Случайная встреча

— Теперь, выходит, не спросишь?

— Не знаю, не знаю… — протянул Гаврилов и словно в недоумении развел руками.

«Сломал рога» Новоселов очень просто. К весне его вызвали в сектор печати обкома партии и предложили редактировать газету другого, более крупного района. Он сразу понял, в чем тут дело.

— Это что, повышение или как? — спросил Новоселов. — Гавриловская протекция?

— Будем надеяться, что такой протекции из нового района вам не будет, — сказали ему. — Секретарь райкома там парень молодой, но толковый.

— А может — на учебу разрешили бы мне, а? Ведь годы уходят. Когда-то мечтал поступить в автодорожный институт. Потом — на факультет журналистики. А сейчас что-то появилось желание — в сельскохозяйственный.

— Жалко вас отпускать, — откровенно сказали ему. — Газетчиков-то у нас не хватает. Но в сельскохозяйственном ведь заочное отделение есть. Как?

Один курс Новоселов закончил заочно, а потом все же перевелся на стационар.

…И вот сейчас в чемоданчике лежит диплом агронома, сам он, Новоселов, снова в знакомых местах, а напротив него сидит в дорожной пыли тот самый Павел Александрович Гаврилов, который любил расхаживать по райкомовскому кабинету и слушать, как поскрипывают под его ногами половицы.

Жара палила и палила. Чудилось: где-то там, в луговых глубинах, была раскаленная банная каменка невероятных размеров, и на нее кто-то лил и лил целые речки воды. Пар растекался во все стороны, доставал до проселка, окатывал Новоселова с Гавриловым тяжелыми горячими волнами.

— Да, не сработаемся с Бугровым, — повторил Гаврилов, засовывая окурок под каблук сапога. — Это уж как дважды два. — И, вздохнув, пояснил: — Бугров-то не успел принять хозяйство — и сразу за чистые пары… А я на них… на парах этих… погорел уж раз… не без твоей помощи.

— В «Степном» же чистых паров почти нет, — холодно проговорил Новоселов. — И, насколько я знаю, Прохоров их не старается много заводить. Там увлажненная зона, — кивнул он в сторону уходящей грозы. — На чем же погорел там?

— Злой ты, оказывается, — с желчью произнес Гаврилов. — Злопамятный. Почему это большинство людей — злопамятны?

— Ты думаешь — большинство?

Гаврилов не ответил.

— Не знаю, Павел Александрович, злопамятный я или нет, — продолжал Новоселов, — но твои не столь уж давние рассуждения о доморощенных демагогах, об идейно незрелых людях я, видно, никогда не забуду.

Гаврилов потрогал велосипедное колесо, проверяя, видно, хорошо ли оно накачено.

— Да, конечно, мы с тобой не очень дружно жили, — сказал он. — Особенно после этого разговора. Но слова — что! Главное — не слова, а действия. Признайся уж — зло на меня ты держишь не за эти слова, а за то, что я потребовал тебя убрать из района? Ну, отвечай.

И в голосе Гаврилова прозвучали даже торжествующие нотки.

А Новоселов глядел, глядел на него во все глаза, будто увидел впервые. Да, собственно, так оно и было. Истинный, настоящий, как ему показалось, Гаврилов только сейчас, после своего последнего вопроса, предстал вдруг перед ним во всей наготе. «Да ведь он же непроходимо глуп! — думал Новоселов. — Это же… просто обыкновенный невежда. Как же я раньше этого не заметил?»

— Ну, так что же молчишь-то? Отвечай, — тем же голосом произнес Гаврилов.

«И как другие не заметили? — продолжал невесело размышлять Иван Иванович. — Хотя, почему не заметили? С секретарей райкома убрали. Из «Степного» от Прохорова тоже. А от Бугрова теперь сам бежит».

Новоселову стало как-то легче, свободнее.

— Так что же в «Степном» произошло? — переспросил он Гаврилова. — Чего с Прохоровым опять не поделили?

Губы Гаврилова дрогнули, он быстро провел по ним рукой и словно стер свою усмешку.

— «Опять»… Ишь ты! Я и говорю — злопамятны люди. — Голос Гаврилова сухо потрескивал, и было заметно, что он сдерживается, боясь сорваться. Новоселов даже с интересом следил, справится ли Гаврилов с собой. — Ну слушай, если уж хочешь. На кукурузе мы не сошлись. Ее, как ты знаешь, рекомендуют сеять квадратно-гнездовым способом… что я и отстаивал. Прохоров начал сеять узкорядным…

— А урожай каков?

