Ангелочек. Время любить

Анжелине стало жаль Жерсанду, и она покачала головой.

– Он спрашивал у нее совета? – предположила она. – Он что, слепой или идиот, этот мужчина? Мадемуазель словно помолодела. Ей было так весело! Он должен был бы понять, что она ждала от него предложения руки и сердца.

– А я не такая уж глупая! – с усмешкой сказала Розетта. – Что я вам говорила, мадемуазель Энджи? В воздухе пахло любовью, но только с одной стороны. Черт!

– Розетта! Не смей больше произносить таких слов!

– Правильно! – поддержала Анжелину Октавия. – Надо думать о воспитании малыша.

Ребенок дремал, засунув большой палец в рот. Его нога касалась спины Спасителя, стоявшего рядом с Анжелиной.

– Я отнесу Анри в его кроватку, – сказала Анжелина. – И заодно загляну к Жерсанде. Я волнуюсь за нее.

Октавия скорчила ироничную гримасу и добавила:

– Возможно, она расскажет тебе больше, чем я. Но сомневаюсь. Мадемуазель всегда была очень гордой. Впрочем, она сама страдает от этого.

– Или от любви, – возразила Розетта, довольная, что не ошиблась в своих предположениях. – А теперь, Октавия, я вымою посуду. Я просто должна быть полезной.

Анжелина оставила их. Осторожно неся свой драгоценный груз, она на цыпочках вошла в комнату мальчика. Там было свежо и темно. Уложив малыша, она услышала приглушенные рыдания. Сердце Анжелины сжалось. Она быстро прошла в соседнюю комнату с белыми стенами и строгой мебелью. Жерсанда де Беснак плакала навзрыд, уткнувшись лицом в подушку. Бежевый тюлевый полог закрывал кровать, но он был таким тонким, что сквозь него все было видно.

– Мадемуазель, дорогая мадемуазель! Прошу вас, успокойтесь! – прошептала Анжелина, садясь на краешек кровати.

– Это ты, Энджи? Боже! Я не должна называть тебя так, поскольку это имя придумал тот извращенец. Но оно такое нежное, его так легко произносить! Энджи, дорогая! Мне так грустно!

Старая дама повернулась к Анжелине лицом. Ее щеки порозовели, нос покраснел от слез.

– Полагаю, Октавия рассказала тебе о моих злоключениях. Иначе ты не пришла бы ко мне и не смотрела бы на меня с такой жалостью.

– С сочувствием, – поправила молодая женщина. – А это не одно и то же. Послушайте, Жерсанда, вы действительно хотели выйти замуж за этого человека? Но тогда вы уехали бы в Англию. А как же мы?

– Надо же! Ты теперь зовешь меня Жерсандой. В таком случае дело плохо. Энджи, я проявила позорную доверчивость, за что подверглась ужасному унижению, получила своего рода моральную пощечину. Малькольм был таким предупредительным, таким любезным! В Люшоне я была на седьмом небе от счастья. Я открывала для себя радости, знакомые влюбленным парам, которые переживают удивительные моменты, когда им с самого раннего утра не терпится увидеть друг друга. Но это была только иллюзия. Вчера вечером лорд Брунел медоточивым тоном заговорил со мной о свадьбе. Я думала, что мое сердце выскочит из груди.

– И что же он вам сказал?

– Он начал так: «Моя дражайшая Жерсанда, я хочу вам кое в чем признаться. Я не предполагал, что ваше общество доставит мне столько удовольствия. И теперь я решил пересмотреть свои взгляды на свою холостяцкую жизнь. Я хотел остаться верным памяти моей покойной жены. Полагаю, это было слишком большой жертвой с моей стороны». И ля-ля-ля! И ля-ля-ля! – сквозь слезы возмущалась Жерсанда.

– Признаю, подобные слова могли привести вас в смятение!

– Конечно! А потом он попросил у меня совета. «Что вы думаете, мой старинный друг, если я женюсь на одной из самых очаровательных женщин, которых я по воле Господа встретил на своем пути? Умная, воспитанная, с прекрасными светлыми глазами…» Я задрожала от волнения, затряслась всем телом, Энджи. Увы! Нож гильотины упал, когда он заявил: «Речь идет о леди Беатрикс. Она моложе меня лет на двадцать и тоже вдова». Боже мой! Если бы меня пронзили кинжалом, я бы не так страдала.

Анжелина затаила дыхание, пораженная этим явным преувеличением.

– Вы были до такой степени влюблены? – ласково спросила она.

