Рай

Владимир Гурвич

Рай

Из-за того, что истина нам кажется такой невероятной, мы избегаем ее познание.

Настоящий путь открытий не в поиске новых пейзажей, а в приобретение новых глаз.

Часть первая

Глава 1

Это был самый печальный год моей жизни, год крушения всех моих надежд. Все началось с развода. Наш брак с Мариной давно шел к своему краху, хотя я все же до самого последнего момента надеялся на то, что каким-то чудом удастся сохранить этот союз. Но то, что должно случится, непременно случится, и она подала на развод. Ни уговоры, ни мольбы, ни обещания ничего не действовали, она была непреклонна, как уверенный в своей правоте инквизитор, и довела это дело до логического финала.

Для меня это был не просто крах моей семейной жизни, это был крах самих ее основ. Моя любовь к жене однажды вспыхнула, как факел, и с тех пор накал пламени ничуть не ослабел. Но если в начале жар огня воспламенял и ее, то со временем она загоралась от него все меньше и меньше. Было много причин, почему это происходило, но я не стану их тут препарировать, подобно патологоанатому заниматься их вскрытием. Отношения между мужчиной и женщиной – квинтэссенция процесса установления мировой гармонии, И насколько трудно ее достичь ровно настолько же трудно создать прочную и долговременную связь внутри пары. Внешние и внутренние обстоятельства без конца разъедают связывающие двух людей шарниры, и в этих условиях сохранить устойчивость конструкции крайне затруднительно. А я к тому же слишком много хотел получить от нашего брака, мне хотелось какой-то великой любви, какого-то неземного единения. Обычная супружеская жизнь с ее мелкими, как речушка, радостями, казалась мне скучной и бессмысленной, стоило ли ради этого затевать подобную канитель. Но чтобы мои устремления могли воплотиться в жизнь, требовалась обоюдное желание, одинаковое понимание целей и средств. А это возможно, когда сердца и души бьются в унисон, когда они, подобно инструментам в оркестре, выводят одну и туже мелодию. Я же долго принимал иллюзию за действительность, пребывал в каком-то странном пьяном угаре, хотя в то время практически не пил. Это случилось потом, когда она ушла, а тогда для того, чтобы испытать глубокое опьянение мне было вполне достаточно своих чувств. И я до сих пор убежден, что никакой алкоголь, ни какой наркотик с этим ощущением неземного счастья и блаженства не сравниться.

Но теперь все это было в другой жизни, той жизни, которую я лишился. О, я хорошо понимал Марину, понимал, что она устала, что быть постоянно в разгоряченном эмоциональном состоянии невозможно. Как невозможно всю жизнь ходить с высокой температурой. Это изматывает, как марафонский забег. Но в том-то вся и штука, что без этого марафона я чувствовал себя глубоко несчастным, лишенным нечто очень важного, без чего существование утрачивает свой сокровенный смысл. Глубину моего отчаяния трудно передать словами. Да и есть ли слова, способные это сделать, мне так представляется, что для этого нужно придумать специальную терминологию. Думая о языке, я в то время пришел к выводу, что он далеко не отвечает выразительным потребностям людей, он чересчур беден и скуден, рассчитан на отражение неглубоких эмоций среднего человека. Тоска, грусть, печаль – все эти термины не отражает подлинных чувств, не отражают тех процессов, что проистекают в глубинах души.

Впрочем, это я так увлекся, я далеко не уверен, что мои переживания представляют общественный интерес, людей увлекает лишь то. что происходит на поверхности, чувства сильные, но не глубокие. Я же внешне старался ничем не проявлять своего отчаяния, так как давно пришел к убеждению, что никого оно не волнует, каждый плескается в собственном ручье, а шторм на море оставляет его равнодушным. Главное, чтобы волны не перескакивали, подобно резвым скакунам, берег и оставались в тех пределах, кои отведены им природой. А потому я молчал и лишь изредка внутренний напор воды прорывал дамбу моего молчания. И тогда некоторые из моих друзей, которые становились свидетелями этой бури, начинали понимать, что же на самом деле происходит со мной. Но их неуклюжие попытки утешения лишь ухудшали ситуацию, обостряли мое одиночество, которое становилось тотальным. Я лишь яснее постигал ту истину, насколько далек я от них, какое гигантское расстояние нас разделяет. И это было по-настоящему ужасно, я не мог отделаться от ощущения, что мне нет места на этой планете. Я ходил по улицам города, в котором родился и в котором прожил всю жизнь, и ясно понимал, что я тут чужой. Если раньше все тут мне было близким, все моим, то теперь все далеким, все противостояло мне, как вражеское войско. Это состояние застало мне врасплох, я был не готов к нему. Более того, еще недавно я подсознательно был уверен, что никогда не окажусь его пленником. Но теперь, когда это случилось, я не знал ни что делать, ни куда идти. Все знакомые, протоптанные дороги и дорожки, словно бы заросли густой травой и стали непроходимыми.

Это состояние продолжалось не день и не два, а плавно перетекало из месяца в месяц. И в моем сознание все отчетливей отпечатывалось ощущение его неисчерпаемости, что его потенциал настолько велик, что хватит мне под завязку. Но в таком случае, как жить, если ты находишься под таким невыносимым гнетом?

Впрочем, была у меня одна надежда, что удастся развеять этот сгустившийся надо мною черный туман. Почти через полгода вышел мой роман. В этот роман я вложил все, что мог, все свои интеллектуальные и духовные силы. Я ясно сознавал, что ничего лучше в обозримом будущем написать не смогу. А потому с нетерпением ждал, когда книга появится на прилавках и к ней, как я был уверен, устремятся потоки покупателей. И вот свершилось, тома в красивой обложке можно было увидеть в любом книжном магазине.

Каждый день я заходил в несколько из них, вставал неподалеку от того места, где лежали мои книги и наблюдал за реакцией посетителей. Но к моему удивлению, шли дни, а горки книг почти не уменьшались в размерах, покупательский поток обходил их стороной, как зачумленный барак.

Я не мог понять, почему не раскупается мой роман. Я нисколько не сомневался в его достоинствах, ведь я его писал не чернилами, а кровью, вкладывал в него всю свою израненную душу. Это был мой ответ тому миру, который так жестоко поступил со мной. Но мир этот ответ не спешил узнать, он его интересовал крайне мало. Люди приобретали самые разные книги, а вот моя их явно не волновала.

И однажды наступил день, когда я не пошел в книжный магазин, я больше не желал смотреть на эту удручающую картину. И когда мне позвонил мой издатель и пригласил приехать к себе, я не удивился, я предчувствовал, о чем пойдет разговор.

По крайней мере в этом я не ошибся, хотя это было и крайне слабое утешение. Издатель встретил меня почти враждебно, ему было явно неприятно меня видеть. Когда мы вели с ним переговоры об издание моей рукописи, он выражал сомнение, что она будет иметь коммерческий успех. Я же был настолько в этом уверен, что поднял его на смех и даже открытым текстом заявил об его некомпетентности. Это, наверное, и убедило его пойти на риск и напечатать произведение весьма большим тиражом.

Разговор получился неприятным и резким. Роман продавался крайне слабо, и многие магазины требовали изъять экземпляры книг. Издателю это грозило большими убытками, и его раздражение выплескивалось волнами на меня. Я тоже ощущал себя взвинченным. Если читатели не покупают мои книги, тем хуже для читателей, это лишь наглядно свидетельствует об их низком интеллектуальным и эстетическом уровне.