Брат и благодетель

- Так хорошо брали! - пожаловался возникший из дождя толстяк. - Пять ящиков в два часа разошлись! Лучшее мыло в Филадельфии, я сам варю.

- Так вы - мыловар? - спросил Гудович, пробегая.

- Мыловар.

- Ах, какой молодец! ... А это трудное дело - варить мыло? - спросил он, вернувшись.

- С бабой легче, - сказал мыловар. - А я - вдовец. Тебе помочь?

- Я сам справлюсь.

Дождь мешал немного. Гудович кинулся за одним из последних ящиков и схватив его сразу же наткнулся на что-то острое, дочки разошлись и освободился гвоздь, проткнувший ладонь, выступившую кровь тут же смыло дождем, теперь Гудович бежал верным путем к фургону, чувствуя как отчаяние с каждой минутой замещается весельем. Последние три ящика он принес, когда вокруг почти что развиднелось, дождь еще припугнул немного и вместе с тучей ушел себе на восток.

- Не занозился? - спросил мыловар. - Ты без перчаток, дерево плохое, тара меня никогда не заботит.

- Все надо продумать, - сказал Гудович.

- Что?

- Я говорю - хорошо бы все продумать. На случай дождя и на другие случаи.

- Главное - мыло продать. Пусть другие продумывают, мне продумывать нечем, думалка плохая, зато мыло я варить умею. Вообще-то я не доверяю никому, - сказал он. - Если бы не дождь...

- Еще бы - стихия!

- Стихии я тоже не доверяю, здесь в городе ухо надо держать востро. Видят: дождь. Раз - и утащат!

- Украдут? - засмеялся Гудович. - Нелегкие ящики-то!

- Но вы-то сладили! Вот как бежали - девять ящиков в считанные минуты. А представьте себе, что вы - вор...

- Ну, это трудно представить...

- А вы представьте, представьте!

Гудович представил.

- То-то! - торжествующе сказал мыловар.

Теперь он мог разглядеть присевшего перед ним на корточки человека, и догадаться, что он ошибся в выборе грузчика.

- Такой товар, такой товар! - сконфуженно повторял он. - Только я сюда почаще решил ездить - и вдруг целая прорва воды! Вы посчитайте - в каждом ящике семьдесят кусков, каждый кусок, по двадцать пять центов помножьте, а ящиков еще девять осталось!

- Ничего вы еще и эти сумеете продать.

- Суметь-то сумею, а переварить, а нарезать!

Реденькие волосы мыловара успели обсохнуть после дождя и обиженно улеглись маленькими золотыми колечками. Гудовичу стало жаль мыловара.

- Если что, - сказал он, - вы знаете, где меня найти...

- А вы здесь всегда стоите? - оторопел мыловар.

- И, правда, не всегда, - засмеялся Гудович, - это я чепуху сказал.

- А что это у вас на руке - кровь? Занозились все-таки?

- Я дома перевяжу.

- Домой вас жена не пустит, - сказал мыловар. - Вы теперь обмылок какой-то.

- Пустит, я ей все объясню.

- Что объясните? Что я вас, как безработного, заставил ящики с мылом таскать, чудак вы какой! Вы ей лучше гостинца купите, вот я вам сейчас три доллара дам, берите, берите, заработали! И не очень ругайте меня, товар такой, не для дождя, понимаете? А если уж совсем между нами, - сказал он мрачно, - можно и лучше варить, мыло должно воды не бояться.

И уехал, оставив Гудовича с первыми, заработанными вручную тремя долларами - ни то, ни се.

15

- Не кажется ли вам, что план, предложенный докладчиком, может быть с успехом воплощен на любой из сцен Антанты? - спросил Мастер.

Его так и называли - Мастером. Имя было уже неважно.

Предыдущий же скромный докладчик такого громкого титула не имел, к нему обращались на "ты" и по имени - Игорь. Это его экспликация новой пьесы угрожала стране Советов.

Автор пьесы и весь Главрепертком, как всегда перед принятием сложного решения, сидели тут же, сбившись кучкой, несмотря на огромность кабинета главного редактора, курили много, форточку не открывали, чтобы уже совсем как в окопе.

- Ну это он загнул, - шепнул редактор по фамилии Зискин другому по фамилии Закберг. - При чем тут Антанта?

