Может быть — завтра

Рабочий умолк, набирая в легкие воздух, чтобы опять перекрыть до дальних уголков огромное пространство зала. Выплески возгласов прервали секундную паузу.

— В чем же дело? Пускайте его скорее! Чего вы ждете! Спасайте Москву, товарищи!!!

Говорящий с трибуны поднял руку, туша волну выкриков.

— А в том дело, товарищи, что инженер Корнев боится применить его. Он считает, что изобретение не прошло еще стадии нужных опытов и может не дать результата. Он не решается выступать с незаконченной работой, боясь провала. Мы, годы работавшие с ним вместе, понимаем все это, но в такую минуту борьбы, когда дорог каждый шанс, как назвать такую нерешительность?

— Трусость! — ответил один из стоявших около инженера.

— Да, товарищи, трусость. Кастовый эгоизм, — поддержал оратор. — У нас не было времени убеждать Корнева, и мы решили прямо из цеха взять его и привести сюда. Корнев здесь. Пусть он выйдет и скажет, что он намерен делать.

Оратор умолк. Звенящая тишина наступила в зале. Глаза всех устремились туда, где стояли пришедшие: двое в синих прозодеждах и между ними белый воротничок инженера.

— Слово инженеру Института химобороны, т. Корневу, — прозвучал над залом голос председателя.

Маленький человечек под трибуной вздрогнул, суетливо одернул пиджачок и, споткнувшись о ступеньку, поднялся на трибуну.

Тут многие в первый раз увидели эту коротенькую фигуру, круглое лицо с высоким лбом и выпуклые добрые глаза под круглыми черными очками.

Подслеповато мигая, он обвел выпуклыми очками ряды напряженно вытянувшихся к нему лиц, не спеша откашлялся, и, точно выступая на самом обычном деловом заседании, вежливо поправил:

Подслеповато мигая, он обвел выпуклыми очками ряды.

— Виноват. В данном случае не имею права выступать от имени института. Вы слышали, наши опыты далеко не закончены, и я беру весь риск на себя и на наш завод при Институте химической обороны.

Зал глухо заволновался.

— Что за чудак! Можно ли ему верить? Почему он так спокоен, будничен, говорит, точно не знает, что отнимает драгоценные минуты последних часов жизни…

Но маленький человечек так же спокойно повернул голову в сторону зала, блеснул огоньками люстр в выпуклых очках и коротко, просто сказал нечто немыслимое, невероятное, вновь зажегшее сердца угасшей надеждой, быть может, благодаря своей невероятности. Сказал просто и коротко:

— Задержите врага до трех часов, и я думаю, что спасу Москву.

И в доказательство, очевидно, правдивости своих слов добавил еще более невозможное, но так же просто, точно говорил об обыкновенном пироге с вареньем:

— Мы постараемся спрятать ее под колпак!

Задержать во что бы то ни стало

Военный летчик Гурьев последний раз пригладил щеткой непокорную прядь волос, осмотрел себя в зеркало и поправил воротник форменной рубашки.

Такая редкая тщательность туалета свидетельствовала о том, что он собирался в город.

Действительно, накануне была получка, и каждый истый летун считал для себя позорным, имея деньги, оставаться в свой выходной день в этой проклятой дыре, как не без желчи определяли они местопребывание эскадры — Вязьму. Тем более что авиэтки Автопромторга, приобретенные в кредит, давали заманчивую и легкую возможность быстро перенестись в Москву, где есть куда тратить деньги.

Эта приятная возможность и определила то, что весь состав эскадрильи уже с раннего утра запасся увольнительными записками «сроком на 16 часов, во все города республики», и теперь по всем комнатам общежития шли деятельная чистка и приготовления к вечеру.

Летчик Гурьев осмотрел себя в зеркало и поправил воротник форменной рубашки.

Не успел Гурьев поставить на место зеркало, и в комнату ввалился подведомственный ему экипаж: бортмеханик Звонарев и наблюдатель Ключенко.

Вся эта доблестная троица составляла команду линейного истребителя 2-го отряда эскадрильи имени водников «Подарок Каспия».

— Он еще прихорашивается! — возмутилась команда. — А мы-то его ждем, ждем, все жданки прошамали.

