Страница 44 из 53
— Тогда я возьму назад свое слово и вместо пятисот долларов заберу все.
Трясущимися руками Брумлей открыл письменный стол, достал бумажник и отсчитал 50 долларов жалованья и 500 «наградных».
— Видит бог, — простонал он, — вы меня разоряете, — и неловким движением постарался скрыть внутренность туго набитого бумажника.
Петька, все время сидевший молча, вдруг крякнул и заговорил, — заговорил на языке Урабунна:
— Брумлей понимат Урабунна?
— Так-так, — насторожился тот, — понимаю.
— Так-так, — насторожился и Бамбар, — что-то ляпнет мой способный сынишка…
Способный сынишка ляпнул:
— Бамбар-биу не есть коммунист. Коммунисты не занимаются озорством. Бамбар-биу анархист… с разбойной повадкой.
— Заткнись, Пе-тух! — словно поп с амвона, возгласил анархист.
— Заткнись сам! — ощетинился Петька, покраснел и, растеряв в гневе все урабуннские слова, выпалил по-русски:
— Головотяп.
Брумлей с интересом следил за их препирательством, но Бамбар-биу, сжав челюсти, оборвал круто:
— О головотяпстве поговорим после. Сейчас ты подстрелишь Брумлея, чтобы обезвредить его на три часа.
— Как бы не так. Стану я руки марать.
— Пионер. Не заставляй меня дырявить эту тушу револьверными пулями. Живо…
Петька засопел и выстрелил. Брумлей, чаявший крупной ссоры между анархистом и «сыном» анархиста, сразу оплыл в кресле, свесив голову набок и опустив синюшные веки на синюшные щеки.
Бамбар-биу вскочил, спрятал маузеры, помахал онемевшими руками: «Уйму времени ухлопали», — пожаловался кому-то и, перегнувшись через стол, вытащил бумажник из скрюченных пальцев Брумлея.
— Грабишь? — прогудел надутый Петька.
— Не граблю, а конфискую, — спокойно поправил анархист, пряча бумажник в карман. — И коммунисты признают конфискацию.
— Только тогда твои суждения будут иметь вес, — возразил Петька, — когда ты будешь учитывать время и обстоятельства, сопутствующие ему. Коммунисты применяли конфискацию в период военного коммунизма, когда молодая республика была зажата в тиски блокады и средств для борьбы с белогвардейцами неоткуда было взять, кроме как от собственной буржуазии. Диалектика, милейший Бамбар. Всегда помни о ней, калабарский боб…
— Здорово! — искренне восхитился «калабарский боб». — Молодец Петух: покрыл, что называется. Но я, как видишь, не смущен: моя практика подчинена другой диалектике. Идем.
Он запер двери кабинета, коридора и гостиной и ключи взял с собой. В швейцарской достал несколько крупных кредиток и всунул их в руку задремавшего камердинера: «Наградные от меня, — присовокупил он, — удирай, Бобби, из Австралии как можешь скоро».
Город сверкал электричеством и стал оживленней.
На улице их ожидал клокочущий от нетерпения трехсотсильный гоночный автомобиль — любимец мистера Брумлея. Мощная машина была приспособлена для песчаных пустынь посредством глухой брони, одевающей ее вплоть до рессор, клыков и лапок. Так же наглухо задраены были тормоза и рулевое управление. Кузов ее имел вид моторной лодки, открытой сверху, лишь с одним стеклом, защищающим шофера и пассажиров от встречного ветра.
Бобби запер дверь парадного, ключ отдал анархисту и быстрыми шагами удалился через улицу в переулок.
Приятели сели в авто. Шофер, так же задраенный, как и его машина, запустил двигатель. Темнокожий полисмен на углу улицы козырнул шикарной машине, осчастливленный такой возможностью, и почтительно посторонился.
7. Карлик маки-домовой с Малайских островов
На краю города, вблизи трехэтажного здания, выкрашенного в розовую краску и подслеповато мигавшего тусклыми огоньками через решетчатые веки окон, авто остановился. От ущербленной, но все же достаточно яркой луны его укрывала тень одинокого тополя.
В дороге Бамбар-биу скинул с себя сюртук, крахмальную грудь, манжеты и ботинки. Петька тоже снял обувь.
