Страница 3 из 110
В декабре 1953 года в "Новом мире" была опубликована статья Владимира Померанцева "Об искренности в литературе". Мы тогда впервые услышали это имя. Главная мысль выражена уже в заглавии: "...искренности, - вот чего, на мой взгляд, не хватает иным книгам и пьесам".
Вокруг меня все читали, перечитывали эту статью, спорили о ней. Я приняла ее сразу и полностью. Позднее моя радость казалась странной. Ведь Померанцев лишь утверждал, что литератор должен писать то, что он действительно думает.
Ранней весной 54-го года в СП обсуждали статью Померанцева. Я впервые присутствовала на таком обсуждении, записывала, не зная почти никого из тех, кто говорил.
Критик Тамара Леонтьева патетически спрашивала: "Что же, советские писатели неискренни? Что же, они - двурушники?" Год спустя Т. Леонтьева, выступая в дискуссии о воспитании, рассказала о районном городке в Рязанской области, в котором детский дом размещен в здании бывшей тюрьмы, дети живут в холодных, сырых камерах, а прямо напротив построен роскошный особняк секретаря райкома.
Литературовед Богданов, унылый начетчик, говорил о статье невразумительно, но явно враждебно, - она не соответствовала строгим нормативам социалистического реализма.
М. Гус, критик, историк литературы, особенно ядовито обличал Померанцева. Впоследствии он с той же страстью разоблачал идеологические ошибки М. Бахтина, В. Войновича, Ю. Казакова.
Гусу возражала беллетрист Марголина:
"Все согласны с тем, что чистый воздух полезен. Но есть немало людей, которые не любят, когда открывают форточку. А Померанцев открыл. Его статья не единственная, она попала в жилу. У нас есть писатели, которые пишут правду. Овечкин начал раньше других. Теперь ясно, что Овечкин не одинок".
(Очерк Валентина Овечкина "Районные будни" был опубликован в 1952 году в "Новом мире". Овечкин так описал трудную жизнь колхоза, так изобразил секретаря райкома, бездушного, спесивого чиновника Борзова, что в конкретных подробностях начали проступать черты социального обобщения. В те годы это было беспримерной смелостью.)
Критик Сара Бабенышева говорила:
"Спор идет о демагогии. Ведь может показаться, что только обличители Померанцева защищают партийность и идейность. А это вовсе не так. В нашей литературе возникло новое направление - Овечкин, Тендряков. Это новое направление создают литераторы, которые ведут борьбу против формализма, против иллюзии благополучия в жизни. Бюрократ везде стремится создать такую иллюзию благополучия в литературе".
В тот вечер я вышла из клуба счастливой. Я услышала единомышленников и противников. Этот новооткрытый мир был так же, как мир моего детства, четко поделен на "красных" - они правы - и "белых" - они неправы.
Весной 1954 года в журнале "Знамя" была опубликована повесть И. Эренбурга "Оттепель", средне беллетристическое, газетно-злободневное произведение, давшее название целому периоду нашей истории.
В первые месяцы 1954 года в "Новом мире" появилась статья Ф. Абрамова "Люди колхозной деревни в послевоенной прозе", памфлет М. Лифшица "О дневнике Мариэтты Шагинян", рецензия молодого критика М. Щеглова на роман Л. Леонова "Русский лес".
Ф. Абрамов сопоставлял книги с действительностью. Он родился и юность провел в деревне на Севере. Там оставались его родные, друзья детства. Абрамов доказал, что романы Бабаевского, Медынского, Николаевой, Лаптева и других тогдашних сталинских лауреатов далеки от реальной жизни, лакируют неприглядную действительность.
"Может показаться, будто авторы соревнуются между собой, кто легче и бездоказательнее изобразит переход от неполного благополучия к полному процветанию".
М. Лифшиц высмеивал сановных литературных гастролеров, которые, разъезжая по творческим командировкам, скоростными методами изучают жизнь новостроек или промышленных предприятий и публикуют лживые репортажи.
