Страница 144 из 156
— Сколько стоит этот кубок? — спросила одна из дам, неосторожно поднимая зонтик среди всех этих бьющихся предметов и концом его показывая на полку под самым потолком.
— Вон тот, сударыня?
— Да.
— Тридцать пять фунтов.
Молодой человек поставил свой поднос на прилавок. На подносе были навалены золотые часы, блеск которых сливался с необыкновенным сверканием и мерцанием витрин. Он выбрал на подносе маленькие часики.
— Вот что я мог бы порекомендовать, — сказал он. — Изготовлено Катбертом Батлером из Блекберна. Гарантирую правильный ход на пять лет.
Он говорил с таким спокойствием и абсолютной убежденностью, словно был уполномоченным Английского банка.
Как ни странно, обстановка в лавке подействовала на Софью успокаивающе. Она почувствовала, что находится среди честных людей. Молодой человек бросил на Софью вопрошающий почтительный взгляд.
— Я миссис Скейлз, — сказала она. — Могу я видеть мистера Болдеро?
На лице молодого человека мгновенно появилось выражение понимания и сочувствия.
— Да, сударыня. Сейчас я его позову, — сказал он и скрылся за сейфом. Покупательницы рассматривали часики. Затем дверь в стеклянной загородке открылась, и на пороге показался осанистый мужчина средних лет — сам хозяин. На нем была поплиновая блуза с отложным воротником и узенький черный галстук. Из кармашка жилета шла простая, но массивная золотая цепочка, и запонки тоже были золотыми. На носу сидели очки в золотой оправе. Шевелюра, борода и усы были убелены сединой, но на тыльной стороне рук росли светло-коричневые волоски. Неизвестно почему, его облик, доброжелательный и почтенный, внушал доверие. И действительно, хозяин пользовался большим уважением среди манчестерских торговцев.
Глядя перед собой, он сначала сдвинул очки на лоб, а потом и вовсе снял их и помахивал ими, держа очки за коротенькую дужку. Софья подошла к нему.
— Миссис Скейлз? — спросил он очень тихим и доброжелательным голосом.
Софья кивнула.
— Прошу вас сюда, — он с выражением сострадания на лице пожал ей руку и провел ее в святая святых. — Так скоро я вас не ждал, — сказал он. — Я заглянул в расписание и был уверен, что до шести вы не приедете.
Софья объяснила, почему приехала раньше.
Через кабинет Болдеро провел Софью дальше, в гостиную и предложил ей сесть. Затем он и сам сел. Софья, как просительница, ожидала, что будет дальше.
— Боюсь, что у меня для вас плохие новости, миссис Скейлз, — сказал Болдеро тем же мягким, доброжелательным голосом.
— Он умер? — спросила Софья.
Мистер Тилл Болдеро кивнул.
— Умер. Признаться, я дал телеграмму уже после того, как он скончался. Все произошло внезапно, совершенно, внезапно, — он помолчал. — Совершенно внезапно!
— Да, — слабым голосом ответила Софья. Она ощутила глубокую печаль — не горе, но некое подобие горя. Кроме того, она чувствовала, что несет ответственность перед мистером Тиллом Болдеро за все неприятности, которые мог причинить ему Джеральд.
— Да, — сказал мистер Болдеро, мягко и неторопливо. — Он пришел вчера вечером — мы как раз закрывались. Дождь у нас лил как из ведра. Не знаю, какая погода стояла у вас. Он весь промок и был в ужасном состоянии, просто ужасном. Разумеется, я его не узнал. Я ведь, насколько я помню, вообще с ним раньше не виделся. Он спросил меня, не сын ли я того мистера Тилла Болдеро, которому эта лавка принадлежала в 1866 году. Я ответил утвердительно. «Ну, — сказал он, — выходит, вы мой единственный родственник. Меня зовут Джеральд Скейлз. Моя мать приходится кузиной вашему батюшке». А потом спрашивает: «Можете вы мне чем-нибудь помочь?» Я увидел, что он болен. Привел его сюда. Когда оказалось, что он не может ни есть, ни пить, я решил послать за доктором. Доктор велел уложить его в постель. Сегодня в час дня он скончался. К сожалению, моей жены сейчас нет, и она не могла поухаживать за ним как следует. Она в Саутпорте и, к сожалению, нездорова.
— От чего он умер? — коротко спросила Софья. Мистер Болдеро в недоумении пожал плечами.
— Должно быть, от истощения, — ответил он.
— Он здесь? — спросила Софья, ища взглядом, где может находиться спальная.
— Да, — сказал мистер Болдеро. — Вы, наверное, хотите посмотреть на него?
— Да, — кивнула Софья.
— Ваша сестра говорила, что вы давно его не видели, — с сочувствием пробормотал мистер Болдеро.
