалились два молодых дружинника, а с ними сын богатого киевского ростовщика. Все трое были явно навеселе и, желая привлечь к себе внимание окружающих, принялись наперебой сообщать новость, которая их самих, очевидно, порядком забавляла.

— Эй, люди добрые! — провозгласил один дружинник. — Есть среди вас женихи, что богатых невест ищут? Одну такую можно сегодня увидеть.

— Отец ее богаче моего и тоже у князя Святополка в любимцах, — добавил молодой ростовщик.

— Но, говорят, к ней собирается присвататься заезжий молодец, — сообщил второй дружинник. — Вы его, наверное, видели. Красавец, князь. Зовут Глебом.

Услышав это имя, Дмитрий повернулся к говорунам и сказал:

— Знаем мы цену этому князю.

Тут нашлись свидетели недавнего происшествия на торжище, которые включились в разговор, перебивая дружинников и ростовщика. Поднялся гвалт, и ничьих слов уже нельзя было разобрать. Наконец Дмитрию это надоело и он, вскочив на скамью, зычным голосом призвал всех замолчать. А поскольку купцу-мореходу не раз приходилось пересиливать шум морской бури, то уж посетителей корчмы ему не трудно было перекричать. Как только наступило затишье, Дмитрий обратился к первому дружиннику:

— Так что ты хотел сообщить о богатой невесте? Нам тоже деньги нужны. Может, безопасней будет жениться, чем идти на Быкодера? Хотя, конечно, смотря какая невеста.

— Верно! — сквозь общий смех подтвердил дружинник. — Про эту невесту говорят, что от одного ее вида можно стать перепуганным. А если прибавить, что она еще и полоумная…

— Это ты о боярышне Раменской говоришь? — спросил Шумило. — Ходят о ней такие слухи.

— Но князя Глеба это, как видно, не пугает, — усмехнулся Никифор. — Уж очень хочется ему подобраться к ее приданому.

— Да погодите, вы же самого главного не знаете! — замахал руками дружинник. — Думаете, зачем мы сюда забрели? Между прочим, князь Глеб тоже где-то поблизости околачивается. А все почему? Потому что и нам, и особенно ему охота поглядеть на эту боярышню: правда ли, что она такое страшилище. Так вот, сегодня она будет ехать по дороге из Билгорода.

— Из Билгорода? — невольно переспросил Дмитрий.

— Да, из тамошнего монастыря ее перевозят в Киев. Это я точно знаю, мне холопка боярская проболталась. А на краю Копырева конца есть место удобное, чтобы каждого путника рассмотреть. За старым дворищем усмаря Шалыги начинается крутой подъем, и повозка будет медленно взбираться. Еще и дорога там плохая, размытая. Бывает, люди встают с повозок и проходят это место пешком. Вот там и разглядим боярышню как следует. И князь Глеб тоже. Ну а после уж будем решать, кому она годится в жены. Если князь от нее откажется — так, может, другие охотники найдутся.

Все захохотали, а молодой ростовщик весело выкрикнул:

— Конечно, найдутся! При ее-то богатстве! А с лица воды не пить. Я бы и сам посватался, да мы с ней разной веры.

Набралось немало любопытных, готовых тотчас бежать к Шалыгину двору. Дмитрий и его друзья только усмехались, глядя на этих охотников до зрелищ. Самим им было недосуг отвлекаться на подобную ерунду. Они пошли к постоялому двору и вывели из конюшни своих лошадей, заранее накормленных.

А все-таки одно сомнение не давало Дмитрию покоя. И сейчас, седлая темно-гнедого жеребца Стрибога, он вдруг решил, что тоже присоединится к толпе наблюдателей. Хотя бы для того, чтобы развеять всякие сомнения. Друзья немало удивились, когда Дмитрий предложил им задержаться, чтобы вместе с другими зеваками поглазеть на какую-то нелепую боярышню. Но поскольку Клинец и среди них, и в любой другой компании всегда становился негласным вожаком, они не стали спорить.

Подъехав к Шалыгину двору на лошадях, друзья остановились немного позади, возвышаясь над сборищем любопытных, которые почти все пришли пешком. Верхом был только еще князь Глеб да трое-четверо молодых бояр и купцов — из тех, которых в Риме назвали бы «золотой молодежью».

Вскоре раздались громкие возгласы — и тут же на дороге показалась большая повозка, запряженная четверкой лошадей. Протарахтев по камням разбитой дороги, повозка приблизилась к подъему, возле которого медленно, со скрипом, остановилась. Возница слез на землю, поправляя упряжку и проверяя крепление колес. А в повозке, возвышаясь среди груды тюков и сундуков, сидели две молодые женщины: одна — бедно одетая холопка, другая — утопающая в шелках, бархате и золотых украшениях боярышня. Однако лицо этой боярышни было таково, что даже невзрачная холопка казалась рядом с ней чуть ли не красавицей. Рябая, крючконосая, с узеньким лбом и тусклыми слипшимися волосами, боярышня смотрела по сторонам сонным взглядом, то и дело прикрывая веками крошечные щелки своих глаз.

— Тут дорога плохая, как бы повозка не перевернулась, — сказал кучер. — Придется это место обойти пешком.

Кучер и холопка с большим трудом стащили сонную боярышню с повозки и повели ее под руки. Она шла, заплетаясь ногами и почти не открывая глаз. Это выглядело так смешно и нелепо, что мало кто из наблюдателей удержался от хохота.

— Да она еще и кривобокая! — присвистнул какой-то парень.

— Не хотел бы я, чтоб она мне ночью приснилась! — заявил другой.

— Что ж, недаром этакую-то красоту от всех подальше прятали! — засмеялся еще кто-то.

Боярышня хоть и была в сонном состоянии, но, очевидно, почувствовала насмешку, потому что вдруг остановилась, схватила несколько камней и бросила их в толпу, да при этом еще плюнула и злобно зашипела. Холопка, беспокойно оглядываясь, помогла своей госпоже снова забраться на повозку.

Хохот и дурашливые крики были ответом на выходку боярышни.

— Ну, Глеб, хороша невеста? — спросил один из молодых бояр.

Но князь уже и без этих подковырок сник и помрачнел, лицо его вытянулось, и он старался хоть как-то вымучить улыбку.

Дмитрий не стал ждать дальнейших событий, дал знак друзьям следовать за ним, и скоро все трое скакали по северо- западной дороге, ведущей к древлянским владениям боярина Тимофея.