Страница 135 из 154
– Фу, от тебя сырой рыбой пахнет, – уклонилась девушка от надвигавшихся губ Млады. – Сперва рот прополощи…
Кто бы её слушал! Её придушили таким поцелуем, что едва нижнюю челюсть не заклинило, и под ласковым, но сильным нажимом Дарёна снова опустилась на траву. Не успела она одеться, и вот – пришлось опять всё скидывать, потому что противостоять мурчащей нежности не было сил.
…Солнце спускалось по ступенькам из багровых облаков за озеро Синий Яхонт, когда Дарёна достала из печи румяный, пышущий жаром пирог. Глаза Млады, дремавшей на лавке у стены, сразу приоткрылись блестящими щёлочками, а ноздри оживлённо задрожали.
– Учуяла вкусненькое? – с нежностью почесав ей за ухом, засмеялась Дарёна.
Млада с мурлыканьем прильнула щекой к её руке, а потом стряхнула с кудрей остатки дрёмы и поднялась. Широким охотничьим ножом она взрезала пирог и откинула верхнюю корочку.
– Мрррр… р-р-рыбка, – заурчала она, вдыхая вкусный парок, поднимавшийся от ломтиков запечённой рыбы, переложенных колечками лука.
Не дав пирогу даже немного остыть, Млада отхватила себе огромный кусок, а Дарёна, подперев голову руками, сидела напротив и смотрела, как она ест. Хороший, насыщенный день сегодня выдался, сколько дел они с Младой вместе переделали! Починили деревянный настил перед домом, перебрали припасы в погребе и выкинули всё подпорченное, прибрались на чердаке… А в сырой норке под углом дома они обнаружили ужа. Дарёна сперва испугалась змеи, но Млада её успокоила: «Ужики полезны, они мышей ловят не хуже кошек: пролезут в любую щёлку и мышиную норку, кошке недоступную. Пущай живёт». Преодолев холодящую дрожь, которую у неё вызывали все ползучие гады, Дарёна попробовала подружиться с новым соседом, но тот, похоже, был не в настроении знакомиться – брызнул в неё на редкость мерзко пахнущей жидкостью и прикинулся дохлым. Девушка отскочила, морщась от вони и тряся обрызганной рукой, а Млада покатывалась со смеху, выставляя напоказ весь свой великолепный набор белых и крепких, хищноватых зубов. «Не привык он к тебе, вот и испугался, – сказала она. – Ужи всегда так делают, защищаясь. Ничего, мало-помалу подружитесь…»
Разморённая от приятной усталости, Дарёна поела совсем немного. Щёки горели от возни у растопленной печи, кожу на лице немного стянуло жаром, а натруженные ноги гудели. Вставать не хотелось… Вот бы кто-нибудь перенёс её с лавки прямо в постель! Но нет, отход ко сну откладывался: их ещё ждала баня. В пропитанной можжевеловым и травяным духом парилке девушку развезло окончательно, и она лениво вытянулась на душистой соломе. Когда Млада прильнула к ней влажным от пота и пара телом и защекотала губами шею, Дарёна простонала:
– У тебя ещё какие-то силы остались?
– Ненасытная я, да? – тихонько засмеялась Млада, касаясь дыханием её уха. – Совсем замучила тебя, бедняжку, своей любовью…
– Не замучила, что ты! – из последних сил прижимаясь к её щеке своею, вздохнула Дарёна. – Любо мне с тобой быть, и ласки твои сладки мне. Но сегодня я… ммм… уже устала немножко.
– Ну, коли устала, тогда отдыхай, моя родная, – сказала Млада, ограничиваясь сдержанно нежным поцелуем. – Лежи, а я тебя попарю и спинку тебе потру…
Позже, чистые и разрумяненные, они сидели в предбаннике, остывая от томительного влажного жара и потягивая прохладный квас.
– Солнышко хорошо припекать уж начало, гриву мне подстричь надобно, – сказала Млада.
Дарёна помогла ей с этим, изрядно укоротив отросшие волосы сзади над шеей, чтоб та не потела в зной. Чёрные влажные завитки падали на пол, и девушке было их жаль: она так любила наматывать их на пальцы… Впрочем, на голове женщины-кошки оставалось ещё немало волос, и Дарёна утешилась этим.
