В приисковой глуши

Учитель на минуту был поражен этим неожиданным, но графическим свидетельством того факта, что посещение дядей Беном школы было не только известно, но и комментировалось.

Маленькие глазки юных наблюдателей оказались зорче его собственных. Он опять был обманут, не смотря на все свои старания. Любовь, хотя и под маской, снова внедрилась в его школу со всей своей путаницей и беспорядком.

V.

В то время как эта пасторальная жизнь, ютившаяся вокруг школьного дома на просеке, нарушалась лишь случайными сторожевыми ружейными выстрелами, доносившимися из владений Гаррисон-Мак-Кинстри, — более деловитая часть Инджиан-Спринга вдруг была охвачена одним из тех предприимчивых спазмов, какие свойственны всем калифорнийским рудоносным поселкам.

Открытие Эврика-Дитш и расширение почтового сообщения из Биг-Блуфа были событиями немаловажными и праздновались в один и тот же день. Такое сугубое торжество оказалось даже не под силу красноречивой риторике издателя «Star», который совсем запутался в метафорических сравнениях. «Не будет слишком большим преувеличением, если мы скажем, что Инджиан-Спринг, благодаря своей превосходно организованной системе внутреннего обращения, слияния Норт-Форка с рекой Сакраменто и их общему впадению в необозримый Тихий океан, находится в прямом сообщении не только с Китаем, но даже и с отдаленнейшими рынками антиподов, — объявил он с чарующей восторженностью. — Граждане Инджиан-Спринга, сев в почтовую карету в 9 часов утра, и прибыв в Биг-Блуф в 2 ч. 40 м., могут отправиться в тот же вечер с курьерским поездом в Сакраменто и достигнуть Сан-Франциско на великолепном пароходе компании паровой навигации во время, чтобы сесть на тихоокеанский почтовый пароход, отправляющийся в Йокагаму на следующий день в 3 ч. 30 м.».

Хотя никто из граждан Инджиан-Спринга не собирался воспользоваться таким удивительным удобством, но каждый смутно ощутил удовольствие от такой перспективы, и даже учитель, давший прочитать редакторское красноречие Руперту Фильджи с педагогической целью доставить последнему упражнение в произношении пятисложных слов, был приятно польщен. Джонни Фильджи и Джимми Снейдер, усмотрели в этом таинственном сообщении тоже нечто заманчивое, хотя и непонятное, слушали во все уши и таращили глазенки.

А заключительные слова учителя, что такое замечательное событие следует отметить распущением учеников на полдня, окончательно утвердили мысль об его важном значении.

И вот наступил знаменательный день, когда две почтовых кареты прибыли из Биг-Блуфа с нарочно приглашенными спикерами — которые всегда приглашаются в таких случаях, но каждый раз чувствуют себя так, как будто бы им еще не доводилось присутствовать на таком важном и интересном торжестве. Стреляли по этому поводу из двух пушек, гремел хор медных инструментов, и выброшен был новый флаг на дереве свободы. После того последовало «угощение» в местной гостинице. И над всем этим господствовал дух неукротимой молодости и неудержимой предприимчивости, опьянявший самый воздух. Это тот дух, который населил пустыни и превратил их в цветущие города и поселки.

Учитель, распустивший своих питомцев и чувствующий себя как-то состарившимся в их обществе, почувствовал нечто вроде зависти, расхаживая между этими юными энтузиастами.

Особенно памятным остался этот день для Джонни Фильджи, не только потому, что он слушал восхитительные звуки медных труб вперемежку с тромбоном и барабанами; не только потому, что внимал оглушительной пальбе двух пушек и обонял опьяняющий запах пороха, но вследствие одной странной случайности.

Бессовестно покинутый на веранде Эврика-отеля, в то время как его брат Руперт ухаживал за хорошенькой хозяйкой, помогая ей в хозяйственных хлопотах, Джонни предавался неограниченным наблюдениям. Розетки, шестерка лошадей, новая упряжь, длина бича кучера, его громадные кожаные рукавицы и то, как он держал возжи — все это ослепляло глаза и чувства Джонни и навеки запечатлелось в его памяти. Но когда из второй кареты или «купе» вылез «настоящий пассажир» и беспечно и развязно направился к веранде, как будто бы карета и торжество, что происходило, были для него плевым делом, Джонни решил, задыхаясь от восторга, что он увидел принца! Разодетый в белый шелковый сьют, с бриллиантовым перстнем на пальце, с золотой цепочкой, сверкавшей на жилете и в шляпе-панама, с широкой черной лентой, лихо сидевшей на его завитых и напомаженных волосах, он был так великолепен, что совсем ослепил Джонни. Если бы он толкнул Джонни, проходя мимо его, он бы задрожал от восторга; если бы он заговорил с ним, то он не в силах был бы ему отвечать. И, представьте себе его крайнее изумление, когда он увидел, что дядя Бен, да! да! именно дядя Бен, подошел к этому фениксу, этому идеалу, хотя и не без конфуза, и, перекинувшись с ним двумя-тремя непонятными словами, ушел вместе с ним!

