Страница 21 из 22
Небо было беззвездно, еще с вечера его обложило тучами, но старики были бывалые, чутьем угадывали дорогу. Торопясь, размашистой рысью покрывали они длинное расстояние от оврага до оврага, шагом переходили занесенные сугробами глубокие, каменистые места, выбирались на ровное и снова пускали коней вскачь.
На рассвете они перешли по льду реку Хуйтэн, а в полдень достигли верховья Шууса. Заснеженная степь за рекой встречала их ледяным, пронизывающим ветерком. Небо было сплошь затянуто плотными серыми валами стылых облаков. Лютый холод, сковав долину, простирался от края до края.
За излучиной, на месте, указанном им сородичами, бывшими в походе, в широкой ровной низине между тремя холмами, редкими кочками под снегом еще лежали трупы, а большинство погибших были подобраны и увезены – сплошь и рядом виднелись вырытые в сугробах ямы.
– Сколько их еще тут осталось! – схватился за голову Гулгэн. – А говорили, что всех привезли.
– Своих взяли и поскорее бежать, – махнул рукой Халан. – А другие им не нужны.
Старики наскоро стреножили коней и принялись за дело. Подходили к засыпанному снегом бугорку, разрывали кнутовищами, переворачивали мертвого заледеневшего воина, оглядывали, рукавицами счищая снег с белого, будто высеченного из камня лица. Не узнавая, укладывали обратно, засыпали снегом и шли к другому бугорку. В четвертом или пятом покойнике они узнали пожилого воина из рода оронар, потом нашли одного бесуда и двоих мангутов.
– Вот как теперь бросают своих, – печально качал головой Халан, устало присев возле присыпанного мертвого мангута, оглядываясь вокруг. – Мы в наше время так не делали…
– Что ты, как можно было бросить своих, старались каждого подобрать, увезти и похоронить, – согласно закивал Гулгэн. – Подлый пошел народ, бросить сородичей и самим убежать теперь и за грех не считается.
Они осмотрели место от реки шагов на восемьдесят и перебрали около пятнадцати мертвецов, когда далеко на юге, в конце низины, шагах в четырехстах от них, показались двое всадников – как и они, с заводными конями. Старики нагнулись было над очередным бугорком и тут Гулгэн толкнул Халана в плечо.
– Смотри-ка!
Всадники, выехав из-за увала, тоже заметили их, придержали коней и застыли неподвижно; видно было, что опасаются их.
– Не иначе, керуленские, – догадался Гулгэн, – видно, тоже пришли искать своих.
– А кому здесь больше быть, – проворчал Халан, прищурив глаза, пристально всматриваясь в них. – С южной стороны больше некому и делать тут нечего, кроме как убитых искать.
– Что будем делать?
– А что нам больше делать, мы своих ищем, они пусть ищут своих… Ну, давай разгребать, чего ты на них уставился.
Они снова взялись за дело, мельком поглядывая на нежданных людей. Те, помедлив и поговорив о чем-то между собой, слезли с лошадей, стреножили и начали разгребать бугорки на своей стороне.
– Такие же старики, как и мы, видишь, как спины сгорблены, – говорил Гулгэн, искоса поглядывая на них. – Детей так же вот потеряли, вот и мыкаются.
– Ты еще пожалей их, – зло усмехнулся Халан. – Кто бы нас пожалел… Ну, пошли дальше, чего ты опять встал?!
Он подошел к бугорку рядом с одиноким ивовым деревцем. Копнул два раза кнутовищем, смахнул снег и тут увидел знакомый край наплечника из двойной бычьей кожи, когда-то по краю изгрызанный мышами, вздрогнул. Переведя дух, он сбросил рукавицы и голыми руками стал разгребать слежавшийся снег, очистил, всматриваясь в лицо.
– Сын… Ну, вот где ты оказался… – Халан опустил руки, словно враз обессилел.
Он посидел молча. Лицо его стало строго, брови тяжело нависли над глазами, дрогнувшим голосом он сказал:
– Ну, сын мой, где твоя рана, лицом ты встречал врага или спину ему показывал?
Покойник лежал на боку, слегка согнув ноги под снегом, сложив перед собой руки, словно он мирно спал под овчинным одеялом. Халан взял рукавицы, начал счищать от смерзшегося твердого снега каменные от мороза доспехи и тут разглядел темное пятно на левой груди. Кожаный хуяг был продырявлен – он был пробит копьем – и кровь широким кругом очернила старую бычью кожу.