М. Щеглов так же, как все рецензенты "Русского леса" Л. Леонова, роман хвалил, но при этом сомневался: насколько правомерно то, что клеветник, карьерист Грацианский в молодости был провокатором царской охранки? Щеглов утверждал, что нынешние пороки и преступления отнюдь не всегда вырастают из таких дальних корней. Искать надо ближе.
Когда весной 1956 года я была в Польше, меня расспрашивали о Щеглове. Оказалось, что эту рецензию знали многие польские литераторы.
- Мы тут считаем, что именно Щеглов первый открыл закон "имманентного зла", закон очень важный для всех исследователей социалистического общества, и для писателей, и для социологов.
Вернувшись в Москву, я с ним встретилась, чтобы рассказать об этом. Коренастый, широкий, нездоровая полнота - он казался больным, пожилым. Поразили детские, сияющие глаза, добрая улыбка. Он ничего не знал о своей зарубежной известности и очень обрадовался.
- Подумать только, в Польше про меня знают.
В том же году он умер. Некролог поместил только альманах "Литературная Москва".
Потом издавали сборники статей М. Щеглова, но рецензия на "Русский лес" не была включена ни в одно издание.
Каждый очередной номер "Нового мира" мы нетерпеливо выхватывали из почтового ящика. Название журнала вдруг приобрело первозданно точный смысл: НОВЫЙ.
Но в августе 1954 года было принято решение ЦК - оно было опубликовано как решение секретариата Союза писателей "Об ошибках "Нового мира"", которое осуждало как "очернительские" статьи Померанцева, Абрамова, Лифшица и Щеглова. Твардовский был снят с поста главного редактора.
Это было первое решение Центрального Комитета моей партии, которому я не поверила, не приняла его. Каждое слово противоречило тому, что испытывала я, читая осужденные статьи. Но даже себе я еще не решалась сказать: "Я - против этого решения".
В августовском постановлении ЦК ни словом не поминалась поэма Твардовского "Теркин на том свете". Но к тому времени уже многие в Москве знали, что она была набрана для пятой, майской книжки журнала, запрещена цензурой, набор рассыпан.
Однако вскоре поэма пошла по рукам.
Л. 10 февраля 1955 года был день рождения Абрама Александровича Белкина, и "новорожденный" за ужином после первых тостов достал небольшую тетрадку. "Вот самый лучший подарок, который я получил сегодня". И стал читать:
Тридцати неполных лет
Любо ли, не любо
Прибыл Теркин на тот свет,
Раз на этом убыл...
Мы все - десятка два гостей - друзья и бывшие ученики Белкина, слушали, то и дело вскрикивая от восторга, иногда просили повторить строфу.
Когда он кончил, я сказал непоколебимо убежденно: "Это гениально". И сразу же начал переписывать.
Больше девяти лет эта поэма жила у нас дома в тетрадке, во многих других домах - в рукописных, машинописных листах.
Василий Теркин был давним, добрым знакомым. Стихи, ставшие "Книгой про бойца", в годы войны приходили к нам в газетах и листовках.
В этих стихах жила правда о войне - будничная, окопная, солдатская и в то же время - возвышенная, песенная, былинная правда. Твардовский потом говорил, что эта поэма была "...моей лирикой, моей публицистикой, песней и поучением, анекдотом и присказкой, разговором по душам и репликой к случаю". Герой поэмы - рядовой солдат Василий Теркин - храбр, находчив, остроумен, смышлен, отлично знает свое боевое ремесло и при всем том не становится идеальным чудо-богатырем: умеет постоять за себя, позаботиться о харчах и выпивке, не увиливает от опасности, но и не лезет в герои. Теркину и его автору мы верили безоговорочно.
В лагерной самодеятельности я читал отрывки из "Книги про бойца", и мне это было радостно, и слушатели одобряли. Новая встреча с Теркиным была важнее всех прежних.
В поэме-сказке, в стихах - то частушечно-лукавых то задумчивых, печальных, напевных - раскрывалась вся наша жизнь, и давно знакомые будничные приметы внезапно обретали по-новому осознаваемый страшный смысл.
Василий Теркин, пораженный бюрократической сложностью загробного мира, спрашивает встреченного там фронтового друга: