Нить судьбы

Бартенев, Зайцев, Леваш и Картымазов переглянулись. Федор Лукич выпил еще стопку. Леваш, крякнув, последовал его примеру.

— А на рассвете вчерашнего дня, — продолжал Манин, — Они отправились в дорогу, и тут напоследок выяснилось еще одно интересное обстоятельство. И все мы, и хозяин харчевни, были уверены, что они держат путь на Москву, — да, конечно, потом, быть может, и дальше — но через Москву. Так вот, — конюх постоялого двора доложил хозяину, что они собирались вовсе не в стольный город. Они подробнейшим образом расспросили его о дороге на Клин, и со всей очевидностью именно туда и направились…

Манин вздохнул и замолчал, а старые друзья вновь переглянулись.

— «Казна», «Василий», Клин, — задумчиво произнес Филипп, — Эх был бы здесь Вася, — он точно сразу же все понял…. Послушайте — вдруг осенило его, — А может «Василий» — это и есть наш Вася! Может, у него что–то стряслось или ему срочно понадобились свои люди там, в Литве, и он прислал гонца — ведь мы же точно знаем, что за день до их отъезда какой–то гонец приезжал в Медведевку!

— Ну что ты такое говоришь, Филипп, — с досадой отмахнулся Картымазов, — неужели тебе могло прийти в голову, что Василий созвал наших детей по секрету от нас!?

— Да и гонец был вовсе не от Васи, — добавил Леваш — а всего лишь от Аристотелева, я у Клима Неверова спрашивал — он как раз тогда дежурил и сам его к Ивану сопроводил…

— Так может Аристотелев что–нибудь знает? — ухватился за надежду Филипп.

— Говорит, что не знает, — ответил Леваш, — я как узнал вчера, что гонец от него был, — сам сразу поехал к нему. Аристотелев мне и говорит — нет, дескать, ничего не знаю, сам удивлен, куда, мол, уехали, а гонца посылал, чтоб отвез Ивану шапку, которую тот забыл, когда гуляли они там все на масленицу…. Но вообще–то, — Леваш почесал затылок, — я не очень разделяю ваше беспокойство…. Ну затеяли они там что–то свое — вспомните; мало ли чего мы все сами по молодости не затевали! Ну, может, к примеру, прознали они, что какой–нибудь тать и разбойник по имени Василий из Клина чью–то казну силой отнял, да и решили помочь обиженным! Вы только вспомните, какую они все подготовку прошли у нас тут! Да эти восемь человек против целой сотни постоять могут и даже, думаю, окажутся победителями! Я за своих только рад — путь поедут и на деле, наконец, себя испытают! Одно дело — тут со мной драться тупой саблей, а совсем другое — встретится с реальным противником, который несется на тебя, и ты видишь в его глазах свою погибель, если не остановишь его смертельным ударом!

— Да не в этом дело Леваш! — с досадой воскликнул Картымазов. — Не в том, справятся они с возможным противником, или нет — я не сомневаюсь, что справятся! И даже неважно куда и зачем они поехали, а важно — на правое ли дело? Посудите сами: НИКТО из наших детей ни слова не сказал родителям о цели своей вооруженной поездки; более того — некоторые — твои, Макар и твои Филипп, даже умышленно солгали! Что это значит? Это значит, что они знали заранее, заведомо, что мы этого их неизвестного дела не одобрим! Значит это дело нехорошее! Но с другой стороны — не так они воспитаны, чтоб на неправое, нехорошее дело идти! Что же это значит?

— Минуточку, — сказал Макар Зайцев и все увидели как его лицо на глазах бледнеет, — мне пришла в голову одна мысль….Я поделюсь ею, но позже… Филипп, если больше нет вопросов к Онуфрию Карповичу, может, послушаем Микиса?

Филипп поглядел на Федора Лукича и Леваша. Те кивнули.

— Спасибо за помощь, Онуфрий Карпович, — сказал Бартенев, — Будешь выходить — пригласи Микиса.

Через минуту высокий, крепкий, смуглый, чернобородый Микис, выглядящий гораздо моложе своих шестидесяти пяти лет, сидел на месте Манина.

— Позволь мне спросить Микиса первому, — обратился Леваш к Филиппу, — это мелочь, но она меня очень интересует.

— Конечно! — согласился Филипп.

— Скажи, Микис, — сощурился Леваш, — не видел ли ты случайно, наших ребят пару месяцев назад, когда они возвращались от Аристотелева, с масленицы. Ведь ты в то время чистил на поле раскопанные пушки, и они должны были проехать мимо тебя…

— Да так и было! — Подтвердил Микис — Они проехали мимо очень веселые и все со мной поздоровались.