— Не спеши. Все равно себя не обгонишь, — охладил Гурьев. — Времени хватает, ветер в хвост, домчим стрелой.

— Так-то так, но только, паря, смываться отсюда не мешает, — зловеще наклоняясь, пробасил Ключенко. — Шел я мимо штаба, да слышал краем уха, что отпуска прекратили. Взбредет на ум начальству, и совсем отменят. А тогда крак… — он сделал выразительный жест пальцами, сгребая воздух, — тогда плакала наша оперетта.

— Не врешь? — насторожился Гурьев.

— Ей-ей, как пить дать. Разве не знаешь наших гадов? Всегда тревоги в наш выходной устраивают.

И точно в ответ на его слова в углу властно и резко затрещал телефон.

Уже по выражению лица дежурного приятели поняли, что ничего хорошего ждать нельзя.

Так и случилось. Едва успев повесить трубку, дежурный крикнул на все общежитие:

— Товарищи! Приказ из штаба! На аэродроме тревога. Срочно по своим частям!

— Ну, вот я говорил? Опоздали, — уныло глядя на свой новый френч, возмущался Ключенко. — Ах, гады! Я же чувствовал. В другой день тревоги не сделают. Вот марай хорошие костюмы.

Однако воркотня не помешала им быстро одеться и выбежать на улицу. Здесь за дверьми порывы ветра ясно доносили обрывки сирены, подгоняя спешить. Тревога распространялась. Из всех улиц, переулков выбегали люди, заполняя тротуары, в темноте спотыкаясь о тумбы, узнавая друг друга и перекидываясь на ходу словами.

Настроение бежавших было веселое.

— Мы, ребята, прямо из биллиардной. Сережка приготовился положить шар, а тут вестовой в дверь.

— А я в гостях был. Только на банку с вареньем нацелился…

— А мы с собрания. Не успели даже о тактике английских истребителей дослушать.

— Ничего, после тревоги дослушаете.

— Может, долго задержат?

— Да как всегда. Добежишь, посмотрят, во сколько секунд, и топай домой.

— А сирена надрывается. В городе не слышно. Ветер от нас.

— В такой ветер заставь на Польшу лететь. Как раки, хвостом поползем.

Переговариваясь, уже выбрались на шоссе, когда яркие огни встречных автомобилей ослепили передние ряды.

Встретили весело.

— Ребята! Машины ждут. Садись. Что там у вас? Пожар, что ли?

И тут впервые, с автомобилей, еще не совсем веря, услышали неясные, жуткие слухи: война.

Не поверили, но сразу точно холодом заморозило от этих слов.

Замолкли смех, шутки. Быстро в тишине наполнялись машины.

Напряженность сковала толпу. Даже веселый Ключенко, который категорически не верил, зябко ежился в машине.

Ветер бил в лицо; машины прыгали по камням, люди в темноте отчаянно цеплялись за борта, напряженно допытываясь друг у друга: правда ли, верить или нет… нет..

Полным ходом свернули с шоссе, проехали редкую елочную изгородь и выкатились на аэродром.

Теперь сомнений в том, что произошло что-то важное, не осталось.

Весь аэродром был по-жуткому нервно оживлен…

Двери ангаров были распахнуты. Аэродромные в брезентовых куртках суетились во всех концах, таща баки с бензином, запасные части, камеры, покрышки, меховые костюмы и обоймы патронов.

Все запасные прожектора шипели на вышкам, освещая дрожащим светом бегущих людей.

А там, в темноте, за стартовой чертой, далеко вытянулись ряды блестящих машин, по шести в ряд.

Красные хвосты 2-го отряда, как всегда, стояли справа, во второй линии.

Звонарев заметил первым.

— Наши, придержи, — дернул за плечо шофера.

Машина замедлила ход. Облеплявшие ее летчики кубарем скатывались вниз, разбегаясь по своим самолетам. Быстро бежали втроем мимо машин, к своему отряду.

Вот командирский «Рыбак-черноморец», в крыло ему «Ловец Байкала», третий «Работник Волги», все еще пустые, четвертый — их «Подарок Каспия».