Служители тайной веры

В четверг на пятницу загорелась Москва близ Угрешского двора и горела всю ночь и четыре часа дня. Едва сам князь великий со многими людьми переметали и угасили...

Утром тюремщик принес Медведеву еду и шепотом сообщил, что погорело много боярских и купеческих дворов и что такого большого пожара старики не помнят лет двадцать.

В середине дня за Медведевым пришел начальник стражи и отвел Василия в караульное помещение, где ему вернули оружие и все отнятые перед заключением вещи. Затем его провели в соседнюю комнату, и там он увидел Филиппа и Патрикеева.

Прежде всего Медведев крепко обнялся со своим другом и только потом повернулся к улыбающемуся боярину.

Воевода выглядел уставшим, и одна бровь у него была подпалена: видно, тоже вместе со всеми тушил ночной пожар.

— Все-таки я в тебе не ошибся, — добродушно сказал Патрикеев. — Да и везучий ты человек... Впрочем, на все воля Господа да великого князя. Отошел государев гнев после бедствия ночного. Думаю, оттого что ходил к нему митрополит с архиепископом Геннадием, спор один они полюбовно уладили, а часа два еще после того о чем-то беседовали. Потом позвал меня государь, наш батюшка, и говорит: «Погорячился я давеча насчет этих ребят с Угры, так ты распорядись, чтоб их выпустили. Но на глаза мне пусть не являются, пока я сам не велю! Бартеневу передай, что испытаю его на деле каком, лишь только подвернется достойное, а Медведев и сам знает, что ему делать. Да пусть в тот же час из Москвы ноги уносят, пока еще куда-нибудь не впутались!» Ей-ей, так и сказал, слово в слово!

— А как насчет лошадей? — деловито поинтересовался Медведев.

— Сытые и отпоенные ждут вас при выходе, а здесь, — Патрикеев протянул Филиппу грамоту, — государь жалует тебя той землей, что ты ему третьего дня в казну принес, когда подданства просил. Теперь это государева земля, московская. Не забудь королю Казимиру складную грамоту послать.

Они вышли. День был солнечный, но дымный туман висел вокруг, пахло гарью, и порывы ветра разносили черные лепестки сажи.

Пятеро холопов бросились навстречу Патрикееву, один услужливо подставил стремя, и воевода тяжело взгромоздился на коня.

— Поезжайте прямо домой да сидите там тихо! — благодушно посоветовал он и добавил, разворачивая коня: — Когда понадобитесь — о вас припомнят!

С трудом повернув толстую шею в тугом высоком воротнике, Патрикеев чуть склонил голову и, устало махнув рукой, двинулся по улице, окруженный своими холопами.

Василий с Филиппом сдержанно поклонились и глядели ему вслед, пока он не скрылся за поворотом.

Василий приласкал Малыша и вскочил в седло.

— Чтоб мне с коня упасть, если я уеду отсюда, прежде чем... — негромко начал было Филипп.

— Леший меня раздери, может, ты думаешь, что я уехал бы? — перебил его Медведев, и, пустив лошадей вскачь, они двинулись разыскивать дом, возле которого три ночи назад им так не повезло.

Но дома уже не было, как не осталось ни одной улицы, ни одного проулка в районе Угрешского двора.

Сплошные пепелища и черные руины, дороги, заваленные скарбом, жалобный вой голодного скота, уставшие, измученные люди, вяло и бестолково слоняющиеся по пожарищу, растерянно перетаскивая с места на место полуобгоревшие свои пожитки, женщины, оплакивающие покойников, — так выглядели теперь еще позавчера тихие и мирные московские улицы.

Василий оглядывался по сторонам, не узнавая места, и вдруг увидел вдали Иосифа. Вместе с группой каких-то монахов он наблюдал за расчисткой двора, заваленного обгоревшими обломками.

Василий кивнул Филиппу, и они подъехали ближе. Это и было то самое место, где встретились седой нищий с Полуехтовым у калитки, которую открыл Степан. Среди черных обуглившихся обломков ярко выделялись желтые пятна песка и поблескивали лужи воды. Какой-то человек сидел прямо на земле и перебирал причудливой формы металлические слитки, желтые и темно-серые, похожие на застывший воск — остатки золотой и серебряной посуды, расплавившейся в огне. Чуть в стороне у обгоревшего забора на чудом сохранившемся островке зелено-бурой травы лежал аккуратный ряд покойников, вытянувших из-под длинного прожженного ковра темные обуглившиеся ноги.

