Страница 20 из 23
В довершение всего Каганович запретил проезд автомашин по той улице, на которой он жил. Секретари ЦК комсомола, приезжавшие на работу (а здание располагалось как раз на этой улице), вынуждены были следовать пешком, а их машины целый день болтались где-то на соседних улочках.
Так продолжалось несколько месяцев.
Первым против Кагановича восстал Патоличев. Затем число протестов стало возрастать: протестовали интеллигенция, часть партийного актива. Создалась весьма нервозная обстановка. Видно, все это показало Сталину, что Украина Кагановича не приняла.
Где-то перед ноябрьскими праздниками я был у него на приеме часа в четыре утра. Утром узнаю, что в шесть он был уже на аэродроме и 7 Ноября стоял на Мавзолее во время парада. Не остался в Киеве даже на праздник…
Последний мой разговор с Кагановичем состоялся в 1962 году.
Я стал уже председателем КГБ. Лазарь Моисеевич к тому времени был не у дел, его исключили из партии. По нашим каналам стала поступать информация, что он постоянно ведет разговоры с разными людьми о том, как его незаслуженно выгнали, рассказывает что-то о Хрущеве, критикует власть и прочее. Как-то Хрущев мне говорит:
— Ты его вызови и побеседуй как следует.
Мне тогда было 38 лет, а Каганович — «зубр», потому я выразил сомнение, удобно ли мне это делать. Хрущев ответил:
— Ничего! Он в штаны наложит еще до того, как зайдет в твой кабинет!
Я дал команду позвать Л.М. Кагановича, на беседу пригласил и начальника контрразведки. На следующий день мне докладывают, что Каганович от нашей машины отказался, приедет на такси, но попросил разрешения прийти с дочерью Майей.
Я не возражал.
Являются, с узелком. Словом, готовы ко всему. Дочь осталась ждать в приемной. Каганович зашел в мой кабинет.
Начал с бравады: стал что-то говорить о том, что он не раз бывал в этом кабинете, и прочее. Когда я ему все высказал, он попытался было возражать:
— Да с чего вы взяли? Ничего такого не было!
Когда я ему объяснил, что мы знаем, что, когда и кому он говорил, он отреагировал немедленно:
— Я обещаю! Передайте тому, кто вам поручил провести этот разговор, что такого больше не будет!
Это была последняя наша встреча…
Школа Хрущева
Девять месяцев спустя после своего смещения, в декабре 1947 года, Никита Сергеевич Хрущев снова стал первым секретарем ЦК КП Украины. И.В. Сталин признал его авторитет в республике. Он не хотел, чтобы там нарастала напряженность, которая подпитывала бы националистические настроения. Возвращение Хрущева было воспринято на Украине с большим удовлетворением.
Примерно через неделю после водворения Хрущева я позвонил ему с просьбой о приеме, так как вопросов набралось достаточно. Звоню часов в десять вечера:
— Никита Сергеевич, можно к вам?
— Когда?
— Сегодня можно?
— Нет. Имей в виду, ночью условимся спать, а работать будем днем. И сегодня я через полчаса уезжаю и тебе советую. А впредь ты можешь даже раньше меня на час-два уходить с работы. Ты помоложе, и нечего тебе здесь засиживаться. А завтра-послезавтра мы с тобой встретимся. Поверь, тут запомнят, что ты звонил.
И действительно, на второй день мне звонок:
— Никита Сергеевич просит вас подъехать…
С отъездом Кагановича все встало на свои места. Коротченко ушел на пост председателя Совмина Украины, а Мельников стал вторым секретарем ЦК КП республики и начальником Управления по проверке партийных органов в аппаратах ЦК.
Говорят, Сталин предложил Хрущеву на должность второго секретаря Задионченко, но Хрущев сказал, что «чужих» ему не надо: «Найдем своего человека».
Я пробыл первым секретарем ЦК ЛКСМ Украины при Хрущеве с октября 1947 по январь 1950 года. Два с половиной года. Съезд партии Украины в 1948 году избрал меня кандидатом, а затем членом ЦК КП Украины.
