Страница 25 из 32
___________
В городе появился бродячий мертвец. В лохмотьях, он медленно пробирался вдоль железнодорожной насыпи, и на его лице, обезображенной червями, шевелились куцые брови, удушливый кашель сотрясал его грудь. Исидор видел его собственными глазами: "Его похоронили весной, клянусь пречистой девой Марией, я знавал его! В миру он был классным надзирателем мужской гимназии".
Я поверил без остатка Исидору, ибо сам не столь давно лицезрел восставшую из небытия утопленницу. Но что бы сие значило? Почему провидение избрало этот город для своих утех и назначило меня свидетелем? Мой разум не различал ни зги, я терялся в догадках, и выход, который представлялся единственно верным, - явиться в тот дом на выселках и все выяснить - конечно же, был неуместен, наивен и загодя тщетен.
В один из дней середины лета начальник училища дал званный обед в ознаменование окончания учебного года. В числе прочих был приглашен и я. Как повелось, среди этого собрания чуждых, если не сказать враждебных друг другу людей, царили уныние и скука, которые пытались спрятать за натужными улыбками и лицемерной веселостью. Я чувствовал себя отвратительно и, подавляя спазмы в горле, нанизывал вилкой ломти буженины, помышляя об одном ,- как можно быстрее покинуть апартаменты, под сводами коих дурственно смешались приторно-сладкие ароматы дамских духов, бараньего гуляша и табачного дыма. После десерта, когда мужчины встали, выпростав салфетки из-за отворотов сюртуков, поднялся и я, вяло подошел к окну, где рос бальзамин. Я ощущал сильную надобность в уединении. В задумчивости я положил ладонь на стекло, пытаясь продлить то неопределенное чувство, слабую лирическую песню в душе, мелодия которой оставалась, пожалуй, единственной нитью, связующей сейчас меня с окружающим. Но в эту мелодию вдруг ворвалось шкрябанье, царапанье, собачье поскуливание, я приоткрыл глаза и ужаснулся : за стеклом, в аршине от меня блаженно скалилось, в короткой щетине, рожа Николая-придурка. Обеими руками судорожно вцепившись в карниз, он лихорадочно лизал стекло там, где его касалась моя ладонь. Я отпрянул и неожиданно для себя судорожно перекрестился.
Этот случай усилил тревожные предчувствия. Свободного времени выпадало больше, поскольку наступили летние каникулы и в училище отныне надлежало появляться лишь посреди недели, дабы участвовать в заседаниях кафедры. В иные дни я гулял по городу, бывал у реки, подолгу простаивал на перроне железнодорожной станции. Я стал замечать, что за мной ходит некий бродяга не преследует, таясь, а именно в открытую ходит за мной. Зрение у меня слабое, но я не ношу пенсне или очки, ибо сие предметы стесняют и старят меня. Поэтому я долго не мог разглядеть его физиономии, покуда однажды, подзуживаемый любопытством, улучив минуту, не вышел из укрытия и не столкнулся с ним едва ли не лоб в лоб. Бродяга, похоже, ожидал встречи: его гниющее лицо трупа, разложившееся до язв, растянулось в омерзительной ехидной усмешке, лысые веки раздвинулись, оголив дряблые мутные зрачки, точно он силился пристальней разглядеть меня, из расщелины рта, в почерневших зубах, вырвалось зловоние. Я замер в оторопи, и в тот миг бродяга с натужным хрипом вознес руку и коснулся моего плеча. Я чуть повел глазами, дикий вопль вырвался из моей гортани - белые жирные черви копошились в мясе его распухшей ладони.
Я чертовски устал - сама повторяющаяся изо дня в день необъяснимая для меня необходимость моего существования угнетает меня. Слабую искру интереса привносят события, что порой случаются с моими знакомыми - мне до сих пор обманчиво представляется, что я сторонний наблюдатель вне досягаемости тех зловещих сил, что отправили в иной мир Леонтия и, по всей вероятности, не его одного. Или, может быть, они ждут поступка с моей стороны, ждут, когда я сам приду? Но куда идти, к кому - пожалуй, из любопытства, из пустопорожнего желания загасить эту искру я пошел бы, ибо мне нечего терять, в чем уж не может быть никаких сомнений. Но порой приходило на ум нечто противоположное - что меняет в моей жизни присутствие тех зловещих сил? Я часто рассуждал об этом вслух в обществе Юлии.
