Страница 4 из 18
— Вояки твои хоть и неумелые, а все же храбрее тебя. Жаль, что у такого господина они воинскому делу и не научатся. Зато усвоят, что можно нападать втроем на одного.
— Если бы ты пришел сюда не один, а со своими людьми, так тоже бы их на помощь призвал, — возразил Глеб, все еще не решаясь ни спрятать оружие, ни пустить его в ход. — Я не виноват, что у такого голодранца, как ты, нет ни слуг, ни дружинников.
— Думаешь, я один здесь хожу? — усмехнулся Дмитрий. — Ошибаешься. Мои друзья все время недалеко стояли, да только не стали мне мешать. Ведь зазорно было бы нам втроем драться с такими воинами, как ты и твои слуги.
К Дмитрию неторопливо приблизились два его друга: белокурый здоровяк Шумило родом из Новгорода и смуглый худощавый Никифор — грек по происхождению.
— Это, должно быть, те самые дружки, которых ты у половцев из плена выкупил? — язвительным тоном спросил Глеб. — Дорого же они тебе обошлись.
— А дружба вообще дорогого стоит, — заявил Дмитрий. — Еще князь Владимир говаривал: «Серебром и златом не найду себе дружины, а с дружиною добуду серебро и злато».
— А вот ты, князь, все хочешь иметь, не расплачиваясь, — обратился к Глебу Шумило. — Слышал я, как ты придумывал закупам[9] всякие провинности, чтобы обращать их в рабство. Так бесплатно себе холопов и понабрал. Недаром же на Новгородском вече против тебя столько люду кричало.
— Не было такого! — вскинулся Глеб. — Да и кто тебе поверит? Ты ведь Шумило-гусляр, площадной скоморох.
— На гуслях играю, но не скоморох, — возразил Шумило, хмуря брови. — Я из плотницкой семьи, и тебе это известно. Разве не ты заказывал повозку моему отцу, когда живал в Новгороде?
— Да ты и не плотник вовсе, а так, перекати-поле, — с натянутой улыбкой заявил князь, перебегая глазами с Дмитрия на Шумилу и обратно. — Развлекай тут своих дружков, а мне с вами говорить — только честь свою ронять.
Князь повернулся и с важным видом, хотя довольно поспешно, двинулся прочь, рассекая толпу.
— Честь ронять! — усмехнулся ему вслед Шумило. — Нельзя уронить то, чего не имеешь.
Подскочил вездесущий Юрята и, кивнув в сторону Глеба, сказал:
— Наверное, пошел в дом к боярину Тимофею Раменскому. А уж там его Берислава утешит.
— Что за боярин Раменский? — спросил Дмитрий. — Не тот ли, который награду за Быкодера установил?
— Он самый, — подтвердил Юрята. — Его отчина сильно пострадала от Быкодера.
— А Глеб ему кем приходится?
— Он у боярина Тимофея вроде как будущий зять принят. Только непонятно, кто станет его невестой — дочка боярина Анна или его падчерица Берислава-Устинья.
— А этот боярин у князя Святополка в любимцах? — спросил Дмитрий.
— Говорят, не столько он, сколько его жена Завида.
Тут Никифор не без сарказма заметил:
— О, если бы этот боярин жил в Константинополе, так наверняка высоко бы поднялся по пресловутой лестнице, о которой неверные жены говорят: «С нашей помощью вы даже против своей воли взойдете на все семьдесят две ступени»[10].
Никифор и Дмитрий рассмеялись вместе, ибо только они двое в толпе понимали, о чем речь. Впрочем, остроту насчет 72 ступеней могла бы понять и Евпраксия, но она с Феофаном стояла поодаль и не расслышала этих слов.
Симпатии рыночной площади были на стороне Дмитрия. Особенно старался похвалить его гончар Вышата, довольный, что молодой купец пристыдил заносчивого князя, пристававшего к Надежде.
Под одобрительные возгласы толпы Дмитрий и его друзья проследовали дальше, в менее людное место. Тут Евпраксия и Феофан приблизились к ним.
— Хочу поблагодарить тебя, — обратилась Евпраксия к Дмитрию. — Мы с тобой не знакомы, но вижу, ты человек благородный, если вступаешься за тех, кто слабее.
— И от меня спасибо, — добавил Феофан, неловко прикрывая подбитую щеку. — Я бы, конечно, и сам дал отпор этому хвастуну, если б у меня оружие было.
Шумило усмехнулся в кулак, а Никифор ободряюще сказал художнику:
— Твое дело — церкви расписывать, а не ломать пальцы в драках.
— Я слышала, что тебя зовут Дмитрий Клинец, — продолжала Евпраксия. — Значит, ты родом из Клинов? Не сын ли ты Степана Ловчанина?
— Он самый. Откуда знаешь обо мне, госпожа?
