Обратный отсчет

Неожиданно выродки замирают, смотрят куда-то за меня, а через мгновение, дружно вереща, бросаются обратно в больничные корпуса. Как могу, скашиваю глаза в сторону и, до предела напрягая зрение, замечаю смутно различимую фигуру с посохом в руках. Странник медленно и осторожно пробирается вдоль сугробов. Полы серой накидки развеваются на ветру. Снежный наст предательски скрипит под его ногами. Звук шагов все ближе. В них мне слышатся удары колокола.

«По ком он звонит? – думаю я. И сам отвечаю: – Он звонит по тебе…»

Наверное, я свихнулся. Тело коченеет. Боль отпускает. Теперь она пульсирует где-то там – на задворках сознания. Смерть нежна, когда ты сам позовешь старуху с косой. Незнакомец уже рядом. Я хочу как можно быстрее шагнуть в бездну, поэтому закрываю глаза. Неожиданно чувствую, как сильные пальцы обхватывают лодыжки и кто-то, глухо выдохнув, едва слышно произносит:

– Я… нашел тебя…

От неожиданности я вздрагиваю. Адреналиновый всплеск, молотом вдарив по ушам, придает мне сил. С трудом продираю глаза, пытаюсь рассмотреть незнакомца. Во мраке он напоминает мне ожившего каменного истукана. Ростом странник явно за два метра, под плотной накидкой угадываются широченные плечи. Лица незнакомца не разглядеть, скрыто под странной маской, напоминающей личину средневекового шлема, снабженную противогазной коробкой с фильтрами. Через плечо переброшена котомка. У пояса на ремне приторочен топор. За спиной необъятный рюкзак и огромный арбалет. Огнестрела не видно.

«Странный выбор, – думаю я. – Пока его перезарядишь, любой хмырь с пистолетом успеет сделать в тебе несколько дырок».

Тем временем незнакомец, воткнув посох в снег, обходит меня кругом. Снимает с себя накидку, тяжело вздыхает и, заприметив недалеко расколотый надвое бетонный блок, направляется к нему. Согнувшись, он обхватывает меньшую часть, затем без видимого усилия отрывает ее от земли. Вернувшись, он кидает блок около креста, встает на него как на постамент.

Теперь я могу во всех подробностях разглядеть его маску. Огромные черные линзы похожи на глаза. Жуткое зрелище, словно на тебя смотрит мертвец. Про себя я называю его Франкенштейн. И точно в подтверждение моих мыслей незнакомец достает топор. Таким, наверное, сподручно людей от плеча до пояса разваливать. Странник, ловко перебросив оружие из руки в руку, в несколько ударов выбивает гвозди из балки до середины. От боли у меня темнеет в глазах.

– Терпи, – бубнит Франкенштейн, – терпи, как сын божий терпел, иного не дано!

С этими словами он выдергивает гвозди. Я глухо рычу в маску противогаза. Незнакомец аккуратно перерезает веревки, стягивающие мои руки. Затем, взвалив меня на могучее плечо, он спускается с бетонного блока и бережно кладет меня на расстеленную на снегу накидку. Мгновение спустя я чувствую, как с лица исчезает противогаз, а обветренных губ касается горлышко фляжки.

– Пей! – приказывает незнакомец, помогая мне приподнять голову.

Я делаю жадный глоток. Чувствуя, как горло обжигает огнем, спрашиваю:

– Кто ты?

– Друг, – отвечает незнакомец, – пей, легче станет!

– Как ты прошел через наш охранный пост? – интересуюсь я, толком не понимая, говорю ли я это вслух или просто думаю.

– Убил всех. Нам надо торопиться, – произносит гигант.

Странно, но я не удивлен этому ответу.

– Как тебя зовут? – продолжаю я.

– Яромир, но ты зови просто – Яр.

«Да уж… ну и имя, словно у сказочного богатыря, но не все ли равно?» – думаю я, чувствуя, как начинают тяжелеть веки.

Делаю еще один глоток. Яр убирает фляжку. Безумно хочется спать. Глаза режет, словно в них насыпан песок. Гигант роется в рюкзаке. Выуживает из него «ГП-7», прикручивает к нему фильтрующую коробку, затем натягивает противогаз мне на голову, регулирует лямки.

– Попробуй выдохнуть, – говорит Яр, – теперь вдохни, нормально сидит?

– Да, – отвечаю я.

– Хорошо, – произносит гигант, – теперь ты надолго уснешь, а когда проснешься, то будешь в безопасности.

