Зайчик

От музыки тело само задвигалось в танце, и чувство потери контроля было удивительно приятным. Тело хотело танцевать и танцевало, и это была настоящая свобода. Он кружился, и снег, деревья, звезды и звериные морды кружились вместе с ним.

Когда музыка стихла, Антон обнаружил, что лежит в сугробе под ярким лунным светом. С трудом приподнявшись, он увидел, что все звери, кроме Козла, повалились от усталости в снег, и от их хриплого дыхания в воздухе клубится серебристый пар.

Антон чувствовал себя опустошенным, словно эти прыжки и танцы отняли у него нечто, выжгли самую его суть, оставив только одно: желание как можно скорее заполнить чем-то эту пустоту.

— Ну как, нравится? — спросила Сова.

— Да, — едва слышно ответил Антон.

— Я все еще могу его съесть. — Лиса подползла к нему и смотрела прямо в глаза.

— Моя очередь угощать, дорогая. Оставь его! — велел Волк. Он встал и пошатываясь побрел к лесу, а когда вернулся, на плечах у него был мешок. Бросив его посреди поляны, он поманил Антона.

Звери встали и возбужденно зашептались.

— Пусть зайчик первый попробует, — распорядился Волк.

Кто-то подтолкнул Антона к мешку. Мальчик сунул в него руку и вытащил ломоть мяса с толстым слоем желтого жира.

Раньше его вырвало бы от одного вида такого угощения, но не сейчас.

— Кушай, — пропищала Сова. — Это вкусно.

Антон положил кусок в рот и почувствовал, как по телу разлилось тепло. Мир вдруг переменился. Мальчик понял, что все вокруг по-настоящему живое. Он услышал, как стонет под снегом сухая трава, увидел, что у деревьев и звезд есть лица. Деревья ухмылялись, а звезды корчились в страхе.

— Правильно! — сказал он громко. — Бойтесь! Я допрыгну до вас и …

Он щелкнул зубами.

«Так, наверное, чувствуют себя пьяные, — подумал он. — Так, наверное… ». Но мысли обрывались, уступая место образам. Он забывал слова. Деревья двигались. Снег под ногами бугрился и полз.

Голова кружилась.

Звери с воем бросились к мешку, они толкались, рычали, лезли мордами внутрь и жрали мясо. Только Козел не ел, он все так же сидел, скрестив ноги в снегу, и смотрел вдаль на поля, казавшиеся теперь бескрайним белым морем.

— А вы почему не едите? — спросил Антон, с трудом подбирая слова.

— Почему же? Мы едим. Мы всегда едим.

Он повернулся, и в глазах его отразились силуэты зверей, рвущих мясо.

Проснувшись по будильнику, Антон привычным жестом нащупал на тумбочке очки. Надел их, потом снял и удивленно на них уставился. Это были новые очки, те самые, что забрал Семен. Задрав пижаму, он увидел, что синяка, расплывавшегося вчера чернильным пятном, не было.

Он долго сидел на кровати, силясь понять, что более реально — весь вчерашний день или этот странный сон. Выходило, что сон.

Антон спустился вниз, сказал удивленной маме, что все-таки отыскал очки. Безо всякого аппетита съел кашу, а когда собирался уже уходить, сверху спустилась, вся в слезах, Оля.

— Что случилось? — подбежала к ней мама.

— Мне сон приснился страшный.

— И о чем?

— Мне приснилось, что Тоша стал чудищем.

Мама рассмеялась и обняла ее, а Антон застегнул куртку и, не попрощавшись, выскочил на улицу. Идти через лес он больше не боялся.

На первом уроке Семена не было, а на второй пришли из милиции. Оказалось, что он вчера вечером отправился к другу играть в приставку и не вернулся. Антон невольно провел рукой по ободу очков и поймал на себе испуганный взгляд Ромы Пятифана.

Поползли слухи: говорили о маньяке, о том, что занятия отменят и что милиционеры будут водить детей домой группами, но уроки шли своим чередом, а когда они закончились, Антон направился домой вместе с Полиной.

Дорогой к ним прибилась собака, которую они прежде кормили зефиром и бутербродами. Откупиться от ее умоляющего взгляда удалось лишь печеньем.

— Теперь не отвяжется. — сказала Полина. — Она тут живет, за школой. Ей будку даже построили.

В этот раз он проводил ее до самого дома и, стоя у ворот, спросил:

— А ты веришь в маньяка?

