ИЗБРАННОЕ

и масса других чувств – но не было одного – не было покорности судьбе. Это была песнь последней битвы, где страх отступал перед жаждой жизни. И такая в нем звучала сила, что Леха не решился ответить ему, хотя руки уже поднес ко рту, но простояв в молчании несколько минут, все же опустил их и так же молча вернулся назад, в обжитое тепло дома. Перед тем как уснуть, он долго ворочался с боку на бок, считал до ста и обратно, но сон не приходил. Лишь под самое утро он забылся кратким и тяжелым провалом в липкую дремоту. Проснулся он от того, что за окном звонко брехали собаки, звучал нестройный гул людских голосов. Он с трудом разомкнул веки и с усилием заставил себя одеться и выйти на крыльцо. Недалеко от него уже стояла группа людей, державших в руках ружья, некоторые с поводками, на концах которых танцевали возбужденные псы. Глядя на переполошенные от предвкушения добычи собачьи морды, Леха вдруг вспомнил вчерашний «разговор» с волком и отчего-то ему стал на миг тошно. Охота потеряла свою прелесть и очарование. Но тем не менее он все же послушно кивал в ответ, так же послушно отправился туда, где ему отвели место. Но почему-то он уже сомневался в своем праве вершить судьбами и жизнью тех, что метались сейчас среди флажков и подгоняемых к неизбежному концу. Хотелось бросить все и вернуться в спасительную тишину избушки и зарыться с головой в подушку. А люди и звери тем временем шаг за шагом двигались к своей цели. Освобожденные (наконец-то!), рванулись с поводков псы и помчались, опьяненные безнаказанностью и легкостью добычи, но все же не рискующих скрыться слишком далеко от бдительных своих хозяев. Вскоре лай затих и Леха добрался до своего места уже в полной тишине. Вопреки всему он достал сигареты и закурил, почти физически ощущая гнет этой тишины. Готовой вот-вот взорваться грохотом картечи и предсмертным визгом волков. И все же, несмотря на ожидание, первые выстрелы заставили его вздрогнуть. Он первым щелчком отбросил сигарету и взял ружье на изготовку. И словно кто-то невидимый вдруг отключил его от всего, что происходило вокруг. Имело значение лишь небольшое пространство перед ним, откуда мог выскочить чудом избежавший расправы хищник, но и здесь его поджидала смерть, ибо в десятке метров перед Лехой висел злобным глазом красный флажок. И словно оправдывая Лехины ожидания, среди далеких звуков бойни вдруг послышался обозленный собачий лай, полный обиды на ускользнувшую от их хозяев добычи. Лай становился все громче и приближался к Лехе. И как будто кто-то невидимый внезапно переключил огни на сцене, вмешавшись в расписанную по нотам охоту. Вроде бы все оставалось как прежде – где-то продолжали грохотать выстрелы, рассеивая смерть, рычали псы, обезумевшие от безнаказанности, - но теперь в стройную симфонию бойни вмешались еле ощутимые, но от этого не менее, грозные признаки разрушенной гармонии. Леха не мог знать точно, что произошло, но понимал, что где-то там, среди крови и грязного от пороха снега, отчаявшийся волк решился на рывок к жизни. Лоб моментально покрылся испариной, по телу пробежала волна возбуждения и спряталась где-то внизу. Леха машинально поправил шапочку и направил ружье туда, откуда по его расчетам должен был появиться беглец. Секунды медленно стекали в вечность и ожидание казалось бесконечным. Он ждал и был готов, но все же когда волк появился на линии огня, он невольно вздрогнул и замешкался, задрожал палец на курке. А волк – тот резко встал, взметнув облако снежной пыли, и тяжело, вздымая покрытые слипшейся от бешенной скачки шерстью боками, уставился в глаза человека. Друг на друга смотрели они и казалось, само время остановилось, оставив только их, среди снегов и света. Они смотрели друг на друга – тысячи лет смертельной вражды, бесчисленных схваток, смертей и вечной жажды победы. Сквозь прорезь прицела Леха видел круглые желтые глаза хищника, мучительно старался сдвинуть курок – и не мог. Было что-то в этих глазах, непонятное нынешнему человеку, но что понимал его далекий предок. Он искал страх – и не видел его; искал мольбу о пощаде – ее не было; только усталость и обреченность тускло отражалась в зрачках зверя. Еще одна вечность скатилась в небытие, и ружье дрогнуло. Уши зверя слегка пригнулись, но более ни одного движения. И Леха понял, что не может он убить стоявшего перед ним хищника. Он отшвырнул уже не нужное ему ружье в сторону и вдруг, повинуясь непонятно откуда взявшемуся чувству, сунул пальцы в рот и издал резкий пронзительный свист. Повинуясь этому сигналу, волк распрямился сжатою пружиной и одним махом проскочил поляну, рванувшись навстречу свободе. Прыжок, прыжок, еще один… и вот, только медленно опускающиеся снежинки напоминают о нем. Леха вдруг почувствовал облегчение, сел в снег, достал негнущимися пальцами смятую сигарету и закурил. Он сидел, пускал дым и улыбался; кто-то стоял рядом и обидно высказывал ему, а он не слышал его, он был там, где, ускоряя свой бег, мчался серый в морозную даль свободы и жизни.