– Обещаешь?.. – спрашиваю я, еле шевеля губами.

– Обещаю, – отвечает гигант, кладя мне на лоб тяжелую ладонь. – Спи!

Я закрываю глаза, медленно проваливаясь в зябкую трясину воспоминаний…

Время, словно пленка в старом кинопроекторе, отматывается назад. В голове возникают неясные образы, обрывки воспоминаний. Смутные поначалу, они постепенно складываются в отчетливую картину.

Помню ли я, как все началось? Конечно, помню. Такое не забывается, хотя с момента Удара и прошло столько лет. Подробности тех страшных дней навечно вбиты в каждую клеточку моего мозга.

Итак, Подольск. Убежище № 1659 при городской клинической больнице. Здесь примерно две тысячи человек – выживших после Удара. Я, точно призрак, иду по коридору своей памяти, с каждым шагом углубляясь в прошлое. Смотрю по сторонам. Люди в отсеках буквально сидят друг у друга на головах. Спим мы посменно. А как иначе, если норма по количеству укрываемых перевыполнена раза в три?

Убежище, изначально предназначенное для больных и медперсонала больницы, занято нами, зверолюдьми – именно так, на манер персонажей из романа Герберта Уэллса, я зову про себя большинство из укрываемых. Только в книге ученый пытался из животных сделать людей, а здесь, под землей, человек сам, медленно и неотвратимо, со временем превращается в зверя.

Людское стадо, в день Удара снесшее все на своем пути. Мы, оставившие тяжелобольных на поверхности ради того, чтобы здесь, в подземье, превратиться в живых мертвецов.

А как бы поступили вы, если над головой внезапно раздается надсадный вой сирен, а толпа, страшная в своем молчании, в которую вливается все больше и больше людей, внезапно начинает бежать в одном направлении?

Я осматриваюсь – точнее, в мозгу вспыхивает картина, которую мне не забыть никогда. В тусклом свете едва горящих ламп стены коридора Убежища напоминают склеп. Со всех сторон доносятся стоны и всхлипы. В нос ударяет запах смрада, пота, крови. Я почти не чувствую его, уже привык.

Кажется, что в Убежище стонет какой-то гигантский организм. Как быстро человек может оскотиниться? По-разному. Кому-то нужно несколько недель. Кому-то достаточно и пары часов. Едва мозг осознает, что все, это конец, и ты уже никогда не увидишь солнечного света, то кто-то в твоей голове, тихо нашептывая на ухо: «смерть, смерть, смерть…», словно щелкает рубильником, обесточивающим твою волю.

Каждый сходит с ума по-своему. Одни забиваются в угол и тихо сидят, поскуливая забитыми собаками. Другие режут вены или вешаются в туалете. Некоторые сатанеют и набрасываются с кулаками на любого, кто посмеет, как им кажется, косо глянуть в их сторону. Третьи, обезумев, создают видимость, что все нормально, продолжая каждое утро бриться и застегивать заплатанный пиджак на все пуговицы. Внешне спокойные, они и самые опасные. Если буяна можно утихомирить ударом кулака в челюсть, то что выкинет сумасшедший, не знает никто.

Даже седовласый Арсений Карлович – психиатр, затянутый в Убежище людским круговоротом первого дня, прозевал тот момент, когда Виктор – бывший чоповец из охраны больничного комплекса, – на вид тихий и даже забитый мужик, однажды достал табельный пистолет и начал методично расстреливать каждого, кто попадался ему на пути, пока выстрел из дробовика охранника склада не разнес ему голову.

Я хорошо помню, как Арсений Карлович, покачав головой, сказал тогда: «Скорее всего, у него был посттравматический синдром».

Я же думаю, что разум Виктора просто надломился в тот момент, когда мы в день Удара, закрывая шлюзовые ворота, оставили большую часть рвущихся к нам обезумевших людей на поверхности.

Даже спустя все эти годы я хорошо помню тот странный взгляд Виктора, когда он, видимо осознав, что еще секунда – и нас захлестнет толпа, стал палить в воздух, а затем, когда это не принесло результата, начал стрелять на поражение. Затем к нему присоединился (как я позже узнал) Игорь Владимирович Колесников с «АКС-74У» в руках. Именно тогда, между нами – народом Убежища – и теми, кто остался наверху, пролегла незримая черта, подсвеченная очередями из полицейского «укорота». В тот день мы навсегда отделили мертвых от живых…