Страница 6 из 33
— Не двигаться! — закричал старший караула. — Кто такие?
Майор Батурин, обгоняя колонну, поспешил вперед.
— Проводите в штаб.
— Мы кармазиновские, — ответил старшина Караев.
— Полк Кармазинова? — удивился старший караула. — Так вас ждут вон там, на дороге! Видите, кухня дымит? — он показал туда, где под кустами поднимались струйки голубого дымка.
Ромашев потянул носом воздух и широко улыбнулся.
— Братцы, борщом пахнет!
Полк тут же занял отведенный ему участок обороны. На отдых времени не было. Каждую минуту могли показаться передовые части врага.
Бойцы впервые за трое суток сытно ели. Опорожнив котелки, многие подходили за добавкой. Повар, в лихо сдвинутом набекрень белом колпаке, весело подмигивал и, не скупясь, наполнял солдатские котелки.
Майор Батурин расположился возле окопа на траве и с аппетитом торопливо ел наваристый борщ. Дел много. Надо осмотреть участок обороны, с которым его ознакомили по карте, проверить окопы, ходы сообщения, расположение огневых точек.
— Воздух! — закричал наблюдатель. — Воздух!
Раздались протяжные гудки паровозов и заводской сирены.
— Летят, гады, не дают поесть человеку, — проворчал старшина Караев, принесший Батурину котелок с кашей. — Может, на КП отнести, товарищ майор?
— Давай сюда, — сказал Батурин.
Показалась шестерка пикирующих бомбардировщиков в сопровождении истребителей. Из зелени садов забухали зенитные пушки. Торопливо застучали крупнокалиберные зенитные пулеметы. Красноармейцы, лежа на спине, били по самолетам из винтовок.
Один из бомбардировщиков с ревом пронесся над окопами, стреляя из скорострельной пушки и пулеметов.
Майор Батурин привстал, чтобы спрыгнуть в окоп — он не любил показной храбрости, — как вдруг по левой ноге чем–то сильно ударило. И она как–то странно онемела. Боли не чувствовалось. Только в сапоге стало мокро.
Старшина Караев подхватил Батурина под мышки.
— В окоп, товарищ майор, тут безопаснее.
— Я сам, — Батурин попытался встать, но не смог. Только приподнялся, как острая боль заставила опуститься на землю.
Караев вместе с подбежавшим лейтенантом Севостьяновым стащили майора в окоп. Боль в ноге становилась все сильнее.
— Ого, как садануло! — старшина ножом вспорол голенище. — Подождите чуток, сейчас носилки достанем.
Через час Батурин лежал на хирургическом столе походного госпиталя и старый врач с улыбкой на усталом лице протянул ему извлеченный из ноги осколок, которым была перебита кость.
— Возьмите на память.
А к вечеру Батурина доставили к санитарному поезду и погрузили в вагон для тяжело раненных.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой Вовку схватили фашисты
Вовка долго лазил по дымящимся развалинам, растерянно повторяя: «Где моя мама?», пока боец с красной повязкой почти не выволок его на площадь.
— Опасно тут. Уходи!
Пожилая женщина с растрепанными волосами бегала среди разбитых повозок, машин и искала своих детей. Около водокачки рабочие ремонтной бригады засыпали гравием и песком глубокую воронку и на черно–смоляные шпалы укладывали длинные тяжелые рельсы. Красноармейцы тушили охваченные пламенем вагоны.
Спрятавшись за телегой, Вовка выждал, пока солдат с повязкой ушел, и снова побежал к развалинам. Появились люди с лопатами и стали откапывать погибших. На Вовку смотрели с сожалением. Люди работали долго, вытащили несколько десятков изуродованных тел. Но среди них ни матери, ни дяди Семена Вовка не нашел.
Шатаясь от горя и усталости, Вовка побрел к своей двуколке. Конь нетерпеливо перебирал ногами и тихонько ржал. Вовка взобрался на двуколку и обнаружил, что она стала слишком просторной. Куда–то исчезли узлы, корзины и чемодан. Лишь в ногах сиротливо лежал узелок с едой, что дала тетя Мария. У Вовки сразу высохли слезы и где–то внутри полыхнуло жаром: «Украли!»
Наступал вечер. Конь грыз удила и тоскливо ржал. «Поеду назад, к бабушке», — решил Вовка.
