Страница 8 из 14
– Какое?
Динни улыбнулась, словно говоря: «Вы сами знаете».
– «Леопард»?
– Да. Мне даже больно было читать.
– Тогда, может, лучше его сжечь?
Она чутьем поняла, что он сделает так, как она скажет, и беспомощно спросила:
– Вы ведь все равно меня не послушаетесь?
– Как вы скажете, так и будет.
– Вы не можете его сжечь. Это лучшее, что вы написали.
– Слава аллаху!
– Неужели вы сами этого не понимаете?
– Уж очень все обнажено.
– Да, – сказала Динни. – Но прекрасно. А если что-нибудь обнажено, оно обязано быть прекрасным.
– Ну, сейчас так думать не принято.
– Почему? Цивилизованный человек прав, когда старается прикрыть свои уродства и язвы. На мой взгляд, в дикарстве нет ничего хорошего, даже когда речь идет об искусстве.
– Вам грозит отлучение от церкви. Уродству сейчас поют осанну.
– Реакция на приторную красивость, – тихонько сказала Динни.
– Вот-вот! Те, кто стал ее насаждать, согрешили против духа святого и оскорбили малых сих.
– По-вашему, художники – это дети?
– А разве нет? Не то почему бы они себя так вели?
– Ну да, они любят игрушки. А как родился замысел этой поэмы?
Лицо его сразу стало похоже на взбаламученный темный омут, как тогда, когда Маскем заговорил с ними возле памятника Фошу.
– Может… когда-нибудь расскажу. Давайте пройдемся по залам?
Когда они расставались, Дезерт сказал:
– Завтра воскресенье. Я вас увижу?
– Если хотите.
– Пойдем в зоопарк?
– Нет, только не в зоопарк. Я ненавижу клетки.
– Правильно. А в Голландский сад возле Кенсингтонского дворца?
– Хорошо.
И там они встретились в пятый раз.
Для Динни эти встречи были похожи на череду погожих дней: ночью засыпаешь с надеждой, что и завтра будет ясно, а наутро, протерев глаза, видишь, что светит солнце.
Каждый день в ответ на его вопрос: «А завтра я вас увижу?» – она отвечала: «Если хотите»; каждый день она старательно скрывала от всех, с кем встречается, где и когда, и все это было так на нее непохоже, что она даже подумала: «Кто эта молодая женщина, которая украдкой убегает из дома, встречается с молодым человеком и возвращается, ног под собой не чуя от счастья? Может, мне просто снится длинный-длинный сон? Только во сне не едят холодных цыплят и не пьют чаю».
Когда в прихожую на Маунт-стрит вошли Хьюберт и Джин, – они собирались погостить тут, пока не обвенчается Клер, – Динни особенно остро почувствовала, как она изменилась. Увидев любимого брата впервые после полутора лет разлуки, Динни, казалось, должна была затрепетать от радости. А она невозмутимо поздоровалась с ним и даже осмотрела его без малейшего волнения. Выглядел он превосходно, загорел, поправился, но стал как-то проще, обыкновеннее. Она убеждала себя, что в этом виновато его теперешнее благополучие, женитьба и возвращение в армию, но в глубине души понимала, что просто сравнивает его с Уилфридом. Она вдруг поняла, что Хьюберт не способен на глубокие душевные переживания; он из той породы людей, которую она хорошо знала, – люди эти всю жизнь идут по проторенной дорожке и не задают себе мучительных вопросов. С появлением Джин их отношения с братом разительно переменились. Они уже никогда не будут друг для друга тем, чем были до его женитьбы. Радостно оживленная Джин просто сияла. Они летели от Хартума до самого Кройдона, всего с четырьмя посадками! Динни с тревогой заметила, что слушает их равнодушно, хотя и делает вид, что живо интересуется их делами. Вдруг упоминание о Дарфуре заставило ее насторожиться. Дарфур – это то самое место, где с Уилфридом что-то произошло. Там, рассказывал брат, все еще встречаются последователи Махди[6]. Заговорили о Джерри Корвене. Хьюберт восторгался одной из его эскапад. Джин объяснила, о чем идет речь. Жена заместителя окружного комиссара совсем потеряла из-за него голову. Поговаривали, будто Джерри Корвен вел себя не очень красиво.
– Что поделаешь, что поделаешь! – сказал сэр Лоренс. – Джерри – пират, и дамам опасно терять из-за него голову.
