Ледяное сердце

Спустившись вниз, я увидела, что все уж пили чай и ели торт, который предназначался мне. Уже хотела сказать, что они слишком наглые, но в дверь снова позвонили, и на этот раз я была уверена, что это был Рома. Проходя в коридоре мимо зеркала, окинула себя беглым взглядом и поняла, что вид мой оставляет желать лучшего: поношенные, старые спортивные штаны, какая-то непонятная футболка с Микки Маусом, заспанные глаза с мешками под ними и какое-то непонятное подобие кули на голове, из которой из-за беготни всё торчало и выглядело очень «мило». А что можно было ещё ожидать, я у себя дома и никого в гости не ждала.

– Изверг, ты опоз… – договорить у меня не получилось. Наверное, в данный момент сбылась мечта миллионов девушек, а именно шикарный букет из красивейших красных роз.

– Ну, ты же меня простишь, да? – я по инерции кивнула и приняла букет, а он улыбнулся своей коронной улыбкой, которой нельзя было отказать. Рома вошёл, разулся, разделся, а пока он это делал, я задала ему достаточно глупый вопрос:

– А зачем? – он посмотрел на меня, не понимая вопроса, – ну, ты мне и так камеру подарил. Мне хватит. Зачем такой букетик.

– Я же опоздал, – пожав плечами, ответил он, – тем более день рождения раз в году, так что давай без лишних и дебильных вопросов? – я кивнула, вдыхая аромат этих удивительно красивых цветов. – Вот и ладненько, пошли, я со всеми поздороваюсь, а то мы тут ненадолго.

Я в очередной раз кивнула, но через пару секунду до меня дошёл смысл его слов.

– Кто «мы»? – ответа я не получила, так как Рома тут же свалил к остальным, – что сейчас вообще произошло и происходит? – спросила, как я думала, у пустоты, но ответ мне всё-таки последовал.

– Ничего такого. Будто ты Ромку своего не знаешь.

– Лилит, он не мой. Сколько можно уже это тебе повторять, – она пожала плечами и потянула свои ручки к моему букету. У меня сработал инстинкт самосохранения, и я сделала шаг назад.

– Господи, Серебрякова, отдай мне розы. Найду вазу и поставлю их, завянут ведь. А их жалко будет, – я нахмурилась и нехотя протянула ей букет.

– Иди, одевайся, – командным голосом произнёс Рома, стоило мне только войти в гостиную.

– Зачем?

– Кататься будем, – произнёс он и потом добавил, – чего стоим? Кого ждём? Кать, давай без препираний, а?

– Не хочу. Мне и дома хорошо как-то, – скрестив руки на груди, произнесла я. А то раскомандовался он тут.

– В машине будет ещё лучше, – сказал он и встал со своего места. Этот жест мне не понравился, так как я прекрасно знала, что дальше будет, поэтому отступила на шаг и покачала головой. Он закатил глаза, и через секунду я уже была у него на плече, истошно что-то крича.

– Рома, поставь меня на землю. Я хочу на землю, я тебе не мешок с картошкой, чтобы меня вот так на плече таскать. Рома, мать твою, на твёрдую почву хочу, – это длилось до тех пор, пока за Ромой не закрылась дверь моей комнаты.

– Ты совсем уже?! – он ничего не ответил, только жестом указал на шкаф, – нет, – твёрдо ответила я и села на кровать.

– Мелкая, не заставляй меня тебя переодевать, – я посмотрела на него, как на умалишённого. – Ведь могу, ты же знаешь, и если не хочешь доводить до этого, то вперёд, – он вновь показал на шкаф.

– Куда хоть поедем, – сдаваясь, спросила я, ведь его доводы были очень убедительны.

– Ко мне до вечера, а потом я тебя верну.

– Зачем? Я никак понять не могу, – я повысила голос, при этом доставая одежду.

– Не твоего ума дела, – только и сказал. Меня забирают из собственного дома в собственный день рождения, и это не моего ума дела. Здорово, почему нет? Всё-таки это самый противный день рождения из всех за всю мою жизнь.

В ванной более-менее привела волосы в порядок, ещё раз умылась и переоделась в джинсы и чёрную толстовку. Кажется, сегодня у меня вновь траур, хотя, по идее, счастливый праздник должен быть. Мы уже сидели в машине и ждали, пока прогреется двигатель, когда неожиданно спросила:

– А ты ждал своего семнадцатилетия?

– Нет, сначала я жал шестнадцати лет, а потом восемнадцати. Семнадцатый год моей жизни это был худший год в этой жизни. Тем более, никто не ждёт семнадцати лет. Это глупо, что ли.

– Я ждала, – почему-то захотелось высказаться, сказать своё мнение по этому поводу, – по-моему, семнадцать – это лучший возраст, который может быть. Уже нет такого груза, как в шестнадцать, типа первой любви, нет мыслей, что именно в шестнадцать должен быть первый поцелуй, первый какой-либо опыт. Но и ещё нет груза взрослой жизни, нет ещё этой самой взрослой жизни, которую тебе строят родители, родственники, да и ты сам, нет планов, ведь пока ты можешь делать всё, что хочется. Семнадцать – это тот возраст, когда ты уже не ребёнок, но ещё и не взрослый. Я бы навсегда осталась в этом промежутке. Что в этом плохого и глупого?

Рома не ответил, он смотрел вперёд и следил за дорогой. До его дома ехать не очень долго, но из-за гололёда вождение машины затруднилось, поэтому ехать мы будем относительно долго. Я не могла сидеть в тишине, но мечтала о ней очень долго, так как Маша просто какой-то непонятный вечный двигатель, у которого никогда не заканчивается энергия.

– А почему ты стал геем? – мы стояли на светофоре, поэтому Рома успел повернуть голову ко мне и вскинуть бровь, поэтому пояснила, – ну, ты красивый, молодой, интересный, накаченный парень. По тебе никогда и не скажешь, что ты голубых кровей.

– Понимаешь, ты, когда дотрагиваешься до раскалённой сковороды, больше этого не делаешь. Выучиваешь свой урок, что это больно и заживает долго, но, когда дело доходит до первой любви, дружбы и ты обжигаешься об них, в итоге никогда урока выучить не получится. Просто с каждым таким неудачным опытом ты становишься скрытнее, закрываешься, строишь барьеры вокруг себя, вокруг сердца, вокруг своей души. Пытаешься сделать всё, чтобы тебя больше так не ранили, хочешь, чтобы тебе никогда уже не было больно, но каждый раз находится такой человек, который переворачивает твою жизнь с ног на голову, и ты опять обжигаешься. Скажем так, у меня таких ожогов было предостаточно. В школе я был тем парнем, который сидит за последней партой или первой и всё учит, всё знает, живёт своей неизвестной жизнью. Но потом, в классе десятом, я понял, что так продолжаться не может. Вот и получилось из меня, что получилось, так что моё поведение это всего лишь детские обиды, от которых я уже никогда не избавлюсь.

– Влюбился, закрылся, повзрослел, изменился и стал геем? – он припарковался возле своего дома и повернул голову ко мне, – прости, случайно вырвалось.