Избрание меня в ЦК партии произошло довольно курьезно. Никита Сергеевич, выйдя на трибуну, перепутал карманы: в одном из них был список Оргбюро ЦК, в другом — Политбюро. Объявив о составе Политбюро, он стал зачитывать список (а многие фамилии там повторялись), но, дойдя до моей фамилии, остановился:
— Э нет, этому еще рано, это не тот список.
И достал список из другого кармана:
— Вот это действительно Политбюро ЦК.
Хрущев много внимания уделял моему воспитанию. Часто я слышал по телефону:
— Если у тебя есть время, приезжай — я тут двух министров приму, а ты посидишь.
После встречи иногда спрашивал:
— Твое мнение?
Я вначале робел, а потом стал анализировать более смело. Становился более самостоятельным. Нелегко это давалось.
Как-то принес ему перечень вопросов для рассмотрения. Докладываю. Первый — не подходит, второй — тоже нет. Чувствую, он какой-то взъерошенный весь. Так дошли до шестого вопроса, и вдруг он взорвался:
— Подожди-подожди, почему ты не отстаиваешь, не защищаешь? Вы ведь готовили это с секретарями ЦК, обсуждали эти вопросы. Вы их продумывали, и аргументов было полно, а теперь сдаешься при первом же моем возражении.
— Ну как же мне с вами спорить…
— Нет, давай все сначала. Ты докажи, что прав. Да и я сейчас буду слушать внимательнее, а то меня тут взвинтили.
Ну, я заново начал докладывать, и почти все вопросы решили положительно.
Он мне всегда говорил: «Ты спорь со мной, отстаивай свои позиции. Мы же не частные лица: ты — секретарь комсомола, я — секретарь партии. Ты от имени кого пришел? И куда пришел? Ты пришел в партию, так и отстаивай комсомол!»
Нет цены тому политическому опыту, которым в послевоенные годы делился со мной Хрущев! Вначале наши отношения можно было сравнить с отношениями отца и сына. Никита Сергеевич часто приглашал меня к себе в кабинет, иногда только для того, чтобы я мог, укромно устроившись, слушать, как он ведет беседы с министрами, с другими важными политиками.
И всю его науку я старался донести до комсомольцев. Когда в феврале 1949 года состоялся XIV съезд ЛКСМ Украины, я выступил с докладом, в котором особо остановился на необходимости совершенствования квалификации молодых рабочих, овладении новаторскими методами, борьбе с нарушителями трудовой дисциплины. Я говорил о том, как важно воспитывать молодежь, как необходимо, развернув массовую работу, заботиться о каждом человеке отдельно.
Хрущев очень доверял мне. Он никогда не давал комсомол в обиду.
Помню, как на одном из совещаний секретарей райкомов партии я в своем выступлении привел факт, когда один секретарь райкома комсомола имел восемнадцать взысканий за то, что как уполномоченный райкома партии не обеспечил выполнения плана по заготовке яиц, шерсти, прополке и т. п. Под хохот всего зала я объяснял присутствующим: поймите, у нас в райкоме комсомола всего два-три работника. Если один из них будет беспрерывно работать как уполномоченный, то кто же будет проводить бюро райкома, прием в комсомол, заниматься, в конце концов, молодежью?
После моего выступления взял слово Н.С. Хрущев:
— Мне прислал сейчас записку секретарь райкома, о котором здесь говорили. Он пишет, что взысканий было не восемнадцать, а шестнадцать, в том числе выговоров только пять, а остальные— «предупредить» и «указать». Я даже не буду эти глупости перечислять. Что же вы в обкоме смотрите, если у вас такой человек сидит во главе районной партийной организации? Ведь ему руководить комсомолом надо, а не делать из райкома комсомола «контору по заготовке рогов и копыт». И потом, зарубите себе на носу, что в делах молодежи, защиты ее интересов мы верим больше секретарю ЦК комсомола, чем вам.
Ну, конечно, этого горе-руководителя на другой день освободили от должности, сделали выводы и все такое прочее.
Однажды мы обсуждали на пленуме работу Комитета по кинематографии, и в его адрес было высказано много критики. Присутствовавший на пленуме Хрущев спросил:
— Почему вы не можете вызвать на бюро ЦК комсомола председателя этого комитета Кузнецова и объявить ему выговор? Ведь если вам на обед каждый день давать редьку, вы возмутитесь? А он ведь каждый день вам редьку дает!