Здание, к которому они, уподобившись ящерам, ползли по пыли, по песку, по траве, от возвышения к возвышению, от куста к кусту, стояло одиноким, в содружестве с тополем, оживляя унылость далекой окраины. Оно было обнесено высокой каменной оградой, вдоль которой с внешней стороны, из конца в конец, шагало двое часовых, встречаясь и вновь расходясь.
— Сними, Петька, обоих, — шепнул Бамбар-биу.
Петька не возражал. Часовые сошлись, и он угостил их призрачным лучом.
Далее Петька «работал» самостоятельно. На вытянутых руках Бамбар-биу вздел его на грань стены. Едва Петькина голова обрисовалась над стеной, раздался испуганный окрик часового, бродившего по тюремному двору. Прежде чем часовой вскинул винтовку, Петька уложил его спать, и прежде чем на окрик прибежал второй часовой, Петька перевалился через стену и тяжело ухнул на мощеный двор тюрьмы. Потирать ушибленные части (левую руку, левую ногу и весь бок) некогда было, — гулко топоча по асфальтированной дорожке, бежал второй часовой. Он орал заблаговременно. Петька смазал и его. Но этим дело не ограничилось. От ворот мчался на крик сторож, дребезжа ключом по бляхе. За ним явились еще двое и еще двое: вся тюрьма поднялась на ноги. Петька мазал поодиночке, по двое, по трое и по группам и… домазался. Последним — в одышке и в испарине, каплями сверкавшей на лбу — примчался тучный жандармский офицер. Был ли то сержант, капрал, генерал или сам черт в погонах, Петька не успел разглядеть и никогда не узнал впоследствии: щелкнул курок, и синим зигзагом вылетела молния из страшной игрушки — от жандармского офицера остался белесый пепел: синие головки в барабане кончились.
— Ну, чего ты? Чего ты? — несколько минут бесплодно вопрошал Бамбар, отчаявшийся ждать пионера и перескочивший стену. — Экую кучу наворочал, но ведь никто ж не убит. Чего ты остекленел?
— Да… да… да… Не убит?! — отозвался наконец Петька, стирая холодный пот со лба. — А кто топчет ногами офицера?
Не подозревая, что под босыми его ногами покоятся бренные останки человека, Бамбар-биу глянул равнодушно на тепловатый прах и подумал: «У мальчишки, кажется, не все дома».
Оставив его у ворот, сам он скрылся в дверях тюрьмы.
Прошло огромное количество мучительных минут. В пролете между тюрьмой и оградой над головой Петьки мигали словно усталые звезды. Где-то на краю города выла голодная собака. С утра не видавший маковой росинки, корчился в бунтарских судорогах Петькин желудок.
Из тени крыльца вынырнул Бамбар-биу, его сопровождала уродливо ковылявшая фигурка карлика в арестантской одежде. Когда свет луны озарил лицо карлика, Петька широко открыл глаза, и скверные подозрения зароились в его мозгу. У карлика было неприятно-белое, белей снега лицо, носик — с наперсток, губы — змейками, уши нетопыря, глаза ночной птицы, и лохмы волос на голове, заплетенные сзади в две косички. Черные — дугой — брови, еще более увеличивающие глазную орбиту, делали карлика до жути похожим на полуобезьянку с Малайских островов, на маки-домового, изображение которого Петька видал у Брэма. Но дело не в сходстве с маки-домовым, дело — в белом лице, косичках и малом росте появившегося человечка…
Своим сообщением Бамбар-биу добил Петьку:
— Искал, искал, мальчик, твою девочку — нет ее в тюрьме и, говорят, никогда не была. Вот и этот маки с Малайских островов, мой приятель, подтвердит тебе то же…
Карлик раскрыл змейки-губы и для начала пискнул или скрипнул что-то, желая подтвердить.
Петька никаких подтверждений слышать не желал, повернулся спиной и зашагал к воротам. — Надул его шельма Бамбар, определенно.
Воздух всколыхнулся резким тревожным гудком сирены.
— «Навинчивай», Петух, не огорчайся! — крикнул Бамбар-биу, отщелкнув калитку в воротах. И, взяв на руки ослабленного тюрьмой карлика, показал Петьке, как надо «навинчивать», когда конные жандармы клубят пыль по дороге из города.
Шофер не мог ждать и двинул машину к тюрьме. В трех шагах он повернул круто, и беглецы с полного хода прыгнули на сиденья. Тотчас и карлик Маки и Бамбар-биу вооружились карабинами.