Утром, чуть свет, она провожала Младу на службу. Заворачивая кусок вчерашнего пирога в чистую тряпицу, она отчаянно зевала: ночь промелькнула, как единый миг, где уж тут выспаться всласть… Впрочем, так всегда бывало после выходного дня у супруги. Спохватившись, что спросонок не убрала волосы, Дарёна потянулась за платком, но Млада, ласково чмокнув её на прощанье в нос, со смешком шепнула:
– Да не суетись, потом приберёшься… Тут все свои, стесняться некого.
Девичьи привычки понемногу оставались в прошлом: теперь Дарёне следовало плести две косы и убирать их под белый платок и вышитую шапочку с сеткой-волосником на затылке. Платок, имевший вид неширокой, но длинной, как рушник, полосы ткани, проходил под подбородком, охватывал шапочку сверху и завязывался сзади, под свёрнутыми в сетке косами. Так ходили матушка Крылинка, Рагна и Зорица, а теперь и Дарёне приходилось привыкать к такому убору, означавшему её новое положение. Сеточка, в которой покоились волосы, была выполнена из тонких, но прочных золотых нитей с вплетёнными в ячейки жемчужинами, и её позволялось оставлять открытой. Ушей платок тоже не скрывал полностью, чтоб можно было без помех носить серёжки.
Дни шли, всё жарче и веселее пригревало солнышко. Отцвели яблони в садах, но Белые горы не подурнели от этого. На смену вешним цветам пришли раннелетние, и Дарёна не уставала поражаться их благоухающему изобилию и щедрой головокружительной пестроте. Млада не запрещала ей гулять одной, и она, бродя по лесу, наткнулась однажды на полянку, всю сплошь белую от цветущей черемши.
– Ах, – восторженно вырвалось у неё.
Мелкие цветочки собирались в шаровидные головки, а листья походили на ландышевые. Дарёна с улыбкой брела по этому белому ковру без конца и края и вдыхала вкусный, пряный, остро-чесночный запах, оставшийся на пальцах от сорванного стебелька. Этот запах возбуждал голод, который в последнее время стал необычайно жгучим и выкидывал странные коленца: то Дарёне хотелось свежих ягод (и неважно, что они ещё не созрели), то вдруг её охватывала любовь к квашеной капусте, которую она прежде не особо жаловала, а временами начиналась и вовсе пугающая страсть – пожевать, к примеру, глину. А вот мясного ей совершенно не хотелось, более того – от одного вида куска мяса, сочащегося кровью, начинало мутить, и Дарёне было порой трудновато готовить для Млады. Присев на поваленный ствол, она принялась плести венок и, конечно же, не удержалась – зажевала пару стебельков. Душистая, острая черемша раздразнила, раздула пожар в животе. Эх, сейчас бы пирога с крыжовником, луком, яйцами, солёными грибами. Да и рыба там не помешала бы, а также земляника… тоже солёная. Да зелени, зелени побольше: от неё и польза, и вкус приятнее, и пахнет хорошо! Хм… и мёду чуток. И брюквенной ботвы, и крапивы, и одуванчиков, и огурцов… Улиток?! Да, улиток. А ещё – клевер… (Ну и что ж, что им питаются коровы?) Словом, это была сумасшедшая начинка, но именно такое сочетание казалось Дарёне желанным, и она, придумывая всё новые и новые составные части, истекала слюной. Впрочем, вздумай она на самом деле испечь такой пирог, матушка Крылинка наверняка подняла бы её на смех: мало того, что такие вещи вместе не кладут, так некоторые ещё и не едят вовсе… А в самом деле, к чему все эти сложности, разносолы? Самое простое – ломоть свежеиспечённого, ещё тёплого, ноздреватого и пышного хлеба с парным молоком, а больше ничего и не надо.
Распалив себя мыслями о еде, Дарёна вдруг ощутила приступ дурноты. Черемша слишком пьянила своим запахом – даже голова закружилась и разболелась, и девушка решила перенестись подальше отсюда. Хотелось посидеть у какого-нибудь тихого, уединённого озера.
Озерцо, которое она нашла, отражало невыносимо чистую небесную лазурь, а по берегам поросло похожей на осоку травой, которая тоже вошла в пору цветения. Цвела она необычными цветами, похожими на пышные пучочки тончайшей белой шерсти. Дарёна вспомнила её название – пушица. Пуховки мягко защекотали ладонь Дарёны, как детские волосики, и ей вдруг пришла в голову блажь – сшить подушечку с перинкой и набить их этими лёгкими, как гусиный пух, комочками. И непременно вышить наволочку охранными узорами… Кстати, Зорица подскажет, какую вышивку лучше сделать, надо бы у неё спросить.