Жених с приданым

А ехидна Федоскин снова подзуживает:

– Не прокатит с золотом, мужики. Нагрянут в кожанах, с наганычами: гони золото.

– О, ё!.. Интересно девки пляшут, – слушатель вовремя спохватывается, прихлопывает рот ладошкой и опасливо выглядывает в сторону сестринского поста. В больнице запрещено материться под страхом немедленной выписки. – Откуда они про золото узнают?

– От верблюда. У банковских барышень всё в компьютере заложено. Бумажку сунут под нос – не отбрешешься: распечатка с паспортной мордой твоей, иэнэн твой, подпись твоя. Отдашь, небось, под дулом-то.

– А я скажу: потратил! – горячится «владелец» золотых слитков. – Вот хоть режь меня!

– Это ты тем, в кожанах, объясняй. Защекочут до полусмерти: не то, что золото – душу выложишь. А нет – уконтрапупят без лишних разговоров. Проходили. История развивается по спирали.

В дверь просовывает голову санитарка:

– Кому клизма с ромашкой назначена? Живо в уборную.

Знаток мировой истории Кассандра спрыгивает с койки, на ходу суетливо поддёргивая штанишки.

Нехватка пресной воды и хлеба – тоже любимый конёк Кассандры. Он с него часами готов не слезать, в подробностях живописуя ужасы голода и жажды в масштабах всего человечества. Какой-нибудь мужик пригорюнится:

– Сколь держали скотины… Никогда подворье не пустовало. Нынче тишина, как на погосте. Жена насмотрелась телевизора: «Я не посудомойка, не скотница. Я женщина! (Мужик очень смешно и похоже передразнил-пропищал). В шиисят жизнь только начинается!»

На пенсию вышла – всю живность под нож пустила: «Буду жить для себя. Я этого достойна!» Огород бурьяном зарос – это ничего, зато над домом тарелка, сто каналов. Почувствуйте разницу! С утра не мотыгу, не грабель – ухватит пульт и давай жарить – только диван под её пудами скрипит. До четырёх утра жарит, до «Поместья сурикат». Сериал такой, вроде бразильского – только там не люди, а суслики. У каждого суслика своё человечье имя. Как, интересуюсь, сурикаты твои поживают? Злится.

Больничная еда скудная. Всем несут из дома передачи: банки с борщом, подёрнутым оранжевой плёнкой жира, термосы с котлетками, гуляшами, свёртки с жареными курочками. А Кассандра гоняет пустой чаёк с хлебом, да буфетчица, жалея, иногда даст оставшихся с обеда котлет – тоже из хлеба.

В женской палате через стенку, слышно, вечерами каждый раз организуют общий стол: звяканье посуды, заливистый хохот, веселье. Мужики по природе собственники: сядут друг к дружке спиной, прижимисто сгорбятся, как хомяки, и потихоньку стучат ложками, черпают из судков каждый своё. Дружба дружбой, а кормёжка врозь.

Выше этажом лежит односельчанин Кассандры, он рассказывал про его семейную драму. Поехал Федоскин с женой и вдовым свояком на мотоцикле за травой. Наткнулись на рыжики – косой коси. Жена велела Федоскину по-быстрому сгонять в деревню за тарой.

Он набил коляску туесами, вёдрами, даже полиэтиленовую плёнку прихватил. Приехал – никого нету, под кустом корзинки, впопыхах брошенные, валяются. Бросился кричать, искать – нету.

А недавно (в газете писали) в районе обнаружилась медведица с хромым медвежонком – видно, подстрелили браконьеры. Были случаи нападения на людей. Граждан призывали быть осторожными и проявлять бдительность.

Участковый и два сотрудника МЧС приехали быстро и почти сразу обнаружили парочку в сухой, засыпанной скользкими еловыми иглами ямке – занимающуюся сексом так самозабвенно, что и голову, и стыд, и счёт времени потеряла. Так что свидетелей позора было много.

Ну, что. Федоскин развёлся, живёт бобылём. А жена, бессовестная, выскочила замуж за свояка, метёт юбкой соседнюю улицу.

– Сорочье, вредное племя, – жалеют в палате Федоскина.

Кассандру готовят к завтрашней выписке. На его место кладут мужичка с отрезанными ступнями – по пьяному делу отрезало электричкой. Пока страдалец лежит в коридоре на койке на высоких подушках: тихий, торжественный, благостный. Про него говорят: до сих пор не может поверить в свалившееся нежданно-негаданно счастье.