— Брат сказывал, что был такой Степан из Клинов — первейший лучник, отличался в боях и на ловах. И женат был на крещеной половецкой красавице. Вот я и догадалась, что ты его сын.
— Да, отец мой был одним из лучших стрелков в войске Мономаха. А погиб под Зарубом от предательской стрелы… Неужто князь Мономах до сих пор его помнит?
— Он помнит всех своих лучших воинов… — Евпраксия вздохнула. — Брат потерпел в жизни только одно поражение — на Стугне, когда половцы забросали войско русичей стрелами, как тучей. С тех пор Мономах завел и у себя искусных стрелков. А Степан был первейшим из них. Как же его не помнить? Да и ты, я слыхала, отличился в походе на Дон. Говорили дружинники: «Сын Степана Ловчанина хоть и купец, а умеет управляться и мечом, и саблей, и копьем, и стрелами». Это и неудивительно. Русский купец — всегда воин. В одной руке кошелек держит, в другой — меч. Такие у нас торговые пути, что купеческий караван снаряжается, как военный отряд.
Разговаривая с Евпраксией, Дмитрий и его спутники миновали рыночную площадь, вышли на пустырь вдоль дубового тына, ограждавшего подворья иноземных торговых гостей. Яркое, но не палящее майское солнце освободилось от легкой тучки, и в его лучах свежая зелень засияла нарядным изумрудным цветом, купол церкви Св. Ильи вспыхнул золотыми бликами. Дмитрий поднял голову, прижмурив глаза от небесного сияния и чувствуя, как беспричинный восторг наполняет душу. Какое-то смутное предчувствие подсказывало ему, что красота майского дня — это лишь начало его пути к чему-то волнующе-прекрасному.
Спутники с удивлением отметили внезапную задумчивость Дмитрия, а он, предупреждая их вопросы, кивнул в сторону иноземных подворий и сказал:
— Сколько людей к нам приезжает! Греки, немцы, фряги[11], армяне, моравы, венгры, евреи… Сколько на свете разных земель! И везде свои красоты, свои обычаи… Трех жизней не хватит, чтобы весь мир объехать. Эх, если б можно было, как в арабской сказке, сесть на ковер-самолет!..
Евпраксия внимательно посмотрела на Дмитрия и спросила:
— А ты больше всего на свете любишь путешествия?
— А как же иначе? Разве это жизнь — сидеть на одном месте, где все давно знакомо и ничего нового не увидишь, не услышишь? Для меня жизнь — только в странствиях. Наверное, потому я и стал купцом.
— Но ведь странствия, дороги — это всегда опасность.
— Зато когда опасность преодолеешь, — словно крылья вырастают.
— У тебя и друзья такие же? — Евпраксия кивнула в сторону Никифора и Шумилы.
— Нам тоже на месте не сидится, — подтвердил Никифор. — Мы и познакомились-то в дороге. А после нас битва сдружила.
— Битва?
— Да. Когда у Крарийского перевоза напали на торговый караван кочевники, не быть бы мне в живых, если б не Дмитрий. Уже кривая сабля нацелилась на мою шею, — но стрела Дмитрия оказалась быстрей. А Шумило и тогда уже был известным силачом: прямо на ходу стаскивал поганых с лошадей и валил их голыми руками.
Евпраксия окинула взглядом здоровяка Шумилу, спросила с улыбкой:
— И этакие ручищи могут нежно играть на гуслях?
— Я ведь родом из Новгорода, а там, почитай, каждый третий — гусляр, а каждый второй — плотник.
— А ты, Никифор, — Евпраксия повернулась к греку, — ты, кажется, из знатного византийского рода?
— Да, но обедневшего. Я рано остался сиротой, и меня взял на воспитание мой единственный родственник — брат матери. Он был священником, близко знал Иоанна Продрома. Еще когда Иоанн был киевским митрополитом, дядя вместе со мной отправился к нему на корабле одного купца. Корабль входил в состав торгового флота из Константинополя. Я был совсем еще мальчишкой, но хорошо помню, как мы плыли через Понт, потом вверх по Борисфену… А возле Канева нас встречало войско, присланное князьями для защиты от половцев. Я еще не знал тогда, что Русь станет моей второй родиной, но мне понравилась эта страна. Зеленые дубравы, чистые реки, степи с серебристой травой — все это было просто, не вычурно, но красиво. И люди на Руси оказались красивыми и добродушными. А ведь я боялся, что попаду в темную Скифию, как рисовали ее в Константинополе.
9
Закуп — категория феодально зависимого населения. Закупами становились люди, попавшие в долговую зависимость; часто они обращались в рабство как законными, так и незаконными способами.
10
Семьдесят две ступени — придворные звания византийской табели о рангах.
11
Фряги — итальянцы (в основном генуэзцы и венецианцы).