- А ты думай, думай, - многозначительно ответил тот и взглянул в свою очередь на Рысса, тоже редактора с абсолютно острой, соответствующей фамилии головой.

Рысс вызывающе молчал, смущая своим молчанием молодую редактриссу Перегудину, которая в прениях должна была выступать первой.

- Несомненно, - сказала она, неуверенно поглядывая на Рысса, - план Мастера предпочтительней, здесь и надежность чувствуется, и опыт, и масштаб, если хотите, от масштаба тоже, знаете, никуда не деться. Можно, конечно, раствориться в частностях, их в последнем докладе много, но как-то неясно, куда эти частности могут завести, а в первом докладе, мне кажется, и ясно, и просто, и масштаб...

Она снова взглянула на Рысса. Он молчал, как истина в последней инстанции.

- Значит, ты товарищ Елена, - спросил главред, - отдаешь предпочтение докладу Мастера?

Елена растерялась.

- Я пока никому предпочтения не отдаю, - сказала она, - я пока просто высказываюсь.

- Ну, ну, - произнес Мастер, - удивительно компетентных людей призывают сегодня решать судьбы советского театра.

- Дорогой мой, она от комсомола, - сказал, улыбаясь, Закберг. - Надо же знать мнение юных наших товарищей.

- Мнение? Безусловно, безусловно, - сказал Мастер и тоже закурил, но что-то свое, чужеземное, извлеченное из маленького портсигара с вензелем.

Все проследили путь струйки, пытаясь углядеть в ней резон и решение. Но ничего не обнаружили - дымок и дымок.

- Я думаю, - сказал автор пьесы, - что оба плана великолепны, ничем уж они особенно не отличаются. Конечно, Мастер есть Мастер, но и второй план неплох, с хорошим пониманием дела, можно дать постановку в другом городе.

- Я согласен, - сказал Игорь, - хоть в Тмутаракани, мне пьеса нравится.

- Никакой речи о параллельной постановке, - сказал Мастер. - Пьеса может быть скомпрометирована, это во-первых, вы же признаете ее вредной, и тогда все насмарку. Во-вторых, наш театр много гастролирует по республике, репертуар должен быть неповторим, тем более что затраты на постановку должны окупиться. И в договоре с театром так будет записано, если дело, конечно, дойдет до договора.

- То есть мне нигде больше свои пьесы и поставить нельзя? - спросил автор.

- В таком виде, как она у вас написана, конечно. Вы же слышали экспликацию последнего оратора, пьеса, как он ее понимает, моментально становится идеологически вредной, ее можно повернуть и так, и эдак.

- Может, тогда лучше вообще не ставить?

- Нет, ставить надо, в ней много театральных достоинств, но недостатки могут быть преодолены, только если за работу возьмется наш театр.

Рысс замотал головой.

- Да уж, - сказал он, - да уж.

А больше ничего не сказал, обычно говорливый Рысс, пафос речи почему-то в этот раз хранил про себя.

- Так, может, я пойду? - спросил Игорь. - Извинюсь, что отнял у вас время, и пойду? Если все давно решено?

Главный редактор встал из-за стола, сел рядом с Игорем и обнял его за плечи.

- Не огорчайся, браток! Ты думаешь, меня не прорабатывали? Еще как прорабатывали! А наших товарищей? Здесь на всех места живого нет. Твой план тоже не плох, я даже в толк взять не могу, чем оба плана уж очень отличаются.

- Работай с публикой, - раздражился Мастер. - Я заставлю публику думать, как нужно театру и, следовательно, Советской власти, в другом же случае публике предлагается думать и дискутировать во время спектакля совершенно свободно.

- Так, именно так, - сказал Рысс и глаза его засверкали. А больше он ничего не сказал.

- Ой, можно я выйду? - попросила Перегудина и смутилась. - Я вернусь скоро, мне очень нужно.

- Не могли вы что ли, товарищ Елена, со всеми этими мелочами разобраться до заседания? - возмутился редактор и оставил в покое Игоря. Что за индивидуализм? Важное дело делаем, кажется!

- Хорошо, я останусь, - сказала товарищ Елена и прикусила губу.

- Надо решить, - сказал Закберг. - С одной стороны, мы выслушали план Мастера, он безупречен по тонкости, по подходу, но именно эта изысканность и элегантность постановки может выявить грубость и прямизну нескольких сценических положений и, возможно, потребует новой редакции пьесы.