– Не знаю. Мне льстило, что за мной ухаживали, осыпали ласками. Он обнимал меня, гладил мои руки. Но это было лишь проявлением дружеских чувств.

– Он вас уже разочаровывал в прошлом, не так ли?

– О! Вечно эта Октавия! Старая сорока, вот кто она!

– Не стоит на нее сердиться, мадемуазель. И я повторяю свой вопрос. Как бы вы поступили по отношению к Анри и ко мне, если бы Малькольм Брунел предложил вам стать его женой?

– Я бы отказалась, разумеется, – резко ответила Жерсанда. – Насколько я поняла, милорд решил осчастливить леди Беатрикс, молодую женщину, если сравнивать с ним. Но меня подобные вещи вовсе не интересуют. Тем не менее это не мешает мне чувствовать себя оскорбленной, униженной и пребывать в плохом настроении. Прости меня, сегодня утром я была просто невыносимой. По сути, Анри был бы более счастлив, если бы его воспитывали ты и Розетта. Ну конечно! Ты ведь его крестная, ты позаботишься о его воспитании, поскольку мне недолго осталось.

Молодая женщина сжала руки своей подруги. Несмотря на несколько ссор в прошлые месяцы, они по-прежнему были связаны более прочными узами, чем близкие родственники.

– Сжальтесь надо мной! Не говорите о смерти! Мадемуазель, у меня нет никого, кроме вас. Мой отец на долгие годы замкнется в своем гневе, вооруженный безумными теориями о чести и достоинстве. Гильем создал семью. Что станет со мной без вас, без Октавии? Если это придаст вам сил, то я готова покинуть Сен-Лизье и последовать за вами в другой город. Действительно, это лучшее решение. Анри вырастет в окружении нас четверых. Хочу быть откровенной: у меня сердце разрывается при мысли, что он должен жить в вашем доме. Я предпочла бы, чтобы он остался на улице Мобек. К тому же он не хочет расставаться со Спасителем! И овчарка привязалась к нему.

– Ты отведешь сына к себе после того, как он проснется, – решила старая дама. – Я буду притворяться больной недели две. А если понадобится, то и дольше. Мне нужно время, чтобы оправиться после своих злоключений. Лорду Брунелу я больше не напишу ни строчки. Еще один похотливый тип, развеселившейся при одной мысли о брачной ночи! Мне жаль Беатрикс. Она будет сжимать в объятиях мешок с костями.

Анжелина рассмеялась. Жерсанда последовала ее примеру, но под сурдинку[18].

– Ты права. Лучше смеяться, чем плакать, – проговорила Жерсанда, правда, меланхолично. – Я думала, что в моем возрасте еще можно любить и быть любимой. Мне ведь скоро семьдесят два года. Нет, это самообман. К тому же лорд Брунел богаче меня. В этой игре я не могла использовать свое состояние как козырь. Малышка, поставь свечи в соборе, чтобы Жозеф вернулся в наши края. Видишь, об этом просит тебя гугенотка, как называет меня твой отец. Мне так хотелось бы не беспокоиться за его судьбу, получить возможность приласкать его и сделать своим наследником. Но и Анри я не обделю.

– Это-то и не дает мне покоя, мадемуазель. Если Луиджи… Простите, если Жозеф вернется и узнает о своем истинном происхождении, он сочтет меня интриганкой, порочной девицей, позарившейся на его имущество!

– Замолчи! Не говори глупостей! Жозеф покорится твоим прекрасным глазам. Я смогу его в достаточной мере обеспечить. А теперь, мое прелестное дитя, я хочу вздремнуть. Когда проснусь, я буду мыслить более трезво. Нам надо найти дом, достойный нас. Как это здорово! Мы будем выбирать его вместе, обе такие элегантные, придирчивые!

Анжелина поцеловала старую даму в лоб и вышла. И только оказавшись в коридоре, она осознала, какое решение только что приняла. «Уехать отсюда! Боже, я не хочу! Но разве у меня есть выбор? Зачем привязываться к стенам, к какому-то месту, ведь потом я смогу все дни проводить с Анри и, главное, я больше никогда не увижу Гильема! А свой дом я смогу сдавать. Это будет приносить мне небольшой доход. Однажды я вернусь… Но это будет не скоро, очень не скоро».

Анжелина вошла в кухню, где Розетта и Октавия оживленно обсуждали грядущий переезд.

18

То есть приглушенно, тихонько. (Примеч. ред.)