ИЗБРАННОЕ

Спасение

Телефон, как всегда, зазвонил неожиданно. -Судья Ельников слушает. -Ну, здравствуй Сережа. – зарокотал в трубке знакомый басок. -Что-то ты совсем подзабыл старого приятеля. -Так ведь дел вон сколько, сам знаешь, вот и некогда. -Дела, это конечно важно. Вот и я тебе по делу звоню. Сергей Борисович невольно поморщился. Он очень хорошо знал того, кто сейчас звонил ему и потому отчетливо понимал, для чего и по какому делу он звонит. Тем не менее, подавив легкое недовольство, он добавил в голос душевности и спросил: -Чем могу быть Вам полезным? -Вот именно, полезным, - в трубке послышался довольный смешок. –Пост у тебя хороший, и пользы от него много. Дело по сбитым женщинам 33 у тебя в производстве находится? -У меня. -Тебе хорошо известно, кто водитель и что она значит для нашей с тобой партии? -Вообще-то, по закону о статусе судей… -Знаю-знаю, но мы с тобой не первый год друг друга знаем, можно сказать, одной веревочкой связаны, свои люди, и можем не кобениться выспренней риторикой. Слова мы для тупого электората оставим, им это приятно. А вот ты хорошо знаешь, кому ты обязан своим постом, положением твоего сына, да и в конечном итоге, счетом в банке. Понимаю, что неприятно выслушивать, но… Последовала многозначительная пауза. Сергей Борисович понимал, что от него не ждут моментального ответа, правила аппаратных игр им были хорошо усвоены. Но вот, так сказать, стратегическое направление дела он должен был определить как можно скорее. -Я все прекрасно понимаю, - начал он, добавив, насколько возможно, искреннего тепла и дружелюбности в свой голос. – Но существуют определенные процессуальные нормы, обходить которые, к моему сожалению, мы не можем. Тем не менее, я сделаю все, что в моих силах. -Слова не мальчика, но мужа. – похвалил его голос. –Надеюсь, что благоприятное решение не займет у вас много времени? -Сделаю все возможное, - пообещал Сергей Борисович. -Ждем результата. После чего на другом конце провода положили трубку. Сергей Борисович вздохнул и придвинул к себе дело. Суть дела была весьма простой – водительница не справилась с управлением и выехав на тротуар сбила трех пешеходов, отчего один из них скончался на месте, а остальные получили травмы средней тяжести. Будь на ме6сте водителя обычный рядовой гражданин, то все решилось бы в несколько дней, и разнесчастный водила уехал бы в места не столь отдаленные. Однако, ситуация осложнялась тем, что водителем машины была дочь одного из местных функционеров. Да и сама девушка принимала активное участие в деятельности правящей партии. Выхода, по крайней мере, в замках законности, не было. И потому Сергей Борисович ломал голову в поисках нужного партии решения. Он еще раз перелистал дело и не смог найти ни одной зацепки. Он закрыл папку и откинулся в кресле. Тем не менее, что-то надо было делать. Но что? Прикрыв глаза, он снова и снова прокручивал в голове детали дела. Если бы не видеозапись, тогда можно было бы…Видеозапись! Вот он выход! Сергей Борисович вскочил, вытащил из пакета кассету с записями и вставил ее в проектор. И вновь перед его глазами пронеслась картина трагедии. Но теперь он смотрел на нее не глазами беспристрастного судьи, а глазами человека, от которого зависела дальнейшая судьба симпатичной девушки. Он снова и снова прокручивал пленку, пока не понял, что именно может ей помочь, после чего снял трубку и позвонил следователю. Ему не понадобилось много времени, чтобы убедить своего собеседника - в конце концов, не первый раз так бывало – в необходимости пересмотра обвинительного заключения, в связи с вновь открывшимися обстоятельствами… Прошло всего два месяца и районный суд вынес решение, что водитель машины не могла избежать наезда по причине другой машины, не установленной следствием, которая отбросила машину свидетельницы на тротуар. В связи с этим, свидетельница освобождается от уголовной ответственности по отсутствию состава преступления, а потерпевшим отказывается в удовлетворении иска о возмещении ущерба до момента поимки истинного виновника инцидента…