— Не знаю. — Полина немного помолчала, словно раздумывая, говорить или нет, но в конце концов добавила: — Я один раз видела кого-то под окном. В маске… вроде как птица…

По дороге домой Антон остановился на мосту и поглядел вниз, ожидая, что там появится еще одно имя, но снег был чист, и даже старых имен на нем не осталось.

Теперь Антон из ночи в ночь ждал прихода зверей, и когда однажды в начале февраля услышал стук, без колебаний распахнул окно.

На подоконнике стояла Сова.

— Пора! — сказала она.

Антон спустился во двор, и все повторилось. Он плясал со своими новыми друзьями, прыгал высоко-высоко и в прыжке тянулся руками к звездам, пытаясь сорвать их, как спелые яблоки, а Козел играл на флейте.

Антон веселился, но в глубине души знал, что все это затеяно ради одного — разбудить аппетит.

В этот раз угощал Медведь, и Антон больше не стеснялся. Он упал на колени вместе со всеми и рвал зубами мясо, а когда насытился, лежал в снегу, который казался сейчас теплым, как пуховая перина.

— Теперь ты понял, зайчик? — С зубов Лисы на снег падали крупные капли крови. — Понял наш голод?

— Да, — ответил Антон.

— А почему у него до сих пор нет лица? — спросила краснощекая Птица.

— Будет! — сказал Козел. — Следующей ночью. О… я помню эту ночь. Чудесная, восхитительная ночь, а угощение… — Он облизнул свою флейту, и только сейчас Антон заметил, что это была длинная кость, вся в кровавых подтеках.

— Все звучат по-разному, — добавил Козел, заметив взгляд Антона. — В этом и суть.

— Не забудь об угощении. В следующий раз твоя очередь. — Медведь погладил свое непомерно раздувшееся пузо.

— Угощение? — переспросил Антон.

— Да! — Медведь поднял со снега длинный кровавый ошметок, показал его Антону и забросил в рот. — Покажи, что ты умеешь, зайчонок. Нам нахлебники не нужны.

Когда звери ушли, поднялся ветер, заметая следы недавнего пиршества. Антон побрел домой. Ему хотелось свернуться калачиком прямо здесь, в снегу, и спать до следующей ночи, и лишь усилием воли он заставил себя идти. Во дворе он поднял глаза и увидел в окне своей комнаты лицо Оли. Та прижалась к стеклу и смотрела, похожая на привидение, с распахнутым в ужасе ртом.

Антон поднес палец к губам. Тс-с-с! Он почувствовал, что губы у него липкие и все еще покрыты кровью. Зачерпнув горсть снега, он утерся, а когда опять посмотрел на окно, сестры уже не было.

Он вошел в дом и, не особо таясь, поднялся в спальню родителей. Оля лежала между ними, притворяясь спящей. Антон долго стоял в дверном проеме, ожидая, когда же она выдаст себя, но так и не дождавшись, ушел в свою комнату и сразу уснул.

Сестра теперь сторонилась его. Родители стали чужими, и порой, глядя на лес, Антон думал о том, как хорошо было бы жить там. И снег казался таким мягким и теплым, а дом — вонючей клеткой. Лишь с Полиной он чувствовал себя хорошо, только так ни разу и не побывал у нее дома. Ему нравилось гулять с ней на улице, по снегу. Нравилось видеть, как холодный ветер румянит ее лицо. А дома? Нет. Дома все по-другому.

«Приходи, когда захочешь», — сказала она, но Антон не решался. Только обещал зайти в следующий раз.

«Скоро все изменится, — думал он. — Скоро у меня будет лицо. Может быть, тогда?»

Антон жил как прежде, вставал по будильнику, ходил в школу, ел в обед, спал ночью, но понимал теперь, что время движется совсем иначе. Оно не имело отношения ни к часам, ни к солнцу, ни даже к циклам луны. Оно было живым, оно текло в черноте между звезд и приходило тогда, когда пожелает. Ночь за ночью Антон терпеливо ждал, и вот одним утром, на исходе зимы, почувствовал его приближение.

Когда это случилось, он готов был танцевать, скакать по партам, кричать и смеяться. Рот его наполнился слюной, и ни взятые из дома бутерброды, ни пирожные из столовой не могли утолить его голод. День пролетел в забытьи, как пустой, ничего не значащий сон, и только вечером, лежа в кровати, он вспомнил об одной упущенной малости.