Век гигантов

— Вот так фунт! — Николка был поражен до глубины четвертого желудочка в мозгу, где, по свидетельству Скальпеля, находится центр дыхания и кровообращения. У него захватило дух и учащенней забилось сердце: многочисленные следы ног на мокром песке уперлись в самую воду и здесь пропали…

Краснокожие в первую минуту растерялись, во вторую — нашлись:

— Ох-хе! Глупые охотники потонули в море, вах, вах!..

— Глупые те, кто говорит глупые слова, — проворчал Николка.

— Нет, друзья мои, тут пахнет навигацией, — сказал он через несколько минут, когда обнаружил в песке желобоватые вдавления, как бы следы вытащенных на берег лодок.

— Навигация очень первобытная, но все же навигация, — еще добавил он, поняв, что вдавления на песке произведены стволами деревьев, и открыв в море, саженях в 200 от берега, темную холмистую полоску.

— Это остров, — сказал он себе и попросил остроглазого Мъмэма посмотреть как следует вдаль на горизонт.

— Там лес и горы, — подтвердил его открытие великан.

— Там… люди, — прибавил Ург, нюх которого мог поспорить с нюхом собак, — они скверно пахнут, эти люди. Это — новые охотники.

— Нам здесь больше нечего делать, — резюмировал Николка. — Поворачивайте лыжи. Мы отдадим им визит, когда у нас будет лодка.

Краснокожие в недоумении хлопали глазами: эти люди, эти глупые охотники перебрались на остров. Но море кишит хищными, длиннозубыми рыбами. В море даже купаться опасно… Николка пытался объяснить, как можно плавать на деревьях, — безуспешно; это им было совершенно непонятно, такого способа передвижения они ни разу не видали… Пускаться в детальное толкование с примерами и чертежами Николка счел неуместным в данной обстановке.

Свежий предвечерний ветерок подул с запада, закосило солнце золочеными лучами, когда утомленные кони и всадники на них вступили под торжественную сень строгого соснового бора. По грустным лицам краснокожих чувствовалось, что «желанные» родственники их не за горами, и еще чувствовалось, что от этой встречи никто не ждет для себя чего-либо хорошего. Перед тем, как въехать в бор, дикари — наивные дети природы — ударились в хитрость.

— Ух-хао! Мъмэм забыл дорогу… — сам себе удивился Мъмэм.

— Ай-яй-яй! Охотники заблудились. Ай-яй-яй-яй! — запел Ург.

Гири:

— Чужой, чужой лес. Гири здесь никогда не был…

Трна:

— Скоро ночь, нас скушают звери, ой-йе-йе!..

Все заохали, застонали:

— Домой, домой! Надо ехать обратно! Скорей домой!..

Опешивший на секунду, Николка увидел в опущенных взорах хитрость, самую первобытную хитрость, и он разоблачил ее при помощи такого же первобытного приема.

— Мъмэм хорошо помнит дорогу, — сказал он, — Мъмэм большой охотник. Ург не заблудился, у него нюх собаки. Гири много-много раз был в этом лесу. Гири знает лес, как свою руку. Звери не скушают Трну, Трна сам их скушает. Домой не надо ехать: охотники все смелы и непобедимы…

Что ж! Если смотреть объективно, в словах маленького Къколи сидела чистая правда, он нисколько не преувеличивал достоинства арийя, и эта правда льстила им. Надо было ехать дальше, чтобы не уронить своего достоинства.

Первые пять минут плиоценщики ехали, выражая на лицах отвагу и непреклонность, потом отвага понемногу растаяла, а непреклонность снова перешла в нерешительность. Мъмэм во второй раз задержал коня.

— Дороги нет, дорога пропала… — сказал он голосом, исполненным отчаяния.

— Надо найти, — сурово отвечал Николка.

К нему подъехал Ург.

— Зачем нам старики? — вдруг спросил он.

Вопрос был поставлен ребром. Николка не сумел на него ответить. В самом деле, зачем им старики?.. Не распространяться же перед дикарями о морали, диктующей хранить старших и немощных, «чтить отца своего и мать свою» и т. д. и т. д.?

Коммунары тесно обступили маленького вожака и нетерпеливо ждали ответа.

— Правда, — согласился Николка, — старики нам не нужны, но там женщины и дети.

— Зачем нам женщины и дети? — снова спросил Ург.