– Ну, вот, – зазвенел высоким голосом старик, – я знал, что мой сын не покажет спины врагу. Погиб лицом к лицу с врагом, по мужскому обычаю… Теперь все увидят, как он погиб, никто плохого не скажет… А сотника я за руку приведу и покажу… при людях спрошу у него, как он это оставил своего воина…
Старик Халан стоял на коленях перед мертвым сыном и говорил, говорил без умолку, будто забывшись в бреду, а Гулгэн смотрел на него, стоя в трех шагах, сочувственно качал головой.
– Ну, давай пока прикроем его снегом, – сказал, наконец, Гулгэн, – надо ведь и моего сына найти.
– Давай, давай… прикроем, – оторвался от забытья Халан, – и вправду, до темноты надо успеть все осмотреть… Полежи, сынок, мы тут рядом будем.
Присыпав труп снегом, они пошли дальше по низине. Копали молча, быстро переходя от одного к другому. Трупы валялись в самых разных позах: одни лежали ничком, уткнувшись лицами в землю, другие смотрели в небо – глаза были выклеваны птицами, у многих изгрызаны носы и щеки. У кого-то руки и ноги были согнуты и беспорядочно разбросаны, видно, были ранены и их добивали, перед смертью они отчаянно отбивались от своих убийц.
Сын Гулгэна все не находился. Они терпеливо рыли, изредка узнавая погибших воинов из других родов.
Время от времени старики оглядывались в сторону керуленских. Те так же, как они, переходили от одного бугорка к другому, копали. Расстояние между ними понемногу сокращалось. Гулгэн отошел от закопанного трупа, устало присел на кочку и, задумчиво глядя через поле, промолвил:
– Сойдемся с ними, и придется ведь поговорить. Хоть и война, а поздороваться обычай велит.
– Там видно будет, – проворчал Халан, присаживаясь рядом. – Смотри, как бы за разговором с ножами не набросились. Люди озверели за эту зиму…
– Раньше в племени со всеми как с братьями встречались, в каждом роду не дядья, так сваты, – Гулгэн тяжело вздохнул. – А теперь вот как зверей увидели, того и гляди, нападут.
На середине поля мертвых было поменьше и они стали быстро сближаться с керуленскими. Между ними оставалось уже шагов сорок.
Керуленские поздоровались первыми. Один из них, седобородый, видом чуть постарше их, лет пятидесяти пяти, вышел вперед и сказал простуженным голосом:
– Хорошо ли живете, братья-борджигины?
– Наверно, жили бы неплохо, если не война между нами… – неприязненно ответил Халан.
– Сыновей не теряли бы, – мирно добавил Гулгэн, стараясь сгладить неприветливое обращение сородича.
– Так и не начинали бы войны, – усмехнулся другой керуленский, помоложе, лет сорока пяти, – тогда и не было бы такой беды.
– Одно небо знает, что у нас впереди, – вздохнул Гулгэн. – Думаешь, ровное место, а окажешься в болоте.
Халан лишь сплюнул в снег, промолчав.
– Ладно, что уж теперь говорить, – примирительно сказал старший. Он поправил на голове старую тарбаганью шапку и перевел разговор: – Скоро стемнеет, а осмотреть все сейчас не успеем.
– Да, видно, не успеем, – Гулгэн выжидающе посмотрел на него; Халан с равнодушным видом помалкивал.
– Как ночевать будем, вместе или врозь?
– Можно и вместе, – сказал Гулгэн, посмотрев на Халана, – дров поблизости мало, на два костра может не хватить, а один хороший костер и четверых согреет.
– Вместе, так вместе, – согласился тот.
Сложившись, стали готовиться к ночевке. У темневшего на замерзшем берегу десятка старых скученных ветрами ив наломали сухих сучьев, с подветренной стороны, в затишье, разожгли огонь. Быстро наступали сумерки.
Гулгэн, доставая еду из переметной сумы, на короткое время задумался, а потом решительно вынул тяжеловатый туесок с хорзой. Халан и двое керуленских вытряхивали на один потник съестное из своих сум. Керуленские, увидев в руках Гулгэна туес, переглянулись и вынули свой туес с арзой.
Гулгэн первым открыл посудину, встал перед огнем с южной стороны и, налив на донышко деревянной чашки, обратил лицо к небу.