Страница 2 из 26
Однако круг читателей моего анализа неравенства был ограничен как среди обычной публики, так и среди специалистов. Людей попросту не интересовала данная тема. В профессии экономиста иногда присутствует настоящая враждебность. Это продолжалось даже тогда, когда неравенство в стране стало заметно увеличиваться, начиная с момента прихода к власти Рейгана. Один выдающийся экономист, лауреат Нобелевской премии из Чикагского университета, Роберт Лукас решительно утверждал: «Одной из вредных тенденций для здоровой экономики, самой привлекательной и… ядовитой, является сосредоточенность на вопросах распределения»[3].
Подобно многим консервативным экономистам он утверждал, что наилучший способ помочь бедным – увеличить размер благосостояния всей нации, и считал, что концентрация на такой малой части этого благосостояния, которое достается бедным, отвлечет внимание от гораздо более фундаментальной проблемы увеличения этого благосостояния. На самом деле, это давний подход к экономике, состоящий в том, что данные проблемы (эффективности и распределения, размера благосостояния и того, как оно распределяется) могут быть разделены, и в том, что работа экономиста тщательная, важная, но сложная, и суть ее в том, чтобы понять, как увеличить общее благосостояние. Распределение благосостояния – это вопрос политики, от которой экономистам следует держаться подальше.
Учитывая наличие таких выдающихся фигур в профессии экономиста, как Лукас, нет ничего удивительного в том, что эксперты практически не уделяли внимания растущему в стране неравенству. Они игнорировали то, что пока рос ВВП, доходы большинства американцев были в застое, что привело к невозможности дать четкий ответ о том, что же происходит с экономикой, понять причины растущего неравенства и придумать меры, которые бы поставили страну на верный путь.
Поэтому я с одобрением отнесся к предложению журнала Vanity Fair рассказать о данных проблемах широкой аудитории. В результате увидела свет моя статья «Из Одного процента, Одним процентом, для Одного процента», замеченная большим количеством человек, чем статья в Econometrica, опубликованная десятками лет ранее. Новый социальный строй, который обсуждался в статье в Vanity Fair, – 99 процентов американцев застряли в финансовом развитии – стал слоганом движения «Захвати Уолл-стрит»: «Мы – 99 процентов». Это выражало идею, повторяющуюся в этой и в последующих главах: почти все мы, включая многих из Одного процента, были бы богаче, если бы неравенство было менее выражено. То есть Один процент также заинтересован в том, чтобы создать менее разграниченное общество. Своими утверждениями я не хочу способствовать новой классовой войне, но я хочу закрепить новое ощущение национальной связи, разрывающейся по мере роста неравенства в обществе.
Статья была сконцентрирована на следующем вопросе: «Почему мы должны беспокоиться о росте неравенства?» Он связан не только с нашими ценностями и моралью, но и с экономикой, природой нашего общества и чувством национальной идентичности. Существуют и более широкие стратегические интересы. Хотя мы и остаемся самой значительной военной силой в мире с расходами на оборону, равными почти половине всех военных трат в мире, наши затяжные войны в Ираке и Афганистане продемонстрировали пределы этой силы. США не смогли достичь полного контроля даже на таких сравнительно небольших территориях, в гораздо более слабых странах. Сильной стороной США всегда была технология «soft power»[4] и, что более заметно, наше моральное и экономическое влияние, пример, который мы подает другим, и наши идеи, включая те, что касаются экономики и политики.
К сожалению, из-за растущего неравенства американская экономическая модель не избавляет Америку от сильного разделения населения – типичная американская семья живет хуже, чем это быль четверть века назад, с пересчетом на инфляцию. Увеличилось даже расслоение в беднейшем населении. В то время как растущий Китай считается страной с высоким уровнем неравенства и отсутствием демократии, его экономика принесла своим гражданам больше – более 500 миллионов людей были избавлены от бедности, в то время как средний класс в Америке находился в периоде стагнации. Экономическая модель, которая не приносит пользу большинству граждан страны, вряд ли станет примером для подражания другим странам.