Жил себе, в навозе ковырялся, стрелял у бабок пенсию на водку – и вона тебе: сразу в дамки. Во-первых, инвалидность первой группы. Во-вторых, куча прилагающихся к сему поблажек: хорошая пенсия, бесплатный проезд в район и область, ещё всякие скидки… Обезножевший не скрывает, что в деревне ему завидуют. Он теперь там самый богатый и уважаемый человек, со стабильным доходом. То и дело недоверчиво трогает своих кормильцев – торчащие под простынёй культи.

Разговоры о конце света потускнели, а там и вовсе сошли на нет. Курилка опустела. В палате тишина. Кассандра заранее собрал пожитки: чай-сахар, кипятильник, стакан. Аккуратно завернул всё в газетку, газетку – в пластиковый пакет. Притащил из туалета разодранную, с торчащими из переплёта нитками книгу, захватанную, замасленную – иной такую в руки взять побрезгует – и уткнулся в неё.

…Ночью Кассандра в коридоре под сестринской лампочкой дочитывал свою книжку. Водя пальцем, вслух сам себе зачитал:

– «Мы из того поколения, что сидело у изголовья тяжело больной планеты…» Так-то.

Лампочка светила прямо в поднятое лицо Кассандры. И было видно, что глаза у него не чёрные, а фиолетовые, в лучистой желтовато-голубой радужке, как анютины глазки. Просто палата у нас сумеречная, выходит окнами на север.

ЖЕНИХ С ПРИДАНЫМ

– Что, опять не вышло? А вроде девушка деревенская, покладистая, – посочувствовала женщина из службы знакомств. А сама подумала: «И эта сбежала».

Алексей покурил на крыльце, чтобы успокоиться. Легче смену отпахать, чем, мысленно чертыхаясь, топтаться под ласковыми, всё понимающими глазами свахи. Сбежал с крыльца и быстро зашагал к дому. К вечеру старушка соседка начинала клевать носом, становилась никудышной сиделкой. А мать, чтобы привлечь к себе внимание, буянила, стучала головой о спинку кровати и, запутавшись в простынях, падала на пол.

Во дворе под фонарём стояли две подводы. Лошадки, опустив заиндевелые морды, подбирали остатки сена со снега. Две женщины продавали, каждая со своих саней: одна набирала в ведро не гнущимися толстыми пальцами картошку, ссыпала в подставляемую сумку. Снова набирала и ждала, приплясывая, следующего покупателя. Другая, разложив на фанерном листе крупные рубленые куски мяса, зябла, уткнув лицо в тулуп и изредка со скрипом переступала валенками по снегу.

Алексей осмотрел картошку. Клубни были крупные, круглые, розовые и шершавые. Такие в сваренном виде будут сахарно рассыпаться – не то, что магазинные, в чёрных пятнах. Их вари хоть сутки – останутся твёрдыми и склизкими, как мыло.

Алексею не надо было спешить в квартиру за авоськой: она, как у хорошей домохозяйки, постоянно находилась при нём. Он купил ведро картошки. Потом внимательно, переворачивая, рассмотрел мясо.

– Нет ли чего полегче? – сказал озабоченно. – Куры, например?

Торговка угрюмо выбросила из мешка две мелкие восковые куриные тушки. Алексей, не торгуясь, купил их тут же.

Дома на всю катушку был включен телевизор. В таком грохоте здоровому человеку невозможно высидеть минуты. Глухая соседка, склонив седенькую головку набок, уронив вязанье, посапывала на стульчике. Мать широко открытыми глазами смотрела в экран. Увидев сына, она замычала, замотала по подушке стриженой, как у мальчика, головой – это она так бурно обрадовалась. Алексей поправил одеяло, проверил, сухо ли. Выключил телевизор – опять соседи жаловаться прибегут. Проводил соседку, пошёл на кухню раскладывать покупки и готовить для матери бульон.

В двери послышался поворот ключа: пришла Надя, сестра. Когда-то они все были так дружны между собой: близнецы Павел и Надя, младший Алексей. Жили они в угловой квартире барака. Мать наваривала в чугуне картошек в мундире, оставляла на краю плиты двухлитровую банку с тёплым чаем – и уходила до утра. Она работала ночной нянькой в доме престарелых.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.