Два памятника

Политическим крысам, проституткам

и переписчикам истории посвящается…

***

Политическим крысам, проституткам и переписчикам истории посвящается… *** Лето 1937 года выдалось на Украине жарким и довольно засушливым. Потому бригаде Петра Коваля приходилось сидеть за баранками своих автомобилей от зари до зари, чтобы доставлять воду для поливки посевов и готовки еды на полевых станах. Но, как и каждый труд, как бы ни огромен и тяжек он ни был, он тоже подошел к концу и результаты

бесконечных усилий уже зримо и четко виднелись золотыми полновесными колосьями на бескрайних просторах полей колхоза «Красный путь». Страда была в полном разгаре и теперь машины возили не воду, а собранное умелыми и заботливыми руками зерно, которое означало не только извечную потребность человека в хлебе, но и возможность заработать некое количество трудодней, а значит, даст возможность купить новые сапоги, новую книгу, или просто съездить в райцентр, посидеть в кинотеатре и провести вечер в каком-нибудь ресторане или бильярдной. Потому ни Петра, ни кого другого в бригаде просить или упрашивать не приходилось – люди сами понимали, что каждая капля пота, каждое движение баранки автомобиля это их хлеб насущный во всех смыслах этого слова. От того и видели их дома лишь только ночью, да и то не во всякую, поскольку порой легче было заночевать на стане, выгадав лишние 30-40 минут на сон. Но сегодня Петр решил все же съездить домой. Последний рейс до элеватора пролетел в одно мгновение и Петр уже видел себя дома, предвкушал, как его жена Оксана начнет хлопотать, собирая на стол, дети выбегут из своей комнаты и повиснут, как всегда, на его широких плечах. А он, степенно и несуетливо подойдет к своей милой Оксанке, и обнимет ее, слегка щекоча усами ее румяные щечки. Мысли о предстоящей встрече настолько его увлекли, что он чуть не проворонил своротку до села. Пришлось только сдать назад, метров на двадцать. Когда до села оставалось километра полтора, фары машины высветили на дороге фигуру одиноко бредущего человека. Тот, обернувшись на свет фар, остановился и поднял руку. Поравнявшись с ним, Петр остановил машину и узнал в путнике Степана Бутко, одного из немногих единоличников, которые еще остались на селе. Несмотря на свои почти полные 60 лет, он все еще был полон сил и, к тому же, обладал острым крестьянским умом. В годы гражданской войны он пропал из села, вернувшись только в конце 1923 года. Ходили слухи, что он воевал в армии Деникина, а после его разгрома какое-то время состоял в банде атамана Чуба, но доказательств этому не нашлось, и потому все разговоры, о его якобы белогвардейском и бандитском прошлом, понемногу поутихли. Сам же Степан о том периоде жизни говорил неохотно, ссылаясь на то, что всю войну спасался от красных и белых, бегая по глухим хуторам. Все последующие годы он жил обособленно, ни с кем не сходясь, и никого не допуская к себе. В годы коллективизации он отказался вступать в колхоз, мотивируя тем, что от него колхозу никакого прибытка не будет. Позже, году в тридцать четвертом или пятом, его даже арестовывали, но уже через несколько дней выпустили. Что породило еще больше слухов в его отношении, мол, был завербован ГПУ и только потому был отпущен. Сам Степан этих слухов не подтверждал, но и не опровергал, выражаясь несколько двусмысленно по этому поводу, отчего у односельчан крепло мнение о его работе на соответствующие органы. -Подбросишь, Петро? – спросил Степан, на что Петр молча открыл дверь и жестом показал на сиденье. -Спасибо тебе, мил человек,- с еле уловимой