Шахта

– Привет!

Обернулся ровно настолько, чтобы видеть пару. Она отклонилась сначала назад, потом вперед, он – лет сорок, одутловатое лицо, мощные руки – остановил ее где-то посередине и настроил взгляд в мою сторону.

– Ну привет, – ответил я.

– А ты разве не должен сегодня выходить в ночную?

– Я и без того в ночной, – отреагировал я и приподнял бокал.

– Да ты херов шутник, мать твою. Дерьмо оттуда само никуда не денется.

Он выглядел серьезным.

– Какое дерьмо? – спросил я максимально нейтральным голосом. – Откуда?

Тот наклонил голову, видимо, делая повторную попытку сконцентрировать взгляд на мне.

– Слышь, ты ведь не Ниеминен?!

Я поднялся и подошел: вблизи он оказался еще более пьяным, чем можно было предположить. Вгляделся ему в глаза.

– Какое дерьмо должно и куда деваться?

– Обознался, – ответил он, – все в порядке.

…Я вспомнил, о чем говорила женщина на ресепшене. Все битком забито, и мне досталась последняя комната. Но парковка все же была полупустой.

– Томи, ты будешь допивать свое пиво? – включилась его спутница. – Не можешь, так дай мне, я допью.

Я посмотрел на нее. В глазах стояла какая-то архаическая жажда. Отдал ей свой бокал.

– Пожалуйста.

Женщина схватила пиво. Мужчина сердито посмотрел на нее: скоро он будет винить ее в том, что она заговорила с незнакомцем – динамика отношений пьянствующих пар одинакова везде и во все времена. Я решил не дожидаться ссоры, уже повисшей в воздухе, и отправился к себе в номер.

Куртка, перчатки, шапка.

Снег скрипел под ногами, когда я шел к машине.

Он следил за людьми. Нет, не всегда, но это было существенной частью его работы, а значит – его жизни. Мысль об этом опять посетила его, когда он шел по посыпанному гравием тротуару, вышел на площадь Тёёлёнтори и увидел со всех четырех сторон освещенные окна.

Сколько же людских жизней, квартир, домов, дач, вилл, усадеб и номеров гостиниц ему пришлось увидеть! Он оказывался в аккуратном жилье, в таком, где, казалось, никто не жил, где ни один предмет не принадлежал никому, где ничто не говорило о том, как жильцы справляются с временами года или с потоком дней. Другая крайность была совершенно мистической – это люди, жившие в заскорузлой грязи и хламе, где на пол сваливалось все нужное и ненужное.

И чем больше он видел, тем проворнее становился.

Прихожая сообщала ему все самое необходимое: ботинки, верхняя одежда с ее лейблами, ее качество, состояние и количество; ковер и его состояние, следы на полу или их отсутствие; ароматы, запахи или зловоние. Все это за несколько секунд подготавливало его к тому, чего нужно ждать, а чего не стоит.

Люди считали дома своими крепостями.

Он понимал ошибочность этого представления. Порой он входил с людьми в подъезд, поднимался на лифте на верхние этажи и слушал, как они с кем-то разговаривают, как шарятся в телефоне, как откашливаются, усмехаются и что-то говорят о погоде или просто стоят и дышат так, что можно различить мельчайшие нюансы – оттенки усталости, дрожь нетерпения. Вместе с тем он всегда признавал потребность людей иметь свое собственное пространство, вне зависимости от его крохотности или кратковременности.

Камни площади скользкие под тонким полотном снега. Вокруг – освещенные окна, а за ними люди в своих домах. Люди бегут по улице домой. Сегодня он прошел мимо них, и это напомнило о том, чем он занимается, из чего состоит его работа и жизнь.

Он следит за людьми, а потом убивает их.

Полчаса по темной дороге, пока отсвет не начал понемногу усиливаться, пока лес наконец не расступился и все территория шахты не открылась, подобно лунному пейзажу. Я объехал ряд машин и припарковался с самого краю. Вот только заглушить двигатель, и холод сразу выстудит все внутренности, а если не глушить, то кто-то да обратит внимание. Казалось маловероятным, что проходная вдруг подобреет и выдаст пропуск, скорее – наоборот. Не вариант.

