Страница 4 из 6
Впрочем, не следует думать, что Чехову увиденные южные городки понравились. В его письмах мы найдём очень нелицеприятные (и с тем – правдивые) характеристики Таганрога, Славянска, Краматоровки (сейчас – Краматорск). В письме сестре М. П. Чеховой Антон Павлович рисует схему Донецкой железной дороги и даёт пояснение: «Центральный шарик – это ст. Дебальцево. Остальные шарики – это всяческие Бахмуты, Изюмы, Лисичански, Лугански и прочие пакости…»
Находясь в Рагозиной Балке, Чехов пятого мая пишет письмо писателю Николаю Лейкину, из которого и взята знаменитая чеховская фраза-характеристика Донецкого кряжа: «Жил я последнее время в Донской Швейцарии, в центре так называемого Донецкого кряжа: горы, балки, лесочки, речушки и степь, степь, степь…» Весенние степные просторы, прорезанные глубокими лесистыми балками, обилие солнца и тепла, от которого Чехов отвык в Москве.
Вечером пятого мая Антон Чехов уезжает из Рагозиной Балки в Святые Горы (ныне Святогорск Донецкой Народной Республики). В общей сложности, писатель провел в Рагозиной Балке около недели, наполненной впечатлениями степного юга России. Впечатления впитывались, осмысливались, им нужно было время, чтобы выкристаллизироваться в художественные образы, по-чеховски ёмкие. Уезжая из Рагозиной Балки, писатель написал своей сестре М. П. Чеховой: «Напоэтился я по самое горло: на 5 лет хватит».
17 мая А. П. Чехов вернулся в Москву. Семейная и литературная жизнь захватывает писателя, Чехов напряженно работает. Южные впечатления находят отображение в рассказе «Счастье», опубликованном 6 июня 1887 года в «Новом времени». Небольшой рассказ, наполненный южными пейзажами, был восторженно принят читателями, пленённых и красочным чеховским языком, и экзотичностью. Брат писателя Ал. П. Чехов так описывал популярность рассказа в Санкт-Петербурге: «Ну, друже, наделал ты шуму своим последним «степным» субботником. Вещица – прелесть. О ней только и говорят. Похвалы – самые ожесточенные. Доктора возят больным истрёпанный № как успокаивающее средство… Хвалят тебя за то, что в рассказе нет темы, а тем не менее он производит сильное впечатление. Солнечные лучи, которые у тебя скользят при восходе солнца по земле и по листьям травы, вызывают потоки восторга, а спящие овцы нанесены на бумагу так чудодейственно картинно и живо, что я уверен, что ты сам был бараном, когда испытывал и описывал все эти овечьи чувства. Поздравляю тебя с успехом».
Но настоящая широта степи, широта русского человека на этом просторе, требовали большей формы, нежели рассказ. 1 января 1888 года Чехов принимается за повесть для «толстого» литературного журнала, повесть, которая могла бы охватить, всецело передать южное великолепие степи. Повесть, которая стала бы достойной для дебюта в серьезной литературе. Здесь писатель столкнулся с трудностями, поскольку практически не имел опыта написания крупной прозы. В письме В. Г. Короленко от 9 января 1888 года Чехов делится своими тревогами: «С Вашего дружеского совета я начал маленькую повестушку для «Северного вестника». Для почина взялся описать степь, степных людей и то, что я пережил в степи. Тема хорошая, пишется весело, но, к несчастью, от непривычки писать длинно, от страха написать лишнее я впадаю в крайность: каждая страница выходит компактной, как маленький рассказ, картины громоздятся, теснятся и, заслоняя друг друга, губят общее впечатление. В результате получается не картина, в которой все частности, как звёзды на небе, слились в одно общее, а конспект, сухой перечень впечатлений». Подобным беспокойством о трудностях написания крупной вещи, Чехов делится и в письме Д. В. Григоровичу 12 января, в этом же письме Чехов называет свою повесть «Степь».