Иосиф увидел Медведева.

— Подожди здесь, — сказал Василий Филиппу и, спешившись, подошел к игумену.

— Опоздал?

Иосиф молча кивнул и подозвал пожилого человека в полуобгоревшем платье.

— Иван, старый слуга Полуехтова, — представил он.

Иван поклонился.

Они направились к покойникам, и слуга откинул ковер.

Медведев, привыкший к смерти и видевший много покойников на своем веку, содрогнулся. Восемь трупов, похожих на черные мумии, обуглившиеся, с почерневшими черепами вместо лиц лежали под ковром.

Иван, указывая на каждого, называл его имя.

Все это были домочадцы Полуехтова: постельничий, повара, конюх и одна женщина — горничная. О последних трех телах слуга сказал так:

— Это хозяин. Я признал его по руке. Левый мизинец у него с молодости был обрублен. Вот поглядите — он указал на черную сморщенную руку. — Это Степан, — продолжал слуга, — сын хозяина. Четыре дня как приехал. Сабля вот его — рядом валялась, и нога была ремнем затянута и тряпками крепко обмотана — за два дня до пожара на него какие-то люди напали, об забор ударили, и ногу сломал он — вся распухла... Я сам этим ремнем затянул. Посмотрите вот — кожа с серебряным шитьем: так и влезли в тело серебряные ниточки. Как раз на эту ногу упал тяжелый щит со стены, и под ним нога не обгорела. И кусок одежды вот сохранился.

Медведев особенно пристально всматривался в это тело. Он узнал лоскут ткани темно-синего цвета — именно такой кафтан был в тот вечер на Степане. Тот же рост, то же сложение.

В душе Василия мелькнула на секунду досада, что он не выполнит теперь своей клятвы отомстить убийце Алексея Бартенева, но он тут же устыдился. В его воображении возникла картина смерти Степана: неожиданное пробуждение ночью... дым и огонь вокруг... сломанная нога мешает двигаться... стены уже пылают. Падает тяжелый щит и придавливает сломанную ногу... Адская боль, он не может встать и не может пошевелиться... Рушатся объятые пламенем балки и погребают под собой тело блудного сына, ставшего изменником и убийцей... Так или иначе, справедливость восторжествовала... Отмщен Бартенев, отмщена Настенька, отмщены другие неизвестные жертвы... Степан Ярый окончил свою недостойную жизнь в муках, и огненный ад, не дождавшись на том свете, пришел за ним на землю...

Слуга подошел к последнему телу.

— А это — старец Симон, странник божий. Хозяин приютил его на несколько дней. Утром Симон собирался уходить, да вот тоже погорел заодно со всеми, царство им небесное...

Слуга перекрестился.

— А почему ты решил, что это старец Симон? — спросил Медведев.

— Ростом похож и посох, медью окованный, в руке сжимал.

Василий поднял с земли почерневший посох и легко разломал обгоревшее дерево. Из пустого пространства внутри выкатилось несколько погнутых, оплавленных по краям золотых монет.

Слуга удивленно уставился на них. Иосиф с Медведевым переглянулись.

— Он? — спросил Иосиф.

— Похоже... — ответил Медведев и позвал Филиппа.

Филипп спешился и подошел.

— Вот лежит Степан Ярый, который убил твоего отца, — сказал Медведев. — Посмотри на это тело, и пусть душа твоя немного утешится сознанием, что убийцу постигла заслуженная кара.

— Божья кара... — мягко вмешался Иосиф. — Господь справедлив и огненным мечом иссекает переполнивших чашу терпения его...

— Отец Иосиф, Волоцкий игумен, возложивший крест на грудь твоего отца, — представил Медведев.

Голубые глаза Филиппа встретились с голубыми глазами Иосифа.

— Благодарю тебя, святой отец, — сказал Филипп. — Дети человека, которому ты оказал последнюю милость, всегда будут помнить тебя...

Пока Иосиф беседовал с Филиппом, Медведев отвел в сторону слугу и спросил:

— Скажи, а не было ли с этим старцем высокого сутулого человека лет сорока по имени Ефим Селиванов?