Страница 41 из 43
Петр поражал хозяев своими привычками и манерами. Он непостоянен и может высказать интерес к тому, на что другой монарх даже не взглянет. «Воля и планы его царского величества меняются ежечасно. Никакой возможности составить заранее программу или какой-либо распорядок» — жаловались французы.
Царь «привередлив», но на свой манер. Покои в Лувре его не устроили — слишком роскошны. Он предпочел более «скромный» отель Ледигьер. Однако и здесь Петр приказал поставить походную кровать чуть ли не в помещении для слуг.
Скромность в обиходе дополнена скромностью в костюме. Привычка вельмож менять платье вызывает у него лишь насмешку. «Видно, молодой человек никак не может найти портного, который одел бы его вполне по вкусу?», — дразнил он маркиза Либуа, который частой сменой платья выказывал свое уважения высокому гостю. Даже на прием к королю Петр явился в скромном сюртуке из толстого серого баракана (род материи), без галстука. манжет, кружев, и — о ужас! — в не припудренном парике. «Экстравагантность» московского гостя так потрясла Версаль, что на время вошла в моду. Придворные щеголи облачились в простые платья, названные нарядом «дикаря».
И. Б. Мишель. Петр I в Саардаме. 1858
В Париже Петр, обычно равнодушный к ритуалу, делал все для того, чтобы поднять статус России- Он настоял на том, чтобы король первым посетил его. Для этого пришлось выдержать добровольное трехдневное заточение, что для Петра, горевшего желаем осмотреть Париж, было почти подвигом. Его «каприз» был выполнен. Тринадцатого мая королевская карета остановилась у парадной лестницы. Петр вышел и, к ужасу придворных, поднял и расцеловал семилетнего короля. Кажется, царю доставляло удовольствие носить Людовика XV на руках. Несколько позже, отдавая ответный визит в Тюильри, Петр вновь поднял «здешнего карал ища» (выражение Петра) и понес его наверх по лестнице. «Всю Францию несу на себе» — восклицал довольный Петр, демонстрируя свое неизбывное «монархическое мировоззрение», где короле — живое воплощение своей страны.
Обмен визитами открыл возможность Петру свободно перемещаться по Парижу. Русскому монарху было с чем сравнивать. На своем веку он успел побывать в Лондоне, Амстердаме, Копенгагене, Вене, Дрездене, Берлине. Но Париж оказался ни на что непохожим. Шесть тысяч пятьсот свечных фонарей освещали его улицы — для других европейских стран, не говоря уже о Петербурге, это была настоящая иллюминация.
Так же, как и Петр Москву, Людовик XIV не особенно жаловал свою столицу. Версаль — вот объект его честолюбивых архитектурных притязаний. Впрочем, к моменту приезда Петра Париж переживал нечто вроде возрождения — регент вернул свое расположение городу. Так что перед Петром Париж предстал как столица мира. И если из Амстердама можно было вывозить мастеров и моряков, то из Парижа — архитекторов и художников. Не случайно для превращения Петербурга в европейский город вскоре был приглашен француз Леблан.
По своему обыкновению царь сам выбирал то, что ему хотелось осмотреть. Когда же гостеприимные хозяева пытались предложить высокому гостю свою «культурную программу», получился конфуз. Как-то регент повез Петра в оперу. Зная незамысловатые вкусы и пристрастия Петра, нетрудно предугадать, что из этого вышло. Проскучавший царь покинул зал в четвертом акте, объявив, что голоден. Зато на осмотр обсерватории, мануфактуры гобеленов, шпалерной и зеркальной фабрики он не жалел времени. С той же тщательностью им были осмотрены Большая галерея Лувра с макетами вобановских крепостей, анатомический театр, ремесленные мастерские, обсерватория географа Делиля (с ним еще была и беседа). Целое утро Петр провел на монетном дворе, где в честь него выбили медаль с надписью на латыни: «Петр Алексеевич, царь, Русский император». Наблюдал Петр за англичанином Вулгаусом, который в присутствии гостя удалил катаракту у шестидесятипятилетнего ветерана. Наконец, заглянув в дом инвалидов, Петр обследовал место обитания ветеранов и даже отведал суп, признав его вполне съедобным.