Стакан

Ах, какой чудесный был день ! На небе почти ни облачка, ветерок слабенький, солнышко грело в самую «плепорцию», как говаривали наши деды и прадеды, плеская в стакан чистую, как слеза младенца, водку. Кстати, о водке и прочем. Сидели в этот самый день на скамеечках несколько мужичков, самых, что ни есть обыкновенных, простых, невзрачных, ничем не выделяющихся. А перед ними на столике, на замусоленной газетке, стояли пластиковые стакашки, там и сям рассыпались дешёвые карамельки, а в самом центре гордо возвышались две бутылки «Столичной». В общем, картинка не хуже и не лучше иных, до боли знакомая обитателям нашей родины. Ну, сидели и сидели, выпивали по немного и , как положено, вели неспешный разговор о бабах, о погоде и о том, где взять на завтра, и о том, как приходилось отдуваться за провинности перед жёнами. И вот, наливая очередную дозу, один мужичок вдруг поднял свой стакашек, посмотрел его на свет и горестно вздохнул : -А ведь посмотришь сквозь него и не видать ничего. -Ну, ты и загнул, - отозвался кто-то. -Нет, вы не спорьте мужики. Я ведь что вспомнил-то, на стакашку эту глядя. Раньше оно как было – берешь родной граненый, на двести граммов, плеснешь туды на два-три пальца, а грани так и заиграют… -Ну ты просто Чехов ! – засмеялись мужички. -Да погодите вы, - отмахнулся рассказчик. – Я ведь к чему все это. В смысле про стакан-то заговорил. Случай мне один вспомнился. Тогда еще Нинка моя жива была. Лет так десять назад было, наверное. А в ту пору я выпить любил, прости Господи, да так порой, что на утро ни единой копейки в кармане не было. -Знакомое дело. – согласились мужички. -Так вот, собрался я как-то с утра до «собачки» сбегать, шасть в карман, а от заначки уже от дырки свист. Ясно дело – Нинка постаралась. А сама на меня потихонечку поглядывает, да улыбается втихомолку. Я поначалу попробовал покачать права, а она знай себе одно – мол, сам потерял или пропил. Естественно, я после вчерашнего и не помнил, что, да где. Может и вправду сам пропил, но так или иначе попробовал поприставать еще, но до Нинки приставать – все равно что поезд голыми руками тормозить. А если разозлится, так вообще, хоть святых выноси. Сколько он мне шишек наставила – и не пересчитать. Я и сейчас порой удивляюсь – что же нас вместе так держало ? Ни она меня не выгнала, ни я сам не ушел. Судьба видать. Мужичок замолчал. Остальные вежливо ждали. -В-общем, - решился, наконец, рассказчик. – сижу я и думку горькую гадаю – как мне у упрямой бабы на бутылку выпросить, или, на худой конец, на пару кружечек. А она словно мысли мои прочитала и говорит мне : -Даже думать об этом не моги. Лучше назавтра до сельпо сходим. Я там как раз матерьяльчику на занавески присмотрела. -Ох как тут меня перекосило ! Но молчу. Тут мужичок замолчал, вытащил мятую пачку сигарет и не спеша закурил. -Н-да, так вот вышло – ни денег, ничегошеньки. Вот только рано она обрадовалась, глупая баба. Разве может бабий ум понять, что коли мужик похмелиться захочет, то он горы свернет, в лепешку расшибется. Но на фуфырик достанет. Слушатели одобрительно закивали. -И улучил-таки я момент. Пока она в огород за морковкой, или еще за чем-то ходила, и мигом провел ревизию на наличие наличности и аккурат в сахарнице нашел десяточку ! И не долго думая, дабы не рисковать шасть в дверь и только меня и видели. В этом месте мужичок ухмыльнулся и закурил еще одну сигарету. -Что тут еще скажешь ? Душа горела и пела. Я, правда, сначала хотел всего- то пару кружечек дерябнуть, да разве в таком деле возможно удержаться ? И в итоге к полудню десятка приказала долго жить. Зато домой возвращаться уже не так страшно было. И как только исчезли последние копеечки я домой стопы свои и направил. И покачивало меня, приятственно так, что захотелось мне и для Нинки что-нибудь хорошее сделать. А что сделаешь, коли денег нема ? А тут возле клуба, смотрю – клумба и с цветами. Ну, думаю, в самый раз. Нарвал я букетище, и с ним к Нинке заявился. А Нинка меня энтим самым букетом по морде и отхлестала. Молча так. А ведь раньше ору было, хоть святых выноси. А потом присела на табуретку и заревела, тихонечко так. И до того мне вдруг стало тошно, что и сам не заметил, как заплакал. А потом подошел к Нинке, обнял ее и стал гладить по голове. Сколько мы так были – не знаю, но в конце Нинка встала, вздохнула тяжело, подошла к буфету и вытащила из одной ей ведомого загашника початую поллитровку, налила мне полный стакан и молча вышла. А я смотрел на стакан, смотрел, да так и не смог выпить. Мужичок замолчал, бросил на землю почти истлевшую сигарету и уставился в небо. Молчали и остальные, и лишь где-то в бездонной синеве неба бесшумно скользили облака и пел бесконечную песню одинокий жаворонок.