— Да, с семидесятого года, — ответила Софья.
— Ах, господи, господи! — запричитал мистер Болдеро. — Боюсь, туго вам пришлось, миссис Скейлз. С семидесятого года! — Он вздохнул. — Прошу вас, крепитесь. Я не оратор, но поверьте, соболезную вам. Да, соболезную! Как жаль, что нет жены и она не может принять вас.
На глаза Софьи накатились слезы.
— Ну же! — сказал он. — Мужайтесь!
— Я плачу из-за вас, — благодарно произнесла Софья. — Вы проявили такую доброту, приняв его. Вам это было чрезвычайно неудобно.
— О! — возразил Болдеро. — Не надо так говорить! Не мог же я оставить на улице родственника, да еще и старика! Подумать только! если бы он сумел угодить своему дядюшке, он был бы теперь одним из самых богатых людей в Ланкашире. Но тогда в Стрейнджуэйз не было бы Института Болдеро! — добавил он.
Минуту они помолчали.
— Пойдем сейчас? Или подождем немного? — ласково спросил мистер Болдеро. — Смотрите как вам лучше. Ах, вот досада, что жена в отъезде!
— Пойдемте, — сказала Софья твердо, несмотря па потрясение.
Мистер Болдеро поднялся с нею по темной лестнице, которая выходила в коридор, — в конце его находилась приоткрытая дверь. Мистер Болдеро распахнул дверь перед Софьей.
— Я оставлю вас на минутку, — сказал он все тем же, крайне сдержанным тоном. — Если я буду нужен, вы найдете меня внизу.
И он удалился, стараясь не шуметь.
Софья вошла в комнату. Окно было завешено белой занавеской. Софья оценила то, как тактично мистер Болдеро оставил ее одну. Ее знобило. Но когда в полутьме она увидела лицо, выглядывающее из-под белой простыни, лицо старика, лежащего на голом матрасе, она вздрогнула, озноб прекратился, и Софья застыла в полной неподвижности. Такого удара она не ожидала, не предвидела. Сильнее удара ей испытывать не приходилось. В своем воображении она не представляла Джеральда глубоким стариком. Она знала, что он стар, она задумывалась о том, что он, должно быть, очень стар, что ему за семьдесят. Но не представляла себе его таким. Старческое лицо, прикрытое простыней, вызывало боль и жалость. Увядшее лицо с блестящей кожей, собранной в морщины! Отвисшая кожа под подбородком напоминала ощипанную птицу. Под выступающими скулами были глубокие провалы почти с кулак величиной. Щеки покрывала редкая седая щетина. Седые волосы сплелись в жидкие косицы, пучки белых волосков торчали из ушей. Рот был закрыт, и втянутые губы явно свидетельствовали, что за ними прячутся беззубые десны. Веки облегали закрытые глаза, как лайка. Кожа была иссиня-бледной, и казалось, вот-вот треснет. Тело, очертания которого были ясно видны под простыней, было ссохшимся, тощим и жалким, как и лицо. А на лице застыло выражение беспредельной усталости, трагического и острого истощения, и Софья, которая всегда считала, что усталость и истощение можно утолить отдыхом, с ужасом повторяла про себя: «О, как же он устал!»
В этот миг Софья переживала чистое и простое чувство, без всякой примеси нравственности или религии. Ей было не жаль Джеральда, зря прожившего жизнь, не жаль, что он позорил ее и самого себя. Как он прожил жизнь, не имело значения. Ее сокрушало одно: когда-то он был молод, потом состарился и вот — умер. Вот и все. Вот к чему пришли молодость и энергия. И таков всегда их конец. Все приходит к такому концу. Он плохо обращался с ней, он бросил ее, он вел себя как бессовестный негодяй, но как пошлы все эти обвинения против него! Все ее бесчисленные горькие упреки против него разбились вдребезги. Она вспоминала его молодым, гордым и сильным, как, например, тогда в лондонском отеле — она забыла название — в 1866 году, когда она лежала в кровати, а он поцеловал ее. А теперь вот он — старый, изможденный, ужасный… мертвый. Загадка жизни — вот что поражало и убивало Софью. Краешком глаза в зеркале шкафа, у кровати, она увидела отражение высокой, растерянной женщины, которая была когда-то молодой, а стала старой, которая когда-то не знала, куда девать избыток сил, и горделиво пренебрегала обстоятельствами, а стала старухой. Оба они, полные блистательной и надменной юношеской гордыни, когда-то любили, пылали, ссорились. Но их иссушило время. «Еще немного, — думала она, — и я вот так же буду лежать на кровати! Зачем мне жить дальше? В чем смысл?» Ее убивала загадка жизни, и Софья, казалось, тонула в море невыразимой печали.