Страница 3 из 56
«Корабельная башня» X. Арнольда-Форстера. Издание 1891 г.
Корабельная башня оказалась весьма популярной: за первой публикацией в Murray’s Magazine (июль 1888) последовали восемь памфлетных изданий, а также переводы на голландский, французский, итальянский и шведский языки. Немалый интерес вызвала Великая морская война 1888 года (Der grosse Seekrieg im Jahre 1888), написанная Спиридоном Гопчевичем, офицером австрийского флота[7]. Это детальное описание военно-морской тактики в войне между Англией и Францией было напечатано в 1886 году в высокопрофессиональном издании (Internationale Revue über die Gesamten Armeen und Flotten), а в следующем году было спешно переведено на английский под названием Завоевание Англии в 1888 году.
Необычными чертами этих военно-морских предвидений были благодушие и чрезвычайная вежливость авторов — приятный контраст по сравнению с пропагандистско-обвинительным тоном таких произведений, как Захват Канады (The Battle of the Swash and the Capture of Canada, 1888) Сэмюэля Бартона, Смерть англичанам! (Mort aux Anglais! 1892.) Жоржа ле Фора или Расплата с Англией (Die Abrechnung mit England, 1900) Карла Эйзенгарта. К примеру, британский военный историк Уильям Л. Кловс заверял читателей, что при сочинении Капитана «Мэри Роуз» (The Captain of the «Mary Rose», 1892) «не вдохновлялся никакими недружественными или пристрастными чувствами по отношению к Франции». Журналист Ф. Т. Джейн, основатель влиятельного издания Jane's Fighting Ships, начал свой рассказ о Блейке с «Рэттленейка» (Blake of the «Rattlesnake», 1895) с длинной преамбулы, посвященной «выдумкам о будущей войне». По его мнению, они не могли угрожать миру между народами. Причина проста: «В других странах также часто выходят в свет подобные сочинения, но я никогда не слыхал, чтобы кто-либо из нас питал к ним из-за этого вражду». Точно так же и анонимный лейтенант французского флота, написавший Войну с Англией (La Guerre avec l'Angleterre, 1900), объяснял выбор врага тем, что предметом его сочинения являлась морская война:
Для Франции морская война может быть только одна — против Англии. Отсюда не следует, что Франция должна воевать с англичанами или быть более заинтересована в войне, нежели в поддержании мира. Еще менее допустимо считать, что Франции следует стремиться к войне с Англией. (v).
Иллюстрация из книги Ф. Т. Джейна «Блейк с „Рэттленейка“» (рисунок автора).
Очевидная популярность различных произведений о грядущей войне означила внезапную и всеобъемлющую перемену в давно установившихся способах коммуникации. Буквально в одночасье беллетристика сменила трактат и памфлет в качестве наиболее эффективного способа публичного обсуждения национальных дел. На протяжении веков «обращение к нации» служило для предупреждения об опасности — от первых сигналов тревоги при приближении Непобедимой армады в 1588 году до волн памфлетов, сопровождавших и порой глубоко повлиявших на события в США в 1776 г., во Франции в 1789 г. и в Англии в то время, когда наполеоновская экспедиционная армия готовилась к Булони к вторжению в Англию.
Возможность вторжения Наполеона в Англию вызвала настоящую войну памфлетов, театральных пьес и эстампов между Англией и Францией. Французский эстамп «Тилорьер, или десант в Англию» (1803) изображает одно из воображаемых изобретений тех времен — гигантский воздушный шар, способный нести до 3000 солдат вместе с лошадьми.
Хотя бесспорная влиятельность Битвы при Доркинге Чесни стала важной движущей силой, способствовавшей этому переходу к беллетристике, основной причиной перемен все же являлось сочетание социальных и литературных факторов. Во-первых, существовал момент спроса и предложения: постоянный рост населения и параллельный рост грамотности обеспечивал все больше и больше читателей для растущего количества газет, всевозможных журналов и разнообразных книг. Во-вторых, новый и крайне влиятельный конклав историков продемонстрировал, часто весьма красноречиво, как те или другие нации завоевали свое место в мире XIX столетия. Чувство национальной принадлежности и исключительности порождалось и подпитывалось этими новыми историческими трудами, делом жизни видных авторов — Тьерри, Мишле, Френсиса Паркера, Маколея, Карлейля, Бокля, фон Ранке, Трейчке. В согласии со всеобщей верой в «прогресс», они описывали эволюцию своих стран как плод усилий выдающихся личностей, результат общественных движений, борьбы с другими народами и решающих побед, подобных Аустерлицу, Саратоге и Ватерлоо.
Новая, централизованная система образования распространяла их упрощенные версии «одной истории для одного народа» в государственных школах. К 1890-м годам молодежь всех основных индустриальных стран успела получить должную подготовку и была уже хорошо знакома с этими версиями истории. Впервые в истории человечества, молодые люди смогли увидеть эволюцию того или иного национального государства на картах, показывавших объединение германских земель, продвижение американцев из тринадцати британских колоний на запад, к Тихому океану, утраченные провинции Эльзаса-Лотарингии или новые территориальные приобретения Британской империи.
В параллельной вселенной новой исторической беллетристики, героическому индивидууму была отведена яркая роль в мужественных мирах Вальтера Скотта, Виктора Гюго, Фенимора Купера, Алессандро Мандзони и многих других. Эти писатели, каждый по-своему, пытались показать внутренние связи между характером и действием, личностью и народом. И поэтому в январе 1871 года, когда Чесни начал размышлять о модели, на которой могло бы основываться задуманное им произведение о немецком вторжении, ему немедленно пришла на ум беллетристика в духе Эркмана-Шатриана. Этот весьма популярный писательский дуэт выбрал для своих произведений о «новобранце» хорошо известную обстановку наполеоновских войн. Манера письма Эркмана-Шатриана стала идеальным примером для британского полковника, который стремился показать, что изложенные им события истории воображаемого вторжения станут прямым следствием ошибок и неудач страны в 1871 году. Заблуждения прошлого — столь явные, глубокие, но предотвратимые — обретали мощное психологическое воздействие в свете будущей истории. Рассказ о будущем мог с одинаковой легкостью описывать и победу, и поражение. На этой временной шкале будущие события становились одной из глав, и часто последней главой, национальной истории: победа служила радостным и славным подтверждением исключительности национальной судьбы, поражение создавало резкий контраст между окончательным упадком и лучшими временами, навсегда канувшими в прошлое.
Беллетристика о грядущей войне в целом следовала абрису современных ей ожиданий. Примерно две трети произведений, то есть большая их часть, близко придерживались политических, военных или военно-морских данностей; когда же авторы их хотели о чем-то предупредить, они отчетливо указывали читателям на фантастический элемент. Их сочинения были по большинству увещевающими эссе о военной готовности — приводились аргументы в пользу расширения армии или строительства большего количества кораблей. Поскольку эти авторы в основном реагировали на те или иные опасности или угрозы, исходящие от современных им врагов, они обычно тщательно старались представить свои повествования о грядущей войне как описания следующего этапа истории страны. Чесни, во вступительных фразах Битвы при Доркинге, это прекрасно удалось. Многочисленные имитаторы Чесни взяли на вооружение и часто использовали искусные приемы, с помощью которых он в первых же строках определил временную привязку и масштаб грядущего бедствия, начав свое сочинение зловещим и горестным плачем:
7
На самом деле С. Гопчевич (1855–1936) был сербским журналистом, военным корреспондентом и астрономом (Прим. сост.).