иронией поблагодарил его Степан. Петр снова ничего не сказал, лишь недовольно поморщился. -Да ладно тебе, Петро, не переживай, до села чуток всего, так что быстро тебя покину. – снова заговорил Степан, будто угадав настроение своего односельчанина. – Никто и не узнает и не увидит. Будь спокоен. -А что мне с того, увидят или не увидят тебя в моей машине? Грех, что ли какой, тебя до дому подбросить? -Грех не грех, а времена сам знаешь, какие настали. Не то сказал, не с тем дружбу водишь. А потом раз – и нет человека, изъяли его из обращения, и вот, перед всеми появляется самая, что ни на есть, настоящая контра. Не страшно тебе от этого, а? Ведь жить-то каждому хочется, верно, Петро? Вот и бегают люди, шарахаются от своей собственной тени и всего на свете боятся. При этом и без того узенькие, змеиные глаза его еще больше прищурились и остро, вызывающе, словно орудия из бойниц, вцепились в лицо Петра. -Ты вот что,- посуровел тот в ответ. – Такие разговорчики только контра и может вести. Так что помолчи-ка лучше. Степан, как показалось Петру, хотел было что-то сказать в ответ, но передумал и только молча махнул рукой. Лишь перед самым селом он попросил остановить машину, и не попрощавшись вышел. Петр долго смотрел ему в след, сам не понимая, почему. И до самого дома его не покидало чувство какой-то растерянности и тревоги. Он мучительно искал причину своего беспокойства и никак не мог ее найти. Слова, брошенные Степаном, мутной грязью облепили его мысли, и самым поганым было то, что была в тех словах какая-то правда, мелкая, паскудная, но все-таки правда. Но сколько бы он не пытался ухватиться за нее, она тут же ускользала. В конце концов, он с досадой сплюнул на дорогу, переключил скорость и поехал домой. Окна его хаты были широко открыты, и оттуда слышался приглушенный грудной голос Оксаны и гомон детских голосов. Петр улыбнулся и мысли, до этого момента тревожившие его, до времени испарились, словно роса на утреннем солнце. Войдя в хату, он увидел, что кроме Оксаны и его детей, за столом сидел Григорий Нечипоренко – заместитель председателя колхоза. При виде его Петр помрачнел, но виду постарался не подать. Григорий был своими односельчанами уважаем, и, в то же время, постоянно обсуждали его холостую жизнь, постоянно приписывая ему похождения по одиноким женщинам и вдовам. И хотя слухи эти каждый раз опровергались, тем не менее, они возникали вновь, разгораясь с новой силой. От таких мыслей Петру стало стыдно и неловко. -Петро! – радостно вскрикнула Оксана и бросилась ему на шею. -Ну ладно, ладно, - слегка смущаясь и тайно стыдясь своих мыслей в отношении Оксаны и Григория, произнес Петр и отстранил жену от себя, но при этом держа ее в своих руках. -Здравствуй, Петро! – поднялся гость и протянул руку. И лукаво улыбнувшись, спросил: -Случилось что, коль со стана приехал под полночь приехал? -Все в порядке, просто вот жену повидать захотелось. -Ну, это дело ясное и понятное. – засмеялся Григорий. – К такой жене и я бы с края света прибежал, хотя б на часок повидаться. При этих словах Оксана прямо вспыхнула и засмеявшись, выгнала детей и сама вышла из горницы, оставив мужчин наедине. Петр налил себе полную тарелку борща и принялся за еду, с удовольствием ощущая вкус домашней, а не приготовленной в котле полевого стана пищи. Григорий в это время молча курил, задумчиво пуская клубы дыма в открытое окно. Закончив с борщом, Петр хлебнул крепкого чаю и повернулся: -Скажи-ка мне, Гриша, чего это ты тут объявился? Может, случилось что, какая нужда приключилась? – при этом последние слова он произнес с явной усмешкой, словно пытаясь взять реванш за свои подозрения. -А что могло случиться? Жить, как сам знаешь, стало лучше, стало веселее, так что причин для беспокойства совсем нету. – пожал тот плечами, словно не заметив