Посещение Французской академии наук заставило Петра задуматься о создании подобного научного учреждения у себя на родине. Надо заметить, что царь, всегда охотно встречавшийся с учеными, в этой поездке был особенно к ним расположен. По- видимому, это не было случайностью. В его сознании будущность России все теснее оказывалась связана с наукой и образованием. Здесь он видел много дальше современников, ухитряясь заглянуть за горизонты своего времени.
Не обошел царь вниманием пригороды Парижа — Сен-Сир, Трианон, Марли, Фонтенбло, Сен-Клу, Версаль. В Версале Петра привлекла прежде всего планировка парков и фонтаны. Управлять рукотворной водной стихией — это было совершенно в духе царя. Фонтаны Версаля, даже порядком запушенные после смерти Людовика XIV, произвели сильнейшее впечатление, и намеренье создать нечто подобное под Петербургом лишь окрепло.
Зато совершенно равнодушно он отнесся к сокровищам, вид которых, по замыслу регента, должен был внушить мысль о неисчислимых богатствах французской короны. Скользнув ровным взглядом по драгоценностям ценою в тринадцать миллионов ливров, царь признался, что в этом мало что понимает.
Царь передвигался по Парижу и его пригородам со скоростью, приводившей французов в отчаянье. Он мог вскочить в первую попавшуюся карету и умчаться, не мало не заботясь о своих брошенных спутниках, включая хозяина «угнанной» кареты. Но когда надо было, Петр умел сдерживаться. Матушку регента он очаровал. «Я нахожу, что у него очень хорошие манеры, — объявила мадам, сумев подметить совсем не свойственную французскому обществу черту. — Он лишен всякого притворства». Справедливости ради надо признать, что большинство дам, которым Петр бесцеремонно отказал в приеме, едва ли согласились бы с такой оценкой.
Петр многое подмечал. От его взгляда не ускользает бедность простонародья: «А сколько дорогою видели, бедность в людех подлых великая». Кажется, эта мысль его даже успокоила — и во Франции столь же бедно, как в России. Французская гвардия, маршировавшая на Елисейских полях, Петра разочаровала. «Я видел нарядных кукол, а не солдат», — без обиняков объявил он. Окружавшие его расточительство и роскошь навеяли на грустные мысли о будущности монархии. «Жалею о короле и о Франции: она погибнет от роскоши» — пророчествовал гость за семьдесят с небольшим лет до начала Великой Французской революции.
Знакомство с жизнью Франции не заслоняла главной цели, с которой Петр прибыл в Париж. Он делал все, чтобы разрушить союз Франции со Швецией. Сближение с Россией, по уверению Петра и его дипломатов, сулило Франции куда большие выгоды. В своей восточноевропейской политике регент мог опереться на державу, силы и возможности которой во многом превосходили Швецию. Усилия Петра дали бедные всходы. Царю не удалось переубедить регента и установить столь лелеемую им «генеральную тишину» в Европе. Заключенный в Амстердаме малозначительный договор между Россией, Пруссией и Францией походил более на декларацию о добрых намерениях и не содержал никаких обязательств. Франция не столько из-за Швеции, сколько из- за Англии не желала ничего кардинально менять в своей внешней политике. Англия же занимала в отношении России враждебную позицию и выказывала большую готовность воевать с ней до последнего шведского солдата.
Таким образом, еще не родившись, союз с Францией благополучно скончался. Похоронены были и планы на брак восьмилетней принцессы Елизаветы и семилетнего короля Людовика XV. Но удивительны в своем сплетении судьбы монархов! Впоследствии Елизавете станут приискивать иных женихов — и все неудачно. Людовику же достанется дочь Станислава Лещинского, к низложению которого с польского престола более всего приложил руку Петр. Король «эмигрант» найдет приют во Франции, где и произойдет встреча его дочери с «чудо-ребенком». Свадьба состоится в год смерти Петра I, а через несколько лет, при поддержке зятя, пятидесятишестилетний Лещинский вновь вернется на польский престол. Но это второе явление Лещинского в 1733 году окажется еще более коротким, нежели первое, сотворенное давно уже канувшим в Лету Карлом XII. «Гаранты» польских вольностей — Австрия, Пруссия и Россия — спустя несколько месяцев лишат его короны и выдворят из страны, чему немало поспособствует племянница Петра, императрица Анна Иоанновна, объявившая Лещинского «Русскому государству отъявленным неприятелем».