Пошарив по карманам, он вытащил перочинный ножик и стал резать ремни упряжки. Распрягать Вовка не умел, да и узлы были слишком сильно затянуты. Потом он влез на двуколку и уже с нее взобрался лошади на спину.
— Но, пошел! — Вовка потянул за обрезанные вожжи.
Конь мотнул головой и послушно побежал. Вовка, подавшись вперед, погонял его:
— Но! Но!
На окраине поселка рыли окопы. Парень в синей рубахе, расстегнутой на груди, крикнул Вовке вслед:
— Куда, очумелый? Там немцы!
Но Вовка не обратил внимания на его слова. Он все еще надеялся, что мать и дядя Семен живы. Ведь не было же их среди найденных в развалинах. Скорее в деревню… Может, они уже давно дома.
— Но! Но!
На дорогу выбежал бородатый мужик и, широко расставив руки, загородил дорогу.
— Стой!
Вовка невольно потянул за вожжи, и лошадь остановилась.
— Чей конь?
Вовка начал сбивчиво рассказывать про бомбежку, про дядю Семена и маму, которые куда–то исчезли, про бабушку, что живет в деревне.
— Брешешь! — мужик проворно схватил за уздечку. — А ну, слазь! Знаем вашего брата!
Вовка старался объяснить, что конь колхозный и он обязан доставить его назад, в деревню.
— Брешешь! — повторил мужик. — А зачем постромки пообрезал, сбрую попортил? То–то! Я тебя сейчас в милицию доставлю, там быстро разберутся. А ну, слазь!
Было очень обидно, что его приняли за вора. Но доказать свою правоту Вовка не мог.
Мужик, взобравшись на лошадь, ускакал, а мальчишка поплелся дальше пешком.
Стояла глубокая ночь, когда Вовка, наконец, добрался до деревни. Синие тени легли на поля, блеклый лунный свет придавал таинственность каждому кусту, каждой лощине. Лесные чащи стали однообразно черными, и на их фоне отчетливо светлели стволы березок. В низинах стлался белесый ночной туман, и из него, как из воды, торчали темные кроны сосен и елок.
Вовка долго смотрел на освещенную луной деревню, на темные уснувшие дома, не решаясь сделать последние шаги. А вдруг там немцы?
Он отломал зеленую веточку черемухи, надкусил ее, во рту стало горько. Вовка сплюнул, задумался. В голове бродили невесёлые, тревожные мысли.
Но нетерпение и желание увидеть родных живыми и невредимыми пересилили осторожность. Огородами, через знакомые дыры в заборах, добрался он почти до центра деревни. Оставалось перейти главную улицу, миновать правление колхоза, окна которого были ярко освещены, потом свернуть налево и там по узкой улочке добежать до бабушкиной избы.
Где–то одиноко мычала корова, да на краю деревни выл пес.
Внезапно в дальнем конце раздался отчаянный крик. Вовка невольно прижался к забору, тревожно озираясь вокруг. Прогрохотали выстрелы.
Вовка нырнул в дыру какого–то забора, упал в картофельную ботву и притаился. Ему стало страшно. Кто кричал? Почему стреляли?
Воцарилась тишина, только кое–где лаяли собаки. Вовка осторожно вылез из огорода и побежал.
Вдруг яркий свет карманного фонаря ослепил его.
— Хальт!
Вовка замер. Он знал, что «хальт» — по–немецки «стой». Значит, в деревне немцы! И он сам попался им в руки. Грубые пальцы схватили его за шиворот и тряхнули.
— Ком! Шнель! — и толчок в спину, такой, что Вовка еле устоял на ногах. — Шнель!
Его вели к правлению колхоза. Луч карманного фонаря выхватил из темноты часть танка. На приплюснутой башне был нарисован крест. У Вовки мурашки побежали по спине. Что же теперь с ним будет? Он невольно вспомнил книжку про войну и Мальчиша—Кибальчиша, которого пытали враги, требуя, чтобы он выдал военную тайну.
Перед домом правления стояло еще два танка и три тупоносых грузовика. Когда подошли ближе, Вовка чуть не вскрикнул. Он увидел силуэты повешенных Их было трое: женщина и двое мужчин. У Вовки сжалось сердце.
— Шнель!
Получив увесистый подзатыльник, Вовка поспешил к освещенному входу.