Страница 119 из 156
— Ну, миссис Пови, — сказал он, останавливаясь и приподнимая шляпу (эту манеру он усвоил в Париже). — Как видите, вот и я.
— Нечасто вы нас балуете, мистер Мэтью. Не стану справляться о том, как вы поживаете. Давно ли видели моего мальчика?
— В среду, — ответил Мэтью. — Он, наверное, вам написал?
— Вовсе не наверное, — негромко засмеялась миссис Пови. — Я получила от него весточку в среду утром. Он писал, что вы еще в Париже.
— И с тех пор — ни слова?
— Дай бог получить от него письмо в воскресенье, — помрачнела Констанция. — От усердия он не умрет.
— Но выходит, что он не… — Мэтью замолчал.
— А в чем дело? — спросила Констанция.
Мэтью не знал, что ответить.
— О, пустяки!
— Вот что, мистер Мэтью, прошу вас… — тон Констанции внезапно изменился. Он стал твердым, повелительным, в нем зазвучало нешуточное беспокойство. Светский разговор для нее закончился.
Мэтью почувствовал ее волнение и неуверенность.
Прежде он никогда не замечал, что миссис Пови способна волноваться по пустякам, хотя она и славилась тем, что не выносила, когда при ней подшучивали над Сирилом. Мэтью до глубины души поразился беззаботности, возмутительной беззаботности этого юнца. Что в отношении Сирила к матери присутствует благосклонная пренебрежительность, было известно Мэтью, но то, что он не сообщил ей важных новостей о миссис Скейлз, было совершенно непростительно, и Мэтью решил сказать об этом Сирилу. Ему от души было жаль миссис Пови. Ничего не подозревая о потрясающем факте, который должен был стать ей известен, миссис Пови вызывала жалость. Мэтью порадовался, что никому, кроме собственной матери, ни слова не сказал о миссис Скейлз, а матушка благоразумно велела ему хранить молчание, заметив, что, известив Сирила, он обязан не раскрывать рта, пока об этом не заговорит семья Пови. Если бы не этот совет, Мэтью, конечно, разболтал бы потрясающую новость, и она дошла бы до миссис Пови через кого-нибудь чужого, а чужой бы ее не пощадил.
— Вот оно что! — ответил Мэтью, стараясь сохранить веселую, озорную улыбку. — Значит, вы наверняка получите от Сирила письмо завтра.
Мэтью хотел внушить Констанции, что скрывает от нее всего лишь приятный сюрприз. Но это ему не удалось. Весь его светский опыт обращения с женщинами не помог ему провести эту простодушную даму.
— Я жду, мистер Мэтью, — сказала Констанция тоном, от которого улыбка сползла с добродушной физиономии Мэтью. Констанция была безжалостна. Дело было в том, что она в тот же миг вообразила, будто Сирил познакомился с какой-то девицей и обручился с ней. Ничего другого ей в голову не пришло.
— Что сделал Сирил? — добавила она, помолчав.
— К Сирилу это не имеет отношения, — сказал Мэтью.
— Тогда что случилось?
— Это связано… с миссис Скейлз, — пробормотал, сдерживая дрожь, Мэтью.
Так как она, ничего не отвечая, испуганно озиралась, он добавил:
— Может быть, пройдемся немного?
И он повернул в ту сторону, куда направлялась Констанция. Она последовала за ним.
— Как вы сказали? — переспросила она.
В первое мгновение фамилия Скейлз не вызвала у Констанции никаких воспоминаний. Но когда она смекнула, о чем речь, то испугалась, и поэтому, словно желая смягчить удар, безучастно произнесла:
— Как вы сказали?
— Я сказал, что это связано с миссис Скейлз. Видите ли, я встретился с н-ней в Париже.
И Мэтью подумал: «Не стоило мне заводить этот разговор на улице. Да что поделаешь!»
— Нет, нет! — прошептала Констанция.
Она остановилась и беспокойно посмотрела на Мэтью. Ему бросилось в глаза, что рука, в которой она держит ридикюль, совершает странные бесцельные движения, а розовое лицо побелело, словно по нему мазнули невидимой кистью. Мэтью не на шутку разволновался.
— Не лучше ли вам… — начал он.
— Да, — сказала она, — я, пожалуй, присяду… — и уронила сумку.
Он довел ее под руку до скобяной лавки Олмена. К несчастью, в лавку вели две ступеньки, которых она преодолеть не смогла. Как мешок с мукой она рухнула на нижнюю ступеньку. Из дверей выбежал молодой Эдвард Олмен. Он беспокойно теребил свой черный фартук.
— Не поднимайте ее… не поднимайте, мистер Пил-Суиннертон! — воскликнул он, когда Мэтью инстинктивно стал делать как раз то, чего делать не следовало.
Мэтью выпрямился с глупым видом, соответствовавшим его внутренним ощущениям, и они с молодым Олменом секунду беспомощно смотрели друг на друга, стоя над телом Констанции Пови. Некоторые обитатели рыночной площади уже заметили, что происходит неладное. Все взял в свои руки мистер Шоукросс, аптекарь, заведение которого находилось рядом со скобяной лавкой. Он как раз продавал «кодак» молодой покупательнице, все видел и тут же принес нюхательную соль. Констанция быстро пришла в себя. Обморок был недолгим. Она глубоко вздохнула и прошептала, что ей лучше. Трое мужчин завели ее в темную лавку с высоким потолком, в которой пахло ржавчиной и известкой, и усадили на хромоногий стул.
— Право же! — громогласно воскликнул молодой Олмен, когда щеки Констанции мало-помалу порозовели и она смогла улыбнуться. — Вы нас испугали, миссис Пови!
Мэтью ничего не сказал. Он, наконец-то, произвел настоящую сенсацию. И снова, сам не зная почему, он чувствовал себя преступником.
Констанция заявила, что сама не спеша доберется до дома через Птичий рынок, а дальше по Веджвуд-стрит. Но когда, придя в себя и оглянувшись по сторонам, она увидела кучку любопытных в дверях, то согласилась с мистером Шоукроссом, что, пожалуй, лучше взять кеб. Молодой Олмен вышел на порог и свистнул тому единственному извозчику, который стоит на вечном приколе у парадного входа Ратуши.
— Меня проводит мистер Мэтью, — сказала Констанция.
— Разумеется, с удовольствием, — ответил Мэтью.
И опираясь на руку мистера Шоукросса, Констанция прошла через толпу зевак.
— Будьте осторожны, сударыня, — сказал в окошко кеба мистер Шоукросс. — Погода благоприятствует обморокам, а ведь мы с вами не молодеем.
Констанция кивнула.
— Извините, что так расстроил вас, миссис Пови, — сказал Мэтью, когда кеб тронулся.
Она покачала головой, показывая, что извинения излишни. В глазах у нее стояли слезы. Через какую-то минуту кеб остановился перед домом Констанции, стены которого были выкрашены под светлый мрамор. Она отобрала у Мэтью ридикюль, все это время остававшийся у него в руках, и сама расплатилась с кучером. Никогда еще Мэтью не допускал, чтобы извозчику платила женщина, но с Констанцией не поспоришь. Констанция была опасна.
Эми Бейтс, по-прежнему обитавшая в подвале, увидела из своего зарешеченного окна колеса кеба и, тяжело дыша, поднялась по кухонной лестнице, прежде чем Констанция взошла на крыльцо. Эми, которой было далеко за сорок, была женщиной властной. Она хотела знать, в чем дело, и Констанции пришлось объяснить, что она «дурно себя почувствовала». Эми приняла у нее чепчик и накидку и ушла готовить чай. Оставшись наедине с Мэтью, Констанция сказала:
— А теперь, мистер Мэтью, рассказывайте.
— Все очень просто, — начал он.
И в его немногословном пересказе все действительно выглядело «очень просто». Но все же голос его прерывался от сочувствия к стареющей женщине, которая с трудом сдерживала свое волнение. Мэтью казалось, что нелепая маленькая гостиная должна бы озариться радостью, но здесь царил дух, имени которому пока не найдено. Во всяком случае, то не был дух радости. Мэтью опечалился и огорчился. Он бы дорого заплатил, лишь бы всего этого не испытать. Он отчетливо понимал, что в памяти милой, забавной, тучной дамы, сидящей в кресле-качалке, он пробудил старые-престарые воспоминания, прервал дремоту, которая могла бы тянуться вечно. Мэтью и не подозревал, что сидит на том самом кресле, в котором сидела достопамятная миссис Бейнс и вела бесплодный спор с непокорной девчонкой. Он и не подозревал о тысяче других мелочей, которые живо всколыхнулись в памятливом сердце Констанции.