— Потом еще работал в двух совхозах, — оставляя без внимания вопрос Новоселова, продолжал Гаврилов. Он все-таки справился с собой, не сорвался на крик, хотя говорил теперь с явной злостью, какой-то беспощадностью. Непонятно вот только было — самому себе он адресует эту злость или кому-то другому. — В первом не сошелся с директором в том, что отстаивал прогрессивный раздельный способ уборки.

— А директор приказал косить напрямую?

— …А во втором вообще популярно объяснили, что у меня методы руководства людьми — культовские, осужденные, дескать, партией и народом…

— Судя по работе в райкоме… — начал было Новоселов, но Гаврилов его перебил:

— Что — судя! Ты погоди… Да, урожай кукурузы в «Степном» выше, чем в других хозяйствах области. Да, иногда напрямую убирать выгоднее, чем раздельно. Не понимаю, что ли? Не дурак. А что мне делать? Партийные органы требовали кукурузу сеять только квадратами, а убирать хлеб только раздельно. Что мне — против линии идти было?! Или вот культовские методы… Меня в этом грехе дважды обвиняли уж. А какой я, к черту, культовик? Я культ личности осуждаю не меньше других. Это — черное пятно в истории страны и нашего общества. Но и с меня ведь требовали в безоговорочном порядке. Обеспечь — и точка! Обеспечь посев такого-то количества зерновых культур! Обеспечь в таких-то размерах хлебозаготовки! И приходилось выгребать семенное зерно и фураж в колхозах, приходилось… Вот и та история с кукурузным полем в «Красном партизане»… Прохоров тогда выпалил мне прямо в лицо — не ожидал, дескать, такой подлости от тебя, Павел Александрович. Что ж, я даже… могу и согласиться. Подлость не подлость, а… неприятно, в общем. Но приходилось на это идти.

Гаврилов умолк. Он несколько секунд тяжело дышал. Затем, чуть успокоившись, достал носовой платок и вытер потное лицо и шею.

— Вот так, уважаемый Иван Иванович, — сказал он, пряча платок.

Такой откровенности Новоселов от Гаврилова не ожидал. И сейчас сидел напротив него еще более удивленный, чем прежде. Несколько минут назад он решил, что Гаврилов просто глуп. Но если… если руководитель отлично сознает, что делает, и понимает, что его действия наносят явный вред людям, которыми он руководит…

— Так что же молчишь-то, Иван Иванович? — прервал размышления Новоселова Гаврилов.

— Да… Не враз и сообразишь, что ответить… на такое откровение, — сказал Новоселов.

— Верно. Сложна она, жизнь-то.

И в голосе Гаврилова — снова какой-то торжествующе-снисходительный оттенок.

— Сложна. Однако, Павел Александрович, рано или поздно тебе придется ответить самому себе на один-два вопроса.

— Ответим. Хоть на десять. И хоть сейчас, — проговорил Гаврилов. Но в голосе его уже не было и намека на торжествующие нотки. Он отвернулся от Новоселова и с тоской глядел в ту сторону, куда ушла недавняя гроза, куда уплыли черные, тяжелые тучи, заваливавшие недавно «весь горизонт.

— Эх, Павел Александрович, — покачал головой Новоселов и поднялся с чемоданчика. — Почему же от Бугрова уезжаешь?

— Я объяснял.

— Непонятно ты объяснял. А может быть, даже нечестно.

— Как это понять — нечестно?

— Видишь ли… Я помню, как Прохоров тебе насчет подлости говорил. Я в это время, если ты не забыл, находился в колхозе в роли уполномоченного. Словом, я стоял рядом с ним. Так вот, Прохоров тебе еще и насчет совести говорил. Помнишь, он советовал тебе бояться ее? Так вот, думаю, не проснулась ли она, наконец, в тебе. Не она ли погнала тебя из совхоза…

Гаврилов вскочил с земли Губы и щеки его тряслись, все лицо было искажено гневом. Он сжал кулаки и сделал шаг к Новоселову. Но тут же опомнился, снова отступил назад, сунул руки в карманы пиджака.

— Мальчишка! — выкрикнул он, как когда-то в своем секретарском кабинете. — Ты с какого года в партии?!