Можно ли удивляться, что Джонни, позабыв о брате, о лошадях и даже об угощении, немедленно последовал за ними.

Оба человека свернули в боковую улицу, которая ярдах в пятистах вдавалась в покинутый прииск, с его заброшенными шахтами и туннелями, давно уже полуразрушенными. Джонни, скрываясь за изгородями, шел за ними по пятам.

Не подозревая о том, что их выслеживает маленький мальчик, раз или два как бы ненароком перебежавший их дорогу, они продолжали свою конфиденциальную беседу. Слова «акции», «облигации» одни были понятны. Джонни наслушался их сегодня, но его поразил тот факт, что дядя Бен, по-видимому, о чем-то расспрашивал феникса и очень скромно и покорно выслушивал его. Но мальчик был окончательно сбит с толку, когда после получасовой ходьбы, они дошли до спорных границ Гаррисона-Мак-Кинстри. Так как ему специально было запрещено туда ходить, то Джонни, само собой разумеется, в совершенстве был с ними знаком. Но что делал тут несравненный иностранец? Не для того ли привел его сюда дядя Бен, чтобы он своим видом парализовал обе воюющие стороны? Не был ли то юный шериф, или юный судья, а может быть и сын губернатора Калифорнии? Или же они пришли сюда потому, что дядя Бен «глуп» и не знает местности? Вот прекрасный случай для него, Джонни, отрекомендоваться фениксу и предупредить его об опасности и даже, быть может, намекнуть на собственную неустрашимость.

К несчастию, пока он собирался с духом, спрятавшись за дерево, феникс повернулся и с легким пренебрежением, которое так пристало ему, сказал:

— Ну я бы не дал доллара акр за всю мызу. Но если вам вздумалось предложить баснословную цену… то это ваше дело!

Предубежденному Джонни показалось, что дядя Бен принял это заслуженное презрение, как и подобало, со смирением, но тем не менее пробормотал что-то «глупое» в ответ, так что Джонни было противно даже и слушать. Не выступить ли ему вперед и не объяснить ли фениксу, что он тратит попусту время с человеком, который не умеет сложить «пекарь», и которого учит азбуке его родной брат, Руперт?

Феникс продолжал:

— И, конечно, вы знаете, что, купив право на землю, вы еще тем самым не вступаете в ее владение? Вам надо выжить отсюда скоттеров и бродяг. Вместо двух воюющих сторон будет три — вот и все!

Дурацкие ответы дяди Бена не интересовали Джонни. Он слушал только то, что изрекали те, другие, вещие для него, уста. Эти последние холодно продолжали:

— Ну а теперь займемся вашим прииском. Я не могу уделить вам много времени, потому что меня ждут здесь некоторые люди и кроме того, полагаю, что вы желаете сохранить до поры до времени все это втайне. Хотя я не понимаю, как вам удалось скрыть это до сих пор. Ваш прииск близко? Вы живете на нем, как говорили, кажется?

Если бы только маленький слушатель не был так очарован иностранцем, его должно было бы поразить предположение, что у дяди Бена может быть прииск, заслуживающий внимания. Теперь же он ограничился тем, что последовал за ними следом, объяснив себе то немногое, что он понял, «бахвальством дяди Бена». Хижина дяди Бена была сколочена из грубых досок и неотесанных камней и почти вросла в одну из больших ям, вырытых в земле и в песке, и представлявших остатки давно покинутого золотого прииска Инджиан-Спринг. Некоторые утверждали, что дядя Бен ухлопывал малые заработки, полученные им на настоящей рудокопной работе, на поскребушки прежнего покинутого прииска — унизительный труд, практиковавшийся до сих пор только китайцами и недостойный честолюбия кавказской расы. Кодекс чести рудокопов допускал, что человек может довольствоваться малыми результатами своего дневного труда, лишь бы его поддерживала надежда на большие заработки, но осуждал его, если он удовлетворялся скромной действительностью. Как бы то ни было, а это подозрение создавало уединение вокруг жилища дяди Бена и содействовало его одиночеству по крайней мере на столько же, как и широкий ров, отделявший его от соседей. Осторожно остановясь на опушке леса, Джонни увидел, как его светлое видение скрылось в избушке дядя Бена, точно простой смертный. Джонни уселся на пень и дожидался его возвращения, страстно надеясь, что он вернется один! Через полчаса он сделал маленькую экскурсию за ягодами и вернулся на свой обсервационный пост. Но из хижины не доносилось ни звука, и неприметно было никакого движения. Прошло еще минут десять, и к великой досаде Джонни дядя Бен показался один и направился к лесу. Сгорая от нетерпения, Джонни бросился навстречу дяде Бену. Но тут произошла одна из тех несообразностей, свойственных только детям. Когда дядя Бен обратил на него свои серенькие глазки полуудивленно, полувопросительно, мощный дух детской скрытности внезапно овладел мальчиком. Никакими силами теперь не вытянуть было вопроса, который за минуту вертелся у него на языке.