Страница 5 из 154
«Иногда мне кажется, будто я – такая же пташка в золотой клетке… Хочется улететь отсюда далеко-далеко, за речку, в лес, на волю вольную, вот только крыльев нету».
Цветанка присела подле неё, а про себя удивлялась: как можно, имея всё на свете, желать улететь от этого, покинуть роскошный, уютный и красивый дом, где живёшь сытая и согретая, с кучей слуг и родителями, души в своём чаде не чающими?
«Ты представить себе не можешь, как мне душно дома, – с блёстками тоски под мохнатыми ресницами промолвила Нежана. – Только знай себе, сиди в светлице и рукодельничай… Лишь в сад выйти можно, а на улицу – ни ногой. Я выбиралась несколько раз через эту дыру в заборе, но всякий раз возвращалась».
«Почему?» – сиплым от нахлынувшего волнения голосом спросила Цветанка.
«Потому что знаю, что матушка убиваться будет, – вздохнула Нежана. – Жалко мне её. Она мне добра желает… Хотя и не понимает, что я, быть может, иной доли хочу, а не той, какую она для меня подходящей считает».
«А какой доли ты хочешь?» – едва дыша, прошептала Цветанка.
«Свободы, – сведя красивые тёмные брови в ожесточённую черту, ответила Нежана. – Сама хочу выбирать и дорогу, и человека, с которым по той дороге пойду. Но у нас иначе заведено: светлица, рукоделие, а потом – замуж… Вот и вся моя доля. Со дня на день мне исполняется тринадцать лет, а батюшка с матушкой уже давно жениха мне подыскивают».
Цветанка начинала понемногу понимать её тоску. Пожалуй, она сама тоже не смогла бы жить хоть и в роскоши, да в неволе, под строгим присмотром: туда не ходи, этого не делай… А уж при мысли о женихах её просто передёргивало, а к горлу подступал шероховатый, противный ком.
«Ох как тесно мне здесь, дышать нечем, – закрывая глаза, шептала Нежана в жутковатом исступлении, от одного вида которого у Цветанки бежали по лопаткам мурашки, а сердце накрывало невыносимое, как зубная боль, томление. – Только и радости мне, что этот сад да песни, в которые я всю мою кручину вкладываю. Пою, а сама думаю: быть может, кто и услышит не ушами, но душой, поймёт меня и заберёт отсюда. Кто-нибудь, кому моя тоска понятна будет, как своя собственная. Может, и у него будет своя кручинушка, своя боль, от которой душа его тонкой станет и к чужой боли восприимчивой… Быть может, если б встретились мы с ним, то печаль душевную друг другу исцелили бы».
Цветанка сидела, набычившись и испытывая неясную ревность к этим мечтам, к этому человеку, о котором Нежана грезила. Ведь если он придёт и заберёт её, то Цветанке больше не видать хрустальноголосой певуньи, как своих ушей!
«А ты грамоту знаешь?» – спросила она, чтобы перевести разговор в другое русло.
Очнувшись, Нежана заморгала, будто стряхивала с ресниц свои недосягаемые мечты.
«Да, грамоте я учена… А что?»
«А меня научишь? – попросила Цветанка. – А то тёмным да дремучим человеком быть плохо. Из всей науки я только пальцы на своих руках пересчитать умею».
«Ну, коли хочешь, могу научить, – нехотя согласилась Нежана, по-видимому, ещё не вышедшая из-под власти своих свободолюбивых дум. – Приходи завтра, да принеси берёсты побольше… А сейчас пора мне, а то нянька хватится».
Надобность расставания резанула по сердцу острым лезвием, и тёплая кровь заструилась по нему, а боль аукнулась по всей груди. Неловко складывая губы дудочкой, Цветанка потянулась к Нежане. Та догадалась и с тихим смешком поцеловала её.
Пытаясь понять, что происходит с нею, Цветанка долго бродила по берегу реки. Высокая трава щекотала ладони, солнце пыталось отогнать от себя тёмно-сизые грозовые облака, а перед глазами вставало лицо с глубокими, как два колодца, глазами, мечтательно устремлёнными к небу. Значит, песнями своими Нежана старалась привлечь чуткого человека, способного понять её стремления. Но в Цветанке, судя по всему, она такого человека не видела, хотя та и уловила звук тоскливой струнки в её голосе, и в ответ на него в её душе запела такая же струна. Ну почему? Хотелось выть от тоски. Представив себе Нежану замужем за каким-нибудь богатым стариком, Цветанка оскалилась и сплюнула.
