Страница 13 из 35
Эфранор надолго смежил веки, затем произнес почти шепотом:
– Я прибыл первым, и в Риме еще не знают. Император мертв.
– Нумины[10] яйца! – выдохнул Клавдий. – Теперь нам всем надо выпить! – Он махнул служанке. – Когда, Эфранор?
– Пять дней назад.
Клавдий и Луций переглянулись. Август умер ровно через сто дней после удара молнии.
– Где?
– В Ноле.
– Чуть восточнее Везувия. Почему новости шли так д-д-долго?
– Тиберий приказал обождать.
– Но почему?
– Я могу рассказать лишь о том, как развивались события, – буркнул Эфранор. – Август скончался. Тиберий строго-настрого запретил оповещать всех без его дозволения. Вскоре прибыл гонец с известием, что молодой Агриппа мертв…
– Внук императора? – произнес отец Луция.
– Убит солдатами, которые стерегли его на острове, где он находился в ссылке. Услышав об этом, Тиберий велел мне во весь опор мчаться в Рим и сообщить о случившемся императорскому окружению.
– Понятно, – прошептал Клавдий. – Ты намекаешь, что дядя Тиберий придерживал весть о смерти Августа, пока не избавился от соперника. Бедный Агриппа!
– Я только изложил последовательность событий и не собираюсь гадать, что и почему, – ответил Эфранор с бесстрастным выражением лица, столь частым у императорских слуг. – Получив известие о смерти Агриппы, Тиберий немедленно и публично снял с себя всякую ответственность.
Клавдий кивнул:
– Возможно, сам Август распорядился, чтобы после его смерти Агриппу убили. Или Ливия позаботилась. Строго говоря, дядя Тиберий может быть н-н-неповинен в убийстве Агриппы.
– Но что теперь будет с тобой, Клавдий? – встревожился Луций.
– Со мной? Безобидным слабоумным заикой Клавдием? Думаю, мне предоставят заниматься любимыми книгами и орудовать литуусом.
Служанка подлила вина. Отец Луция отмахнулся от ее предложения подать воды и поднял чашу с неразбавленным напитком. Луций поступил так же.
– Как умер император? – спросил Клавдий.
Эфранор внезапно сник, сраженный усталостью и вином.
Плечи сгорбились, лицо осунулось.
– Мы покинули Капри и направились в Рим. Императору недужилось – слабость, боли в животе, понос, но он как будто шел на поправку. Однако в пути ему стало хуже. Мы свернули в Нолу, к родовому дому. Император лег в тех самых покоях, где умер его отец. Он оставался в здравом уме почти до конца. Похоже, он смирился. Даже как будто немного… веселился. Собрал родных и спутников, включая Ливию, Тиберия и меня, и принялся цитировать строки какой-то пьесы, словно ищущий признания актер: «Если я был убедителен в этом фарсе, то аплодируйте мне, прошу. Аплодируйте!» И мы рукоплескали. Похоже, ему было приятно. Но потом сделался беспокойным, испуганным. Он видел вещи, незримые для других. Он выкрикнул по-этрусски: «Huznatre!» А потом: «Они уносят меня! Меня уносят сорок юношей!» И наступил конец.
Клавдий и Луций обменялись понимающими взглядами.
– Бред умирающего, – предположил отец Луция.
– Не бред, а пророчество, – возразил Эфранор. – Тиберий собрал сорок преторианцев, дабы с почестями доставить тело императора в город.
16 год от Р. Х.
Стояло ясное майское утро. В сей долгожданный день Луцию Пинарию и Ацилии предстояло пожениться.
Их брак наконец стал возможен благодаря великодушию усопшего Августа. В своем завещании, помимо объявления Ливии и Тиберия главными наследниками, император сделал множество менее важных, но очень щедрых распоряжений. Луцию Пинарию досталась крупная сумма денег. Римские сплетники, которые обсуждали подробности завещания, словно этрусские прорицатели, гадающие по потрохам, предположили, что император подобным образом хотел загладить вину перед сородичами Пинариями, которых не замечал всю жизнь. Возможно, так оно и было, но юный Луций решил, что наследство – еще и посмертная плата за участие в истолковании знамения. Так или иначе, благодаря Августу Луций стал состоятельным человеком.
Родитель Ацилии тем не менее, несмотря на неожиданную удачу жениха, настоял на отсрочке свадьбы. За истекшее время Луций выплатил семейные долги, вложил оставшиеся деньги в египетскую зерноторговлю, восстановил дедовы деловые связи, а также купил и обставил для себя и невесты дом. Он не смог позволить себе жилье на Палатине, но ему хватило средств на резиденцию с более фешенебельной стороны Авентинского холма, с видом на Тибр, Капитолийский холм и самый краешек Большого цирка, чему очень радовалась мать.
На закате от дома Ацилии тронулась свадебная процессия. Ее возглавил самый младший в семье – братишка невесты, шагавший с сосновым факелом, который зажгли от семейного очага. По прибытии на место огонь предстояло соединить с пламенем в очаге жениха.
За факельщиком шла дева-весталка, облаченная в льняные одежды. Чело охватывала узкая повязка из сплетенных нитей красной и белой шерсти – витта; головной платок суффибул скрывал коротко остриженные волосы; с плеч ниспадало покрывало. Весталка несла лепешку из освященного зерна, посыпанную святой солью; по окончании церемонии блюдо отведает молодая чета, после чего лепешку разделят между гостями.
Следующей шествовала невеста. Золотистые волосы Ацилии были убраны с лица и тщательно заколоты шпильками из слоновой кости. Вуаль и обувь были желтого цвета. Длинную белую тунику перехватывал пурпурный кушак, завязанный сзади особым геркулесовым узлом; в дальнейшем Луцию предоставят право его развязать. Ацилия несла ручную прялку и веретено с шерстью. Справа и слева шествовали ее двоюродные братья – мальчики немногим старше факельщика.
За невестой следовали ее мать, отец и остальные участники брачного торжества, распевая древнюю свадебную песню «Талассий», повествующую о похищении сабинянок Ромулом и его присными. По легенде, самая прекрасная сабинянка была захвачена приспешниками некоего Талассия. Несомая ими, она взмолилась, прося сказать, куда ее забирают. Участвующие в брачном обряде женщины задавали вопросы, а мужчины давали ответы.
Свадебная процессия прибыла в дом Луция Пинария. Под открытым небом освежевали и возложили на алтарь овцу. Шкуру набросили на два стула, куда уселись жених и невеста. Клавдий в качестве авгура попросил богов благословить союз и получил ауспиции: он счел весьма благоприятным знамением двух воробьев, пролетевших в темнеющем небе справа налево.
Не выпуская веретена и прялки, Ацилия поднялась и встала перед входной дверью, украшенной гирляндами цветов. Мать обняла девушку. Все знали, что будет дальше, и толпа загудела в трепетном возбуждении. Луций продолжал сидеть, будто не мог решиться, и отец крикнул ему:
– Давай же, сынок!
– Да, Луций, давай! – подхватил Клавдий.
Остальные со смехом принялись бить в ладоши и скандировать:
– Давай! Давай! Давай!
Краснея и смеясь, Луций соскочил со стула и вырвал Ацилию из материнских объятий. Она взвизгнула, когда он подхватил ее на руки, распахнул пинком дверь и перенес невесту через порог, точно пленную сабинянку. Публика, ликуя и рукоплеща, столпилась у входа, чтобы засвидетельствовать последний акт церемонии.
Луций поставил Ацилию на коврик из овечьей шкуры. Девушка отложила веретено и прялку. Жених вручил ей ключи от дома.
– Кто ты, объявившаяся в моем доме? – спросил он с колотящимся сердцем.
– Когда и где будешь ты, Луций, тогда и там буду я, Луция, – ответила она.
Церемония наделила Ацилию тем, чего не было у незамужних женщин: первым именем; оно являлось женской формой имени мужа и могло звучать только меж супругами в минуты уединения.
10
Нума Помпилий – по легенде, второй царь Древнего Рима.