Над повестью «Степь» А. П. Чехов работал немногим более месяца, уже 3 февраля отправил рукопись в «Северный вестник». В этой повести Антону Павловичу Чехову удалось изобразить и степь, и степных людей, и передать свои степные впечатления. Сотрудник редакции «Северного вестника» А. Н. Плещеев так отозвался о повести, ещё до выхода «Степи» в журнале: «Прочитал я её с жадностью. Не мог оторваться, начавши читать… Это такая прелесть, такая бездна поэзии, что я ничего другого сказать Вам не могу… Что за бесподобные описания природы, что за рельефные, симпатичные фигуры…» Чеховская повесть увидела свет в мартовском номере «Северного вестника» и степные просторы зазвучали в русской литературе, как до этого они звучали лишь у Гоголя.
Степная тема, луганская земля, в творчестве Чехова прозвучат ещё в 1897 году, через десять лет после южной поездки. Осенью 1897 года А. П. Чехов отдыхал в Ницце. Здесь, вдали от русских пространств, писатель пишет рассказы «В родном углу» и «Печенег», которые опять возвращают нас в северную часть Таганрогского округа. В рассказе «Печенег» упоминается станция Донецкой железной дороги Провалье, близ которой живёт казачий офицер Жмухин. В описании дома персонажа «Печенега» Ивана Абрамыча Жмухина, прозванного за дикость мировоззрения «печенегом», угадывается дом Гавриила Павловича Кравцова. Но, впрочем, не следует думать, что Г. П. Кравцов был прототипом Жмухина – скорее, Чехов художественно преобразовал и описываемое пространство, и действующих лиц. В «Печенеге» писатель ставит проблему глубокого культурного отставания казачьего офицерства. Я. Я. Полферов приводит следующее высказывание Чехова о казаках Донского края: «Мне больно было видеть, что такой простор, где все условия созданы, казалось, для широкой культурной жизни, положительно окутан невежеством и притом невежеством, исходящим из правящей офицерской среды… Будь офицер… образованнее, культурнее духовно, я уверен, что не было бы такого невежества и «печенеги» все бы перевелись». Не правда ли, очень современно звучит?
Пребывание А. П. Чехова в Донбассе было не продолжительным, но великий русский писатель вынес из поездки по югу живые, яркие впечатления. И по истечении более 120 лет мы, вчитываясь в строки «Степи», «Счастья», «Печенега», видим живых обитателей Луганщины XIX века, оживлённых мастерством Чехова-художника. И всё так же раскинулась степь, всё так же шумят над ней грозы, всё так же ищет на ней своего счастья человек.
Луганский парижанин Владимир Смоленский
Имя этого известного эмигрантского поэта почти неизвестно на его донбасской родине. Оно вернулось в Россию, там издаются его книги, а стихи – включаются в многочисленные антологии литературы русского зарубежья.
Кто же он, Владимир Смоленский?
Уездный город
Навряд ли современный луганчанин может себе представить еще тот, старый, Луганск. Нищий, вдавленный в степь городок, пыжившийся и жавшийся от зноя к реке. Немногочисленные многоэтажные здания, огромная базарная площадь, Никола Златые главы на Романовской.
Четырехэтажный дом Васнёва казался нелепым Гулливером среди ничтожно бедных, придавленных домиков-лилипутов… Современный луганчанин уже никогда не увидит в перспективе Казанской улицы (ныне – ул. Карла Маркса) величественный и суровый облик Казанского собора, снесенного в 30-е годы.
Что думал о нем, родном Луганске, юный Володя Смоленский, сын полковника жандармерии, «начальника Луганского отделения Екатеринославского жандармского полицейского управления железных дорог»? Помнил ли о нем в эмиграции? Наверное, этот вопрос не так был важен для зрелого Смоленского: уж слишком юным покинул родной город, да и для потомственного донского казака, каким он являлся, куда памятнее был Великий Дон. «… Родился 24 июля [6 августа по новому стилю – А.Ч.] 1901 года в имении моего отца на Дону», – сообщал впоследствии Владимир Смоленский Зинаиде Шаховской.