Страница 11 из 32
- Позвольте, - возразил я, - а вы сами...
- О, нет, - она положила обе руки на стол, откровенно намечая зону запрета, - я родилась здесь, и моя мать тоже, а отец - европеец. Отец очень хотел вернуться в Европу. Кстати, Джулиано тоже, но прежде, до смерти брата.
- А теперь?
- Теперь - нет, - сказала она решительно, - теперь в Европе делать нечего.
На стене, прямо против стола, висел портрет Чезаре Россолимо - краски были еще свежие, как будто последний мазок художник положил нынче утром
- Послушайте, - приглушив почти до шепота свой голос, Зенда всматривалась в портрет, но у меня было нелепое ощущение, что она всматривается в меня, а не в Чезаре, висящего на стене, - вы в самом деле убеждены, что Россолимо мертв?
Не знаю, что изображало в эту минуту мое лицо, но чувствовал я себя абсолютным дураком... ну, примерно то же мог бы я чувствовать, усаживаясь в автомобиль, в то время как шофер спрашивает меня, в самом ли деле я уверен, что это автомобиль, а не, скажем, слон,крокодил или теплоход.
- Синьорина, - я попытался улыбнуться, - институт направил меня для опознания Чезаре.
- И вы?..
- Да, я лично собственными своими глазами видел в морге Чезаре. А потом на имя Кроче, шефа лаборатории, прислали урну с прахом Чезаре.
- Да, - кивнула она, - я знаю. А как поживает, кстати, наш коллега Витторио Кроче?
- Кроче? Витторио Кроче убит. Разве вы не знаете?
- Нет, Умберто, в этой глуши ничего не узнаешь, если тебя специально не уведомят.
Она задумалась, но в этой ее задумчивости не было ничего от реакции человека, пораженного неожиданным известием. Напротив, она вроде бы в сто первый раз услышала трагическую весть, в которой давно уже четко были расставлены все точки над "и", а теперь вдруг оказалось, что надо вернуться к ней снова.
- Скажите, Умберто, - она внезапно оживилась, будто только сейчас дошел до нее смысл моих слов, - а почему его убили? Кто? Где? В спальне, собственной спальне? Господи, как страшно!
Синие глаза ее потемнели, веки чуть-чуть вздрагивали, сопротивляясь какому-то незримому давлению, и я с поразительной отчетливостью увидел глаза Чезаре. Нет, это не было наваждением, потому что впечатление было на редкость устойчиво и совершенно лишено той обрывистости, которая свойственна мгновенным, мимолетным ассоциациям. Потом она прикрыла глаза, массируя веки наружными краями ладоней, и это были тоже движения Россолимо, воспроизведенные с фантастической точностью.
- Синьорина, - сказал я, - если бы всего четверть часа назад я не слышал рассказа о ваших родителях, мне очень трудно было бы убедить себя, что передо мною не сестра нашего Чезаре.
- Да, - согласилась она спокойно, - Джулиано говорил мне то же. Но вернемся к несчастному Кроче. Кому понадобилась его смерть? Кто его убийца?
Вот как: она ничего не знает о подозрениях полиции, о гнусных слухах, обрекших меня, в сущности, на изгнание! Хотя, впрочем, откуда знать ей об этом, если история Кроче вообще новость для нее. Но должен ли я рассказывать обо всем, что связывает меня со смертью Кроче? В конце концов, ничего, кроме вздорных подозрений и слухов, не было. Но, может быть, именно поэтому следует обо всем рассказать, чтобы умолчание не было впоследствии истолковано, как косвенное свидетельство моей вины? Ну, пусть даже. не вины, а чего-то такого из моей жизни, что мне непременно хотелось скрыть. Когда собираешься всерьез и долго работать с людьми, хорошо, чтобы в твоей биографии было поменьше всяких пятен - и белых, и черных.
- Нет, синьорина, - сказал я решительно, - убийцу не нашли.
- Не нашли, - повторила она задумчиво, - не нашли. Странно, что в наши дни полиция бывает так беспомощна.
Вздор, конечно, но мне показалось, что последние слова насчет полиции - она произнесла так, как будто уверенно ждала моих возражений.
- Детектив, Зенда, тоже всего лишь человек.
Она посмотрела на меня удивленно: "Вы хотите, синьор, уверить меня, что в этом случае полиция иначе не могла?" Черт возьми, она права: действительно, в моей апологии детектива было что-то двусмысленное!
- Нет, Зенда, я хочу сказать только, что люди - не всевидящие боги.
- Да? - произнесла она очень серьезно, а потом вдруг рассмеялась и сказала: - Знаете, Умберто, я давно уже заметила, что истины всегда звучат банально.
- Увы, это именно так, - вздохнул я, - и только из отвращения к банальности люди слишком часто уходят от истины. Как говорится, вместе с водой выплескивают из ванны и ребенка.
Нет, это было уже чересчур: убогие сентенции и, помимо моей воли, произносились моим голосом, так что я сам с удивлением прислушивался к ним. А потом возник во мне отвратительный скрипучий шепот, с жестким придыханием:
- Не огорчайся, Умберто, оставшись без контроля, всякий мозг выдает логические схемы в их первозданном необработанном виде.
- Повторите, - машинально попросил я.
- Извините, - сказала она, - я задумалась. Я думала о том, что утомленный человеческий мозг действует, как примитивнейший автомат, которому недоступны логические операции высшего класса.
На меня опять смотрели глаза Чезаре и, наверное, поэтому я услышал в ее голосе даже интонации Россолимо. Строго говоря, ничего сверхъестественного или загадочного в этом не было: в автобусе, в электричке я часто, особенно вечерами, замечал поразительное сходство людей, которое возникало внезапно из рисунка челюсти, ноздрей, щек или просто взгляда. Причем, спустя минуту у меня появлялось ощущение уже не только общего сходства, но почти полного тождества. Но там это было лишь развлечением, забавой, а здесь... право, я не могу найти другого слова, кроме "тревога", для обозначения своего состояния. Хотя самое тревога могла быть всего лишь отголоском тех переживаний, которые принесли в мою жизнь судьбы Россолимо и Кроче.
- Синьорина Хааг, пожалуй, я немного переоценил свои силы.
- Разумеется, Умберто, - немедленно согласилась она, - и теперь я уже не просто предлагаю вам отдохнуть до утра, а настаиваю. И простите меня за бестактность: я заставила вас вспоминать о том, к чему не следует лишний раз прикасаться.
Возвращаясь в свой коттедж, я шел вдоль просеки на юго-запад. Огромные каучуконосы направляли меня, не то оберегая от чего-то, скрытого в их чаще, не то предупреждая, что дорога строго заказана и никаких произвольных поворотов или отклонений быть не может. Впереди, на кольцевой аллее, пламенели чудовищные кактусы - сторукие, стоголовые, с туловищами, которые внезапно рассекались осиными талиями или, напротив, распирались круглыми, как шар, животами.