ничего. – Обхожу вот хаты по случаю окончания уборочной, надо же приготовиться встречать героев атвы, вот и кумекаем всем селом, что и как. А ты говоришь – нужда… И Григорий рассмеялся. -А-а, - протянул Петр. – А я уж грешным делом подумал… -Глупости ты думаешь, Петро. Слухами жить пытаешься. – прервал его Григорий. – А на мне, при моей должности и звании, и тени сомнения не должно быть. -Ну, извини, ежели что не так, - второй раз за вечер смутился Петр.. Он немного помолчал и вдруг решился. -Ты знаешь, Григорий, это даже очень хорошо, что ты зашел. -Дело, что ль, какое есть? -Дело, не дело…Поговорить вот с тобой хочу. Ты ведь у нас человек ученый, курсы райкомовские заканчивал, так что пограмотнее меня будешь. Да и видел поболее. Мысли у меня вот сегодня появились, совсем мне непонятные. -Порой моя грамотность позади твоей смекалки бывает. – Григорий снова рассмеялся, но теперь его смех был уже чуть-чуть натянутым, словно он почувствовал надвигающуюся опасность, которую лучше было бы совсем не знать, но и уйти от которой он не мог. Потому он резко оборвал смех и пристально взглянул Петру в лицо. -Ну, поговори, ежели что серьезное у тебя. На то мы с тобой и члены партии, чтобы сомненьями делиться, когда они у тебя есть, и верные пути находить. -Может не сомнения, а так сказать…- Петр запнулся, но все-таки решившись, продолжил: -В-общем… И тут Петр рассказал Григорию все о своей встрече с Бутко, о мыслях своих, о чувствах… -Вот ты скажи мне, Гриша, отчего он так мне сказал, что с того, что в одной машине со мною ехал, чего мне бояться каждой тени надо, если я за власть нашу два года на фронте шашкой махал? Григорий, до того момента внимательно и напряженно слушавший, вдруг быстро огляделся вокруг, обхватил одной рукой голову Петра, придвинулся к нему и не сказал даже, а почти прошептал, словно боясь, что кто-то невидимый подслушает и тотчас доложит об этом кому всезнающему и страшному. -Что я тебе сказать могу? Ты и правда лучше молчи об этой встрече, не ровен час, узнает кто, к тому же, и сам Степан дядька хитрый и скрытый. А вдруг он и впрямь контра скрытая, против нашей партии зло замышляющая? Может он тебя вербовал к себе, а? Молчишь? Вот и правильно. Тебе сейчас только молчать и надо. Времена нынче такие. Произнеся все это, Григорий отвернулся, неловко полез в карман за кисетом и снова закурил. Петр хотел что-то сказать, но взглянув на как-то зримо окаменевшие плечи гостя, передумал и тоже закурил. -Ну, - докурив, сказал Григорий, - пора и честь знать. Пойду я, а то и ночь уж скоро закончится, а мне к завтрашнему дню еще много подготовить надо. Петр проводил его до дверей, где мужчины как-то неловко пожали руки и каждый остался предоставленным самому себе. *** -Чего тебе? – послышался резкий голос, и Оксана невольно вздрогнула. Заместитель начальника районного НКВД Иван Васильевич Столяров слыл весьма жестким человеком, даже голос его заставлял невольно чувствовать необъятную полноту власти, которой он обладал. -Мужа хочу повидать, мужа своего. -Мужа… Столяров медленно прошелся по кабинету и косо посмотрел в ее сторону. -Ишь ты, мужа повидать, значится. И охота тебе было врагов советской власти в мужья себе выбирать? -Не враг он советской власти! Не был он никогда! Он же за нее, родную нашу, два года в окопах гнил, недоедал и недосыпал, за нас сражаясь. У него же сколько благодарностей имеется! Как же он во враги мог записаться? -Таких как он, скрытых врагов, много теперь стало. Или ты газет не читаешь? Да ты разуй свои глаза, каждый день то одна тайная организация вскрывается, то просто вредитель проклюнется. И ты хочешь, чтобы мы просто так всем верили? А может он сейчас уже следователю признался в своих тайных умыслах? -Нет!!! Не может он так! Гражданин начальник, я прошу вас, дайте увидеться с ним, чем вас упросить, чем умолить вас? Хотите, на колени встану? – и с этими словами Оксана бросилась на колени и поползла к Столярову. Тот вскочил из-за стола, даже слегка растерявшись, поскольку до этого дня все просители приглушенными голосами умоляли его, боясь даже глаза поднять. А эта женщина, чуть ли не криком рыдая, словно перевернула что- то в его душе. -Встаньте, гражданочка, - непривычно смягчившимся голосом произнес он и попытался поднять Оксану с колен. Но та, сопротивляясь, продолжала рыдающе выкрикивать свои мольбы. И все же, понемногу она успокоилась, и Столярову удалось усадить ее на диван. -Вы поймите меня, гражданочка, не могу я позволить вам увидеться с ним. Закон мне это не позволяет. Но увидев, как вдруг резко окаменело ее лицо, он внезапно решился: -Хорошо, я дам вам встречу, но на пять минут, не больше. В моем присутствии. Согласны? Оксана утвердительно кивнула в ответ и Столяров нажал кнопку на столе. Почти сразу же в кабинет вошел секретарь. -Арестованного Коваля ко мне. – Отрывисто бросил Столяров, секретарь молча кивнул и бесшумно исчез за дверью. Минуты медленно стекали в вечность, два человека, разделенные столом, были бесконечно далеки друг от друга, и потому молчание было, вероятно, единственным, что как-то объединяло их тут. Вскоре в коридоре раздались шаги и Оксана встрепенулась, сердце забилось сильнее и она, было, привстала, но под пристальным взглядом Столярова снова присела. Лишь руки ее сжались в кулаки, побелев на какой-то миг костяшками пальцев. Дверь распахнулась, и на пороге появилась фигура конвойного, он кратко доложил о приводе арестованного, сделал шаг назад, и почти сразу же шаркающими шагами в проем вошла бесплотная тень человека. Оксана даже не сразу узнала в этом отражении своего Петра, настолько поникшим и безучастным он был сейчас, что совершенно не вязалось с тем сильным, жизнерадостным, полным энергии человеком, которого она знала и любила. Она невольно встала и, не смотря на запрещающий жест Столярова, сделала пару шагов навстречу и внезапно остановилась. Петр же стоял совершенно неподвижно, и молча смотрел в пол. -Петро, - прошептала Оксана. – Это я, взглянь на меня. Петр медленно поднял глаза и пристально посмотрел на нее глазами смертельно уставшего человека, и словно совсем не узнавая ее. -Петро, ну погляди же на меня, ведь это же я! Ну что же ты молчишь? -Что молчу? – наконец произнес Петр, - А ты вот у гражданина начальника спроси, я теперь только с ихними следователями говорить право имею, не более… Оксане показалось, что эти слова не просто сорвались с его губ, нет, они как камни сорвались вниз, вмиг придавив что-то в ее душе. -Как же это так, Петро, что же теперь будет с тобой, с нами, с детьми? Ну что же ты молчишь, скажи что-нибудь! -Что я тебе могу сказать? Нет меня более на этом свете. -Нет! Не говори так! -Привыкай к этому. И уезжай с детьми с села, подальше уезжай, за Урал или в Сибирь, жизни тебе теперь не будет из-за меня. Он бросился к Оксане и крепко обнял ее. Столяров тут же нажал кнопку, в комнату вбежал конвойный и начал оттаскивать Петра от Оксаны. Тот почти не сопротивлялся, лишь Оксана смертельной хваткой держала его, и все же, под натиском Столярова и конвойного, пальцы разжались, и она повалилась на пол, где ее накрыло блаженство небытия, в котором растворились последние слова Петра. Очнулась она от того, что кто-то бил ее по щекам. Открыв глаза, она увидела перед собой лицо Столярова, который пытался привести ее в чувство. -Ну что, очнулись, гражданочка? Оксана медленно приподнялась и взглянула в лицо Столярова, пристально всматриваясь в него, словно пытаясь запомнить его на всю жизнь. Тот выдержал ее полный невыносимой боли взгляд и, словно преодолевая что-то в себе, сказал: -Вам и вправду лучше уехать отсюда, поверьте мне. После чего