— А не помнишь ли ты — была на Иване Медведеве шапка?

— Точно помню. Была. Он сорвал ее с головы помахал мне ею и надел снова.

Та–аак, — протянул Леваш, — очень интересно! Больше вопросов у меня нет. — И задумался.

Возникла пауза.

— Микис, — обратился к греку после некоторого молчания Филипп, — ты был другом Василия, намного раньше, чем его друзьями стали мы. Я много хорошего слышал о тебе от него. А впервые, я узнал твое имя одновременно с именем Медведева. Стрела проткнула меня насквозь, пройдя рядом с сердцем, рана воспалилась, и я, быть может, не выжил бы, не появись тут Василий. Он дал Лукичу чудодейственную мазь из трав, а делать эту мазь, как он подчеркнул, научил его ты. Благодаря этой мази я быстро встал на ноги, а впоследствии Василий научил меня изготавливать ее по твоему рецепту, и она еще много раз делала свое доброе дело. Мы ее так и называли «мазь грека Микиса». Ты с малых лет воспитывал и младшего Медведева — Ивана и любишь его как родного внука. Я знаю, что Василий, уезжая в Литву на службу Великой княгине Елене, назначил Ивана полноправным владельцем Медведевки, и я, наконец, знаю, что Иван, уезжая три дня назад, назначил тебя управляющим имением до его возвращения. Я почти уверен, что тебе одному он сказал, или хотя бы намекнул, куда и зачем отправляется. Как вскоре оказалось, он уехал не один. Вместе с ним уехали наши дети. Мы очень обеспокоены, потому что они уехали тайно и, вооружившись до зубов — не на прогулку, значит. И вот сейчас, во имя нашей дружбы, во имя твоей дружбы с Василием, во имя твоей любви к нему и сыну его Ивану, скажи нам все, что тебе известно — быть может, еще не поздно предотвратить какое–то несчастье!

Микис некоторое время молчал, опустив голову, а когда поднял ее, все увидели, что в глазах у него стояли слезы.

— Вы не поверите, — очень тихо, почти шепотом, произнес он, — но я, действительно не знаю. Он ничего не сказал мне. Третьего дня Иван…. Иван Васильевич… пригласил меня на рассвете и сказал примерно так: «Микис, я уезжаю по очень важному делу, о котором не могу тебе ничего сказать, потому что поклялся хранить молчание. Я назначаю тебя управляющим нашей землей и нашим имуществом до моего возвращения, либо, до возвращения батюшки, если он приедет ранее меня. Тебе лучше других известно, — продолжил он, — как много неожиданностей таит в себе жизнь воина, а потому на всякий случай оставляю тебе запечатанное моей печатью письмо, которое разрешаю вскрыть только после моей смерти, засвидельствованной не менее чем двумя лицами, либо после десяти лет моего невозвращении, если всякий слух о моей судьбе сгинет. Передав мне это письмо на хранение, он сел на коня и уехал.

Старые друзья снова многозначительно переглянулись, Зайцев побледнел еще больше, и на этот раз тоже выпил стопку водки вслед за Картымазовым и Левашом.

— Они всегда были такие, эти Медведевы, — вздохнув, сказал Микис, — Покойный батюшка Василия, бывало, помню, соберет свой отряд и говорит — «Всем выспаться, вина, меда вечером не пить, с утра ничего не есть, на рассвете выступаем!» Куда, зачем — никогда не говорил заранее. Только когда уже выезжали утром — давал каждому указания что ему делать в том или ином случае и тогда только выяснялось, как далеко и по чью голову идем…. А Василий — разве не такой же? Он ведь до последней минуты скрывал, что в Литву поедет. Яблоко от яблони недалеко падает — вот и сын его такой же… Молчание он хранить поклялся …. Да думаю, просто отговорка это — чтоб я не расспрашивал, зная, что батюшка его, Василий, просил меня присмотреть за первенцем.

— Вот что, Микис, — сказал Картымазов, — если дети по молодости и неразумению ввязались в какую–то авантюру и, если вследствие этого им, быть может, грозит смертельная опасность — долой любые препятствия, которые могут помешать нам остановить и спасти их! Я думаю, ты должен дать нам это письмо! Мы прочтем его пока Иван еще надеюсь жив, чтобы не пришлось потом читать это письмо ПОСЛЕ его смерти!