Очень трудно было объяснить дикарям о необходимости сохранения молодых побегов и продолжения славного рода арийя. Николка не знал соответствующих слов на языке плиоцена и вряд ли такие слова были. Николка молчал и начинал злиться.

— Зачем нам старики, женщины и дети? — с ножом к горлу пристал Ург, убедившись в надежности своих позиций.

— Ох-хе! — презрительно воскликнул Николка. — Большие охотники боятся слабых женщин и дряхлых стариков… — Он думал этим холодным замечанием подхлестнуть отвагу, задев самолюбие.

— Охотники не боятся женщин и стариков, — раздув ноздри, отпарировал Мъмэм. — Охотники боятся старого слова арийя..

— A-а! Вон что!.. — сообразил Николка. Ему было знакомо это понятие «старое слово»: когда дикари возвращались с охоты, добычу должен был делить тот, кто наносил ей смертный удар, — так говорило «старое слово»; когда кто-либо из охотников получал тяжелое ранение, его нельзя было бросать, даже если он совсем не мог ходить, — его нужно было нести в пещеру; когда охотник делал себе второй топор, первый он должен был отдать тому, кто совсем не имел топора, — так говорило мудрое «старое слово».

«Старое слово» — это обычай, закон, установленный неизвестно когда и неизвестно кем, но закон обязательный для всех без исключения. Неисполнение его каралось смертью.

Так они боятся «старого слова», — думал Николка, довольный, что загадка, наконец, раскрыта. Они удрали от стариков, бросили их без защиты и без мясного питания и теперь боятся справедливой кары. Не будь эта кара столь жестокой, он без колебания перешел бы на сторону стариков. Ведь, заботясь о себе, они заботились также о женщинах и о детях и этим сознательно или бессознательно стояли на страже всего коллектива. Тут возразить ничего нельзя. Вполне правильная тактика. Но дикарей нужно было ободрить, заставить их довести до конца экспедицию. Николка сказал:

— Пусть охотники не боятся «старого слова». Къколя скажет старикам новое слово. Пусть Мъмэм смело продолжает путь.

Все же дикари не чувствовали в себе достаточно бодрости, чтобы показаться на глаза покинутой орде. При знаках общего одобрения снова выступил хитрец Ург. Подражая в интонациях и в построении фразы Къколе, он важно сказал:

— Пусть Къколя сам говорит со стариками. Маленький вожак имеет большую голову и язык быстрый, как стрела. Охотники будут немы, как дождевые черви. Пусть Къколя смело говорит свои новые слова.

Николка торжественно согласился. Тогда всадники соскочили с коней и взяли их за повода. В настороженном безмолвии они прошли весь сосновый бор; деревья стали редеть, и почва, засыпанная хвоей, изменилась в каменистую; то тут, то там попадались отдельные скалистые громады, поросшие можжевельником и елями. Вдруг Мъмэм остановился. Остановились все.

— В чем дело? — спросил Николка.

Ему показали на землю. Длинной и широкой полосой перед ними лежали сухие ветви. За ветвями начинался гранитный массив — утес, имевший в вышину сажен 25 и в обхват — около сотни.

— Что это? — спросил Николка, указывая на странные ветви, которые вызвали остановку.

— Гра, — отвечали ему[21].

Николка знал, что на языке плиоценщиков «гра» значило «ограда»; так они называли, по крайней мере, каменную стену вокруг пещеры. Но эта «гра» — из суков и веток — вряд ли кого могла задержать; через нее можно было свободно перейти, не затрачивая больших усилий.

Дикари, однако, колебались, а когда они осторожно — сучок за сучком принимая — стали делать в «ограде» проход, Николка понял назначение ее: животное, вздумавшее перебраться через широкую полосу сухих веток, неминуемо подняло бы треск, треск послужил бы тревожным сигналом[22].

— Значит, орда близко, — решил Николка, — а краснокожие хотят нагрянуть на нее, как снег на голову.

Он поднял глаза к верхушке горы, надеясь увидеть там часового; в ту же минуту чья-то лошадь шарахнулась в сторону и раздавила копытами несколько сухих веток, — на горе показалась голова, предупреждающий крик сорвался с ее уст.

21

По-санскритски grha (гра) значит «дом», «хижина»; отсюда — славянское «град», «город», что значит «огороженное место».

22

У дикого народа Ведда (на Цейлоне) место ночевки обводится кольцом из сухих ветвей. В этом можно видеть зачаточную форму изгороди.