- Мы все обречены, - твердил я. - Красивые, молодые, удачливые и старые, уродцы, пройдохи и спесивцы, респектабельные господа и простолюдины. Мы обречены на бездумную изнурительную жизнь, ибо иной не существует; каждый в тайниках души хранит признание, что ждал от жизни большего, ждал иного.
Юлия с каждой встречей становилась все ближе мне, я улавливал токи ее души. Ее настроение, неизменно ровное, спокойное - в меня, мужчину, вселяло уверенность, покой. Она напоминала своей неизменно склоненной фигурой монастырскую послушницу, недоставало лишь клобука, в остальном же ее скорбное одеяние почти во всем отвечало монашескому канону. Из какого потустороннего мира явилась эта смиренная монашка?
- Какая сила принуждает людей жить? - спросила она однажды.
Я подавленно смолк. Едва ли я мог дать ей ответ.
___________
Предчувствие надвигавшейся беды усиливалось во мне. Я ждал нечего, ждал вхождения в неизвестность, и потому смиренно, сломлено встретил приход горбоносого человека в цилиндре в одну из ночей. Он повел меня к реке, где возвышалось здание оперного театра, через знакомый театральный двор, и мы вошли в одну из дверей. Нас никто не встречал. Я ступал, озирался, и не сообразил, где нахожусь, когда провожатый неожиданно исчез, бесследно растворившись во тьме. Вдруг задорно зазвучали клавишные, и я узнал одну из клавирных сонат Гайдна - к чему, с какой стати плескалась эта беспечная до неприличия в столь тревожные мгновенья мелодия? Затеплилось свечное ожерелье подле меня, я растерянно заозирался, в то время как в свете разгоравшихся свечных огней проступали ужасные скорбные лики сидевших в первом ряду партера.
Я стоял, открытый их взорам, на сцене, абсолютно пустой, голой, с огромным льняным задником. Бесовская залихватская музыка раздирала мои уши, и я крикнул в страхе, в отчаянии силясь облегчить душу. Слезы стекали по моим щекам, ибо я понял, что страшный миг моей жизни настал, миг расплаты за несбывшееся, миг отторжения от самого себя, которому надлежит продлиться в мучительный суд на этом зловещем помосте, ставшем преддверием ада. Оркестранты в яме отложили инструменты и стали по одиночке, один вслед другому, всходить на сцену. Из партера вереница калек и уродов потянулась на подмостки. Меня обступили, разглядывали мрачно, ненасытно... Я трясся в лихорадке, наблюдая кошмарные морды в облезлой коже, в струпьях, тянущиеся руки, разъятые пятерни. Сладострастные ухмылки дьяволов и дьяволиц подобно клинкам вонзались о мое тело. Вдруг окружение расступилось, из полутьмы выступил костлявый юноша, босой, в черном трико акробата. В полуобморочном забытьи Николай шептал:
- Люблю, люблю! - и придвигался все ближе.
Помалу, с каждым шагом обезображенные страданиями черты его лица смягчались, и наконец запечатлели робкое ожидание счастья.
- Прочь! - сказал я ему в страхе.
Он словно не услышал. Кусая синюшные губы, всхлипывая в умилении, с трепетом приник ко мне, прижался всем потным телом, вызывая омерзение. Я попытался отпрянуть, но он цепко обхватил мои плечи.
"Прочь!" - с ненавистью возжелал я взреветь, но губы едва разжались, выпустив их гортани некий шипящий звук. Я хотел в ярости поднять руку, чтобы схватить его за прядку над ухом и оторвать от себя эту голову с блаженно зажмуренными очами, но рука сделалась тяжелой, как набухшее полено, пальцы онемели. В отчаянии я поворотил голову, и тут мой взор запечатлел в черном провале зала блеклое пятно - лицо Юлии. Вспомнилось: "Одинокая луна", истерические смешки заколыхали мою грудь, в то время как Николай все ненасытней впивался в мое тело. Он сладострастно шлепал окровавленными губами, облизывая кровь с моего плеча, струйки крови сочились и из моей шеи, обегали по ложбинке на спине, и мне уже были приятны торопливые движения его хрящеватого языка, порывистые объятья. Я почувствовал головокружение - оно было спасительным, как и слабость в ногах. Николай пришел, чтобы забрать меня! Я уже не противился этому зову, ибо тот мир, из которого он намеревался меня увести, не был моим... Взор мой затуманился, кровавые струи стекали по лбу, щекам, и я успел заметить перед тем, как впасть в забытье, что и Николай весь окровянился.