– Да, – согласилась Джин. – Глупо в наши дни во всем винить мужчин.
– В прежние времена, – задумчиво сказала леди Монт, – атаку вели мужчины, а винили в этом женщин, теперь первые наступают женщины, а винят мужчин. – Неожиданная логичность этого заявления заставила всех замолчать, но тетя Эм тут же добавила: – Как-то раз я видела двух верблюдов. Помнишь, Лоренс, они были такие миленькие?
Джин оторопела, Динни только улыбнулась, а Хьюберт вернулся к прежней теме разговора.
– Не знаю, – сказал он, – но ведь Джерри женится на моей сестре!
– Клер в долгу не останется, – сказала леди Монт. – Это когда носы горбатые. Священник говорит, – обратилась она к Джин, – что у Тасборо совсем особенные носы. А у вас нет. Он морщится. И у вашего брата Алана он тоже чуть-чуть морщился. – Она поглядела на Динни. – Подумать только, в Китае! Я же говорила, что он женится на дочке судового казначея!
– Господи! Он и не думал жениться! – закричала Джин.
– Нет. А они очень милые девушки. Не то, что дочки священников.
– Вот спасибо!
– Да я о тех, уличных. Они всегда рассказывают, что папа у них священник, когда хотят с кем-нибудь познакомиться. Неужели вы не слышали?
– Тетя Эм, Джин ведь сама дочка священника! – сказал Хьюберт.
– Но вы уже два года женаты! Кто это сказал: «И будут они плодиться и размножаться»?
– Моисей? – спросила Динни.
– А почему бы и нет?
Взгляд тети Эм остановился на Джин, та густо покраснела. Сэр Лоренс поспешил вмешаться:
– Надеюсь, Хилери так же быстро обвенчает Клер, как вас с Джин, Хьюберт. Тогда он поставил рекорд.
– У Хилери такие дивные проповеди, – сказала леди Монт. – Когда умер Эдуард[7], он говорил о царе Соломоне во всем его блеске и славе. Очень трогательно! А когда мы повесили Кейзмента[8], – помните, какая это была глупость? – о бревне и сучке. Он тогда был у нас в глазу.
– Если бы я могла любить проповеди, – сказала Динни, – я любила бы только проповеди дяди Хилери.
– Да, – сказала леди Монт, – он умудрялся стащить больше леденцов, чем любой другой мальчишка, а вид у него был ангельский. Тетя Уилмет и я, бывало, держали его за ноги вниз головой, – знаете, как щенка, – думали, он хоть что-нибудь отдаст, но нет, он так никогда ничего и не отдавал.
– Ну и семейка же у вас была, тетя Эм!
– Ужасная! Отец наш – не тот, что на небесах, – старался видеть нас пореже. Мама, бедняжка, ничего не могла поделать. У нас совсем не было чувства долга.
– Зато теперь у вас его хоть отбавляй; странно, правда?
– А у меня есть чувство долга, Лоренс?
– Безусловно, нет.
– Я так и думала.
– Но, дядя Лоренс, разве, по-твоему, у Черрелов не слишком сильно развито чувство долга?
– Разве оно может быть слишком сильным? – спросила Джин.
Сэр Лоренс поправил монокль.
– Ты ударилась в ересь, Динни.
– Но ведь в чувстве долга и в самом деле есть какая-то узость. И отец, и дядя Лайонел, и дядя Хилери, и даже дядя Адриан прежде всего думают о том, что они должны делать. Они пренебрегают своими желаниями. Это, конечно, красиво, но довольно скучно.
Сэр Лоренс выронил монокль.
– Твоя родня, Динни, – сказал он, – типичные мандарины. На них зиждется империя. Все наши знаменитые школы – Осборн, Сандхерст, – да что там, разве только это? От поколения к поколению, с младенческих лет. Впитано с молоком матери: служение церкви и государству – очень любопытно! Теперь это редкость. Весьма похвально!
– Особенно если благодаря этому они могут держаться на верхней ступеньке лестницы! – пробормотала Динни.
– Чушь! – воскликнул Хьюберт. – Как будто в армии об этом думают!
– Ты не думаешь потому, что тебе незачем, а если понадобится, еще как будешь думать!
6
Махди Мухаммед-Ахмед (1848–1885) – вождь народного восстания суданцев против английских колонизаторов.
7
Английский король Эдуард VII (1841–1910).
8
Кейзмент Роджер Дэвид (1864–1916) – ирландский революционер, казненный англичанами.