А потом достала нож, сняла шапку, покрепче перехватила косу и принялась безжалостно, со злостью резать под самый корень. Коса была толстой, и пилить пришлось долго. Когда последние волоски были перерезаны, Цветанка подняла перед собой косу, ещё недавно бывшую частью её самой, поглядела на неё в последний раз и, подойдя к воде, зашвырнула подальше. «К беде!» – непременно сказала бы бабуля, но сейчас Цветанке стало всё равно. За всю свою двенадцатилетнюю жизнь она не была ни в чём так твёрдо уверена, как сейчас в том, что никогда не выйдет замуж.
Почти ослепшая бабушка не заметила перемен в её внешности, а потому пока обошлось без упрёков и причитаний. При помощи того же ножа, которым она только что отрезала волосы, Цветанка сняла с берёзовых поленьев несколько кусков коры, белой снаружи и тёмно-жёлтой изнутри. Какой ей был прок от грамоты? Как-то жили они с бабулей и без неё, ничуть не страдая; Цветанка просто искала повод лишний раз увидеться с Нежаной и, кажется, нашла.
Нежана увлеклась мыслью об обучении Цветанки грамоте. На следующую встречу она принесла с собой дощечку, на которой разложила кусок берёсты и начала выцарапывать на нём писалом – заострённой костяной палочкой – какие-то закорючки. Тесно придвинувшись к ней и жуя яблоко, Цветанка заворожённо наблюдала, как на берёсте проступали непонятные значки. Вишня шелестела над их головами и обступала со всех сторон.
«Это называется азбука, – сказала Нежана, проводя острым кончиком писала вдоль ряда закорючек, озарённых солнечными зайчиками. – Из букв составляются слова. Вот, смотри: это – твоё имя».
И она нацарапала несколько значков друг подле друга.
«Заяц», – прочитала она, водя писалом по буквам.
Цветанка всматривалась в эти значки с таким чувством, будто ей открылось нечто заповедное, удивительное и потаённое. Вот как, оказывается, на письме выглядело её имя, а точнее, прозвище… Пока незнакомые буквы никак не сцеплялись в её уме со словом «заяц», но, напряжённо вглядываясь, она старалась проникнуть в эту тайну.
«З-а-я-ц», – ещё раз прочла Нежана, при произнесении каждого звука задерживая кончик писала на букве.
Названия букв азбуки с первого раза не дались Цветанке. Слишком уж их было много, разных, странных и похожих на диковинные заклинания. Также казалось совершенно непонятным, почему одна буква называлась так, а другая – эдак. По этой причине Нежана пошла другим путём, отталкиваясь не от букв, а сразу от целых слов. Она писала их, а рядом выцарапывала нечто похожее на те предметы, которые они означали. «Кувшин» – а рядом этакий изящный кувшинчик. «Ложка» – и рисунок, весьма похожий на то, чем хлебают кашу и кисель. А потом – куча других слов: дом, дерево, глаз, голова, каша (из-за неровности берёсты тарелка с кашей Нежане не очень удалась, но в целом было сносно и понятно), капуста, малина, морковь… Вскоре на куске берёсты не осталось места, и Нежана взяла другой.
«Постой, постой, – придержала её руку Цветанка. – Куда ты так много? В голове ж не умещается! Дай сначала это освоить, а уж потом следующее показывай, что ль».
«Прости, – тихо хихикнула Нежана, не отнимая у неё своей руки. – Для меня-то это легко, я уж грамоту освоила, вот и забываю, что тебе она в новинку».
От долгого пожатия рук обе смутились, и Нежана предложила не отвлекаться от науки. Она подбирала такие слова, в которых одни и те же буквы встречались по несколько раз, чтоб Цветанка их лучше запомнила.
«А как твоё имя пишется?» – спросила Цветанка.
Снова писало заскрежетало по берёсте, и стали видны буквы. Цветанка обнаружила, что две из них повторяются дважды.
«Нежана», – произнесла вслух юная учительница.
Цветанка попросила писало. Разглядывая его, спросила:
«А для чего у него на конце лопаточка?»
«Это для того, чтоб стирать, когда на воске пишешь. Когда меня грамоте учили, у меня восковая дощечка была. Удобно: ежели ошибёшься, тут же исправить можно».