Статья в Vanity Fair явилась основой для моей книги «Цена Неравенства», в которой я в подробностях осветил многие темы, а это, в свою очередь, привело к тому, что меня пригласили в New York Times курировать публикацию серии статей, названной нами «Великое разделение». Я надеялся, что через эти статьи я смогу привлечь внимание страны к проблемам, с которыми мы столкнулись. Мы не были страной возможностей, как считали сами и как считали многие другие. Мы превратились в преуспевающую страну с самым высоким уровнем неравенства, и мы находимся среди стран с самым малым уровнем равенства возможностей. Свидетельств тому было много. Но неравенство не было неизбежно, это не были безжалостные законы экономики: напротив, оно стало результатом нашей политики и ее принципов. Иные методы могли привести к другим результатам: лучшее функционирование экономики (или соизмеримое) и меньший уровень неравенства.
Оригинальная статья в Vanity Fair и ряд других статей, которые я написал для серии «Великое разделение», стали частью ядра этой книги. На протяжении приблизительно 15 лет я вел ежемесячную колонку в Project Syndicate. Project Syndicate, изначально посвященную тому, чтобы донести современное экономическое мышление в страны переходной экономики после падения «железного занавеса», которая со временем стала настолько успешной, что ее статьи теперь публикуются в газетах по всему миру, включая наиболее развитые страны. Неудивительно, что многие из статей, которые я писал для Project Syndicate, были посвящены тому или иному аспекту неравенства, и некоторые из них – как и статьи, опубликованные в ряде других газет и периодических изданий, – приведены в этой книге.
Хотя в центре внимания данного сборника лежит неравенство, я решил включить также некоторые статьи о Великой рецессии, написанные в период разгара финансового кризиса 2007–2008 годов, когда экономика страны и всего мира начала претерпевать болезнь. Эти статьи заслуживают места здесь, поскольку финансовый кризис и неравенство тесно связаны друг с другом: неравенство поспособствовало кризису, кризис обострил уже существующее неравенство, а увеличивающееся неравенство потянуло экономику на дно, все больше усложняя оздоровление экономики. Как и в случае с неравенством, не было ничего неизбежного ни в глубине, ни в длительности данного кризиса. Он вовсе не произошел по воле божьей, как потоп, случающийся раз в сто лет, или землетрясение. Мы сами создали его; как и неравенство, он стал результатом политики и ее методов.
Эта книга в основном об экономике неравенства. Но как я уже писал, трудно отделить экономику и политику. В ряде статей в этом сборнике, а также в своей более ранней книге «Цена неравенства», я объясняю связь между политикой и экономикой: порочный круг, в котором экономическое неравенство переходит в политическое неравенство, особенно в американской политической системе, дающей безудержную власть деньгам. Политическое неравенство, в свою очередь, раздувает экономическое неравенство. Но этот процесс усиливался по мере того, как простые американцы все больше понимали экономические процессы: после кризиса 2008 года сотни миллиардов были потрачены на помощь банкам, и почти ничего – на помощь владельцам жилья. Под влиянием министра финансов Тимоти Гайтнера и председателя Национального экономического совета Ларри Саммерса – одних из тех чиновников, чьи меры по либерализации экономики и раздули кризис, – администрация Обамы с самого начала не стала вмешиваться в реструктуризацию ипотечного кредитования с целью помочь миллионам американцев, страдающих от грабительских банковских займов. Нет ничего удивительного в том, что столько людей проклинают теперь и того и другого.
3
Роберт Лукас, «The Industrial Revolution: Past and Present» (Индустриальная революция: прошлое и настоящее), ежегодный отчет за 2003 год, Федеральный резервный банк Миннеаполиса, 1 мая 2014 года. Он сказал: «Из огромного увеличения благосостояния сотен миллионов людей, которое произошло за 200 лет со времени индустриальной революции и по сегодняшний день, практически отсутствует часть, которую можно было бы объяснить перераспределением ресурсов от богатых к бедным. Потенциал улучшения жизней бедных людей путем нахождения способов перераспределения нынешнего производства – ничто по сравнению с очевидно беспредельным потенциалом увеличения производства».
4
Soft power (англ.), «мягкая сила» – форма политической власти, при которой результат достигается на основе добровольного участия.