повернулся к столу, черкнул что-то на листке бумаги и протянул ей пропуск. -А теперь идите, мне надо работать. Да и вас дети дома ждут. От этих слов Оксану дернуло словно током, она хотела выпалить ему в лицо, что он убийца, что он не достоин жить на этом свете, но из горла, перехваченного спазмами, вылетели лишь шепелявые, но от того еще более испугавшие ее звуки. В ушах вдруг отчетливо прозвучали прощальные слова Петра – в том, что эти слова прощальные, Оксана уже не сомневалась – и она бросилась бежать из этого ставшего ненавистным кабинета, наружу, но даже вырвавшись на улицу она не могла почувствовать облегчения, лишь одна мысль мучила ее, заставляя бежать как можно дальше от этого дома. Лишь по прошествии какого-то времени, она обессилено схватилась за угол дома и завыла, словно раненная навылет волчица. Проходившие мимо люди боязливо проходили мимо, пряча глаза и явно сторонясь. Наконец, выплакав небу свою боль, Оксана, вмиг постаревшими шагами, двинулась в сторону села. Вечереющее небо хмурилось серыми глыбами облаков, и сама природа, как ей казалось, печально и траурно показывала ей путь. Она не помнила, как добралась до дома, как упала замертво на кровать и словно окаменела от горя. А дети, каким-то шестым чувством почуяв недоброе, молча лежали на печи, долго ворочались с боку на бок, изредка погружаясь в дрему, но так и не смогли уснуть до самого утра. *** -Ну, наконец-то. А то мы совсем тебя заждались. Могли бы и без тебя начать. А это не по-нашенски, сам понимаешь. – и при этих словах Дмитрий, представитель местной рады, крепко обнял вышедшего из вагона Федора. -А ведь в батьку своего удался, наш человек вырос! – с удовольствием констатировал Дмитрий. Федор молчал, так как совершенно не знал, как себя вести. Во- первых, Дмитрий был ему совершенно не знаком, хотя и доводился ему какой-то родней. А во-вторых, получив приглашение на открытие памятника жертвам политических репрессий на его исторической родине, он долго колебался, так как сама историческая родина была связана только со смутными воспоминаниями далекого детства, когда рядом еще были и мать и отец. И хотя он всю жизнь внутри него жила подсознательная ненависть к тем, кто убил его отца, отчего-то ему совсем не хотелось ехать. Может быть, даже и оттого, что близкие родственники проклятого энкавэдешника Столярова жили совсем рядом и ему совсем не хотелось видеть их, пусть всего лишь косвенно, но все же виноватых в том, что произошло осенью 37- го года. И если бы не настойчивость жены, то он, скорее всего, так бы и не собрался. И теперь, стоя на мерзлом перроне, он так и не мог понять, стоило приезжать или нет. -Ну что ты молчишь, Федор Петрович? Или устал с дороги? Ничего, сейчас приедем домой, выпьем горилочки, закусим, помянем наших родственников, треклятыми коммуняками замученных… Дмитрий не договорил, подхватил чемодан и направился к выходу с перрона. Федор пошел вслед за ним, все так же молча, и также молча сел в машину. Но Дмитрий словно и не замечал этого. Всю дорогу он рассказывал Федору, как они почти всем селом собирали пожертвования на памятник, как им помогали ветераны из УНСО, о трудностях поиска родственников погибших земляков. Федор слушал в пол-уха, вежливо кивал в ответ, когда Дмитрий оборачивался к нему, чтобы особенно подчеркнуть важность рассказываемого, однако, всеми мыслями он был в прошлом. И чем ближе они подъезжали к селу, тем острее становились воспоминания, и теперь он уже понимал, что не приехать сюда он просто не мог. И вообще, ему следовало приехать сюда еще раньше, а не ждать официального приглашения. То, что лежало нетронутым и спящим внутри его памяти, вдруг вспыхнуло и заиграло яркими красками, и прежде чем за поворотом показывалось дерево или дом, он уже знал, что там будет. А когда за очередным поворотом показался его дом, он судорожно вздохнул и враз осевшим голосом попросил Дмитрия остановиться. Тот понимающе кивнул и подъехал к самому крыльцу. Федор вышел из машины, и слегка запинающимися шагами подошел к плетню и погладил его. В ушах раздался голос отца, зазвенел смех матери, и будучи не в силах сдержаться, Федор опустился на колени и заплакал. Постепенно он успокоился, вытер глаза и сел в машине. На душе стало намного легче, и он впервые за этот день виновато улыбнулся: -Вот ведь оно как бывает… -Понимаю, - откликнулся Дмитрий. - Как-никак, а это твой дом. Только теперь Федор осознал, насколько он был виноват, что приехал сюда впервые за столько лет, начиная с того проклятого тридцать седьмого года, когда его мать была вынуждена уехать из села, захватив с собой его и младшую сестренку. В его голове ожили воспоминания давно позабытого детства, он четко осознал, что все эти годы он сознательно загонял их в глубь сознания, пытался вытравить их из своей памяти, чтобы не бередить свою душу. И осознание своей вины все сильнее жгло его душу. Ему снова захотелось заплакать, как это случилось возле родного дома, но слезы почему-то не шли, и он, тяжело и надрывно вздохнув, вполголоса выругался, сам не зная на кого. -Ну, вот мы и приехали. – раздался голос Дмитрия и Федор с облегчением вынырнул из тягостных дум своих. Зайдя в хату, он почувствовал, что наконец-то он очутился дома, как ни странно это могло бы показаться. Может, это сказалась долгая и утомительная дорога, а может он действительно приехал домой, после долгих лет ссылки. Да, именно ссылки, поскольку, не смотря на довольно благополучную жизнь после их отъезда из родного села, иначе как ссылкой их жизнь назвать было нельзя. После шумного застолья ему постелили в главной комнате и лежа на кровати, Федор долго ворочался, прежде чем уснуть. Утром следующего дня они отправились на центральную площадь, где под звуки оркестра и переливчатый горох речей, покрывающее памятник покрывало слетело, и взору Федора предстала изваянная из черного гранита плита, где под славным трезубцем золотыми буквами были выбиты имена сельчан, погибших в годы репрессий. С нескрываемой гордостью он прочел и имя своего отца, которое шло третьим в списке. Он даже невольно прослезился, машинально отметив про себя, что стал слишком сентиментальным за последние два дня. Но, украдкой оглядевшись вокруг, он заметил, что большинство окружавших его людей не скрывали своих слез. Стайка детишек возложила к основанию памятника цветы и наступила торжественная тишина. Она была настолько ощутимой, что казалось, само время остановилось и вот-вот покатится вспять. Пауза явно затягивалась, и собравшиеся начали неловко переминаться с ноги на ногу, совсем не зная, как и что делать дальше. Тишину нарушил зрелый мужчина в дорогом пальто, который сдернув с головы шапку, подошел к памятнику и хорошо поставленным голосом произнес длинный монолог, в котором яростно проклял проклятых москалей и их большевистских прихвостней, которые в годы сталинской диктатуры убивали лучших представителей украинского народа. Вслед за ним выступили еще два или три человека, приехавших на это знаменательное событие и митинг был закрыт. Люди начали постепенно расходиться, на площади послышался приглушенный смех, тут и там пошли разговоры, и жизнь начала входить в привычную колею. -Ну, вот и свершилось! – растроганно прошептал рядом стоящий Дмитрий. Федор искоса взглянул на него, и отчего-то поморщился, словно почувствовав какую-то фальшь. А Дмитрий, ничего не замечая, восторженно продолжал смотреть на памятник, словно завороженный. И только когда на площади не осталось почти никого, он надел шапку, и они отправились обратно. -Что теперь думаешь делать? – спросил Дмитрий самым обыденным голосом, как будто бы переключившись на очередной канал. Федор неопределенно пожал плечами, поскольку и сам не знал, что делать дальше. Оставаться в селе ему почему-то больше не хотелось, но и уехать сразу же, было бы не совсем прилично. Поэтому, он невнятно выдавил из себя нечто сумбурное, словно пытаясь оправдаться перед Дмитрием и самим собой. -Понимаю, дом есть дом. Но, по крайней мере, память отца своего освятил, теперь знать будешь, что не забыто ничто и никто. Сборы в обратную дорогу были недолгими, и само собой, не обошлось без очередного застолья, песен, торжественных речей и приглашений приехать на следующий год уже вместе с детьми и женой. Обратно в город Дмитрий повез его по другой дороге, обещая показать нечто интересное. И когда они выехали из села, он хитро подмигнул Федору и указав рукой на какой-то хлам, сказал: -Видишь, вон там посреди всякой рухляди бетонюка валяется? Не хочешь посмотреть? -Ну и что там такого интересного может быть? -Пошли-пошли, не пожалеешь. И Дмитрий почти силком потащил Федора за собой. -А с того, что сюда, на эту свалку, мы памятник большевистским палачам утащили. Сейчас сам увидишь. А на памятнике этом, между прочим, имя Столярова выбито. А ведь именно он твоего отца да моего дядьку порешил, это он сгубил столько невинных душ, что от одной этой мысли страшно становится. И он показал на бетонную стелу, которая сломанной стрелой лежала посреди ржавых банок, полусгнивших листьев и осколков бутылок. На некоторых местах стелы были написаны матерные слова, а на верхушке была даже намалевана свастика. -Зато теперь именно тут, в помойной гнили, его имени самое место. При этих словах он пнул памятник сапогом и бешено сплюнул. После чего расстегнул ширинку и начал мочиться на памятник, злобно ухмыляясь. Федор невольно отвернулся, но ничего не сказал. -Вот так! Вот так, получай! - слышалось глухое, полное злобы бормотание Дмитрия, который, словно бы вошел в раж, и никак не мог успокоиться. Но все же, его вспышка прошла и они вернулись к машине. До самого вокзала они молчали, ощутив внезапно появившуюся между ними пропасть. На привокзальной площади Дмитрий быстро попрощался, и, сославшись на неотложные дела, уехал. Федор почувствовал облегчение и вошел в зал ожидания. До поезда оставалось совсем немного, примерно два часа, и он решил скоротать это время в ресторане за рюмкой водки и почитать местную газетку, чтобы уж совсем скучно не было. Зайдя внутрь, он с удовольствием отметил, что народу почти не было, поскольку ему совсем не хотелось с кем-то разговаривать. Почти сразу же к нему подошла официантка, немолодая женщина с вызывающе накрашенными губами. Сделав нехитрый выбор, он развернул газету и почти сразу в глаза бросился выделенный жирными буквами заголовок – «Памятники воюют между собой». Он начал лениво и рассеянно читать и вдруг его словно подбросило, поскольку в статье мелькнула фамилия Столярова. Федор резко встрепенулся и уже внимательно. Стараясь вникать в каждое слово, стал читать статью с самого начала. Автор статьи писал о том, что в селе Рождественском, бывшем колхозе «Красный путь», был поставлен памятник жертвам репрессий как раз на том самом месте, где раньше стоял памятник бойцам и командирам Красной армии. Особое внимание журналист обратил на имя Столярова, который, будучи заместителем начальника местного НКВД, на окраине села с пятью бойцами лично защищал отход беженцев и погиб в неравном бою, своею жизнью дав возможность спастись отходившим на восток женщинам и детям. Федор отложил газету и перед его глазами отчетливо, словно на фотографическом снимке, возникла картина Дмитрия, мочившегося на памятник. Его руки затвердели, сжавшись в кулаки, и ему стало неизмеримо стыдно. Было стыдно перед самим собой, перед своим отцом, перед всеми теми, чьи имена были брошены на поругание среди грязи и мусора на околице.