Я вернулся на дорогу. Неподалеку от выезда на шоссе была скрытая снегом отворотка на лесную дорогу в обе стороны – направо можно проехать вдоль рудника. Свернул и поехал. Дорога казалась мягкой, так что ехать приходилось медленно. Она плавно уходила вправо: деревья, сугробы по краям, наконец, открытая площадка. Я выключил фары.

По мере того как глаза привыкали к темноте, площадка разрасталась до огромной открытой вырубки – рудника, – поделенной на равные прямоугольники. Около одного из таких прямоугольников со стороны леса я заметил движение. Расстояние было приличным, так что два огромных экскаватора и десяток рабочих вокруг них казались просто копошащимися муравьишками. Через мгновение стало ясно, что прямоугольники были шламонакопителями: их поверхность замерзла, и выпавший снег практически скрыл их от глаз всякого случайного прохожего.

Чем там они заняты? И что там такое, что нужно делать именно ночью и именно в этом месте? Вряд ли из жижи добывается руда.

Дерьмо оттуда само никуда не денется.

Гудели экскаваторы, рыли землю. Прожекторы были направлены на лес. Вокруг суетились рабочие.

У меня с собой ничего подходящего не было, кроме телефона, но на нем ведь есть фотокамера. Заглушил мотор и вышел из машины – ветер тут же вцепился в одежду. До экскаваторов было несколько сот метров. Рудник был обнесен высоким забором из металлической рабицы без единого прохода, налево забор уходил в небольшой лесок.

По снежной целине идти было тяжело. Стало холодно. Когда добрался до опушки, снег набился в ботинки, штаны и под куртку, пальцы закоченели напрочь. Я нашел место, где рядом с забором лежал огромный камень. Взобрался на него и прыгнул, а приземлившись, сообразил, что даже не подумал, под напряжением ли забор. Если бы было так, то я уже лежал бы без сознания в метровом снегу. Я поднялся и медленно двинулся в сторону света и звуков. Ветер студил лицо. Я старался двигаться по полосе между хранилищами, чтобы случайно не оступиться. Знал, что еще некоторое время буду под защитой темноты. Холод начал сковывать ноги, жечь горло и легкие. Пот лился по спине, но я боялся замерзнуть.

Сквозь гул экскаваторов начал слышаться шум голосов. На самом краю площадки поверхность плавно уходила вниз – рабочие рыли какую-то канаву прямо в сторону леса. Я сделал еще несколько шагов и остановился. Снял перчатки и вытащил мобильник из кармана. Он не включался. Я попытался нагреть его дыханием: встал в снег на колени, зажал телефон в ладонях и начал дуть – экран оставался черным. Ничего нового не происходило и, послушав несколько минут гул двигателей и скрежет ковшей по мерзлой земле, я пошел назад к машине.

Обратный путь казался бесконечным. Было холодно. Услышал голос Паулины, как она однажды описала меня друзьям в завершение вечерних посиделок под выпивку: «Янне продаст свое левое яйцо, лишь бы взяли его статью, а правое, чтобы сверху была его физиономия. А на что, спрашивается, они ему? Его же дома никогда не бывает!»

Забор был выше, чем еще несколько минут назад. Залез с помощью ели рядом и, перевалившись, кувырнулся на ту сторону – опять повезло! Под снегом не было камней или торчащих веток. Не ощущая ног и рук, практически одним усилием воли завел машину и поехал обратно.

Взгляд хозяйки внимательно следил за мной, пока я проходил по вестибюлю. Добрался до номера, скинул одежду на пол ванной, выпил несколько стаканов воды и встал под горячую воду. Понемногу удалось унять дрожь. Вернулся в комнату и проверил телефон. Он был ледяной на ощупь и отказывался включаться: пожелать Элле спокойной ночи шансов не было никаких.

Я подошел к окну задернуть шторы, посмотрел на улицу в сторону парковки.

Идет снег.

Длинная тень.

Фигура мужчины.

У которого все было широким, и пожать руку ему было все равно, что ухватиться за вилку погрузчика.

Стоит там, смотрит прямо на мое окно, а через мгновение исчезает в темноте.