«Моя единственная любовь». Главная тайна великой актрисы

Я была очень рада, что не позвала на премьеру знакомых с Екатерининской.

Через день я действительно вышла в роли Натальи. И это был успех. Павлы Леонтьевны не было в зале, это я знала точно, она слишком слаба и осталась дома. Но зрители приняли мою версию Натальи очень хорошо. Негодуя по ходу спектакля (кто-то из зала даже закричал Андрею Прозорову: «Да выгони ты эту дуру!»), к концу уже так не возмущались, а когда вышли на поклоны, мне аплодировали не меньше, чем А.К., игравшей Ирину, и Н., заменившей меня в роли Маши Прозоровой.

Оставалось с грустью констатировать, что каждому свое – Павле Леонтьевне роль Раневской, а мне Натальи Прозоровой. Увы, сие правда жизни.

Ниночка, ты меня поймешь. Сознавать, что трагическую роль, к которой столько готовилась, ты провалила, а роль полукомическая, роль дурной бабы удалась на славу, нелегко.

Еще одним ударом стал красивый букет, переданный лично мне. Это не нарванные в палисаднике цветы, а нарочно созданное произведение искусства с запиской внутри. Н. даже посмеялась:

– У Фанни поклонник появился.

Я демонстративно записку не открыла, а цветы поставила в ведро с водой с таким видом, словно это сто первый букет за пару дней, а записками вообще печь растапливать можно.

Но стоило остаться одной, бросилась разворачивать. Неужели правда поклонник?

То, что увидела, повергло в шок. Записка была от Андрея, он писал «браво!» и приглашал меня завтра с ними на пикник на Салгир.

Я не сразу поняла про пикник, про Салгир, осознала только одно: он был в зале и все видел!

Знакомо? Это ужасно – понять, что твои ошибки видел кто-то, кому ты их вовсе не желаешь показывать.

Следующее чувство – радость, ведь в записке «браво!», и хорошо, что Андрей пришел в театр сегодня, а не позавчера, когда был полный провал. Следом ужас, потому что столь же красивый букет я видела и позавчера, только достался он не мне, а А.К. Что, если там тоже была записка?!

Я метнулась к ней в гримерную. А.К. моему вопросу удивилась: да, букет был, очень красивый, но никаких записок. Ей пришлось повторить трижды, прежде чем я поверила.

Полегчало, в конце концов, не ходит же Андрей в наш театр ежедневно да еще и на один и тот же спектакль? А букет заказной, значит, мог купить кто-то другой. Однако какие у нас поклонники появились…

Вопрос, идти ли на пикник, передо мной не стоял.

Это тоже на меня очень похоже – вчера клясться, что и близко не подойду, и не вспомню, а сегодня уже мечтать о человеке снова. Ну что со мной поделаешь, я такая, и перевоспитываться поздно, остается мучиться с собственным характером. Когда говорят, что кому-то со мной трудно, я отвечаю, что мне с собой еще трудней, при этом другой может и уйти, а я от себя никуда деться не могу.

Чтобы сходить на Салгир, придумала целую историю, уж не помню, что именно говорила, но врала своей любимой Павле Леонтьевне вдохновенно. Ощущение от этого было препоганейшее. Но на пикник отправилась.

Никакого сидения на берегу не получилось, в том году природа словно забыла, что сентябрь в Крыму – это лето, осень пришла на месяц раньше, причем угрожая уже в октябре перейти в зиму. Если бы и весна так же быстро, согласиться можно, но как раз весна не торопилась. О весне мы тогда еще не думали, а по поводу осени Матвей мрачно пошутил, что даже погода перешла на календарь большевиков, ведь у них все на две недели вперед ускакало.

Но и по большевистскому календарю все равно холодновато.

В общем, вместо сидения на мокрой траве мы отправились просто погулять по берегу.

Я с тревогой ждала упоминания о вчерашнем спектакле, но Андрей молчал. Пришлось напроситься самой: поблагодарила за роскошный букет. Он сказал, что роскошных букетов я еще не видела, но если заслужу, то будут.

Матвей тут же сунул любопытный нос с вопросом о букете. Я смутилась, может, Андрей вовсе не хотел, чтобы друзья знали, что он дарит мне цветы? Нет, знали. Разговор пошел о спектакле. Андрей очень хвалил мою Наталью и меня за то, что не сделала ее пустой хищницей, а постаралась понять, чего она добивается.

Я спросила Машу и Матвея, понравилось ли им. Оказалось, в театре был только Андрей.

И тут последовал удар, потому что Андрей тихонько сказал, что, по его мнению, мне больше удаются комические роли, нежели трагедийные. С дрожью в голосе поинтересовалась, был ли он на предыдущем спектакле, и получила ответ, что был, но об этом не следует никому говорить.

– Тогда букета вы не заслужили. Переиграли, перестрадали.

Настроение было совершенно испорчено, он повторял мнение Павлы Леонтьевны, но если к ее мнению я прислушалась, то от его слов хотелось скрыться. Будь Салгир чуть глубже, я бы немедленно утопилась, но речка мелкая, только ноги промочишь. Пришлось жить дальше…

Андрей заметил, предложил взять его под руку, поправил, когда попыталась уцепиться за правую:

– Военных берут под левую, чтобы не мешать отдавать честь.

Но ведь левая рука на перевязи? Андрей успокоил, что если я не буду на ней висеть, а стану лишь опираться, то ничего страшного не произойдет.

Эти слова были сказаны достаточно громко, а следующие уже тихо, только для меня. Андрей выговорил, что я должна научиться принимать критику, тем более доброжелательную, и не обижаться. Если не сумею, то никогда не стану великой актрисой. Я призналась, что замечания, очень похожие на то, что сделал он, уже услышала от наставницы и вовсе не обижаюсь. А плохо мне от сознания, что он оказался свидетелем моего провала.

– Но ведь и вчерашнего успеха тоже. Учитесь, вы хорошая актриса, но можете стать гениальной. А о провале я никому не расскажу.

Я не знала, как к этому относиться. С одной стороны, у нас теперь была общая тайна, с другой – что это за тайна! Я предпочла бы такой не иметь.

Оказалось, что Андрей видел несколько спектаклей с Павлой Леонтьевной и считает, что мне очень повезло учиться у «Комиссаржевской провинции». С этим я была совершенно согласна!

А узнав, что она и есть та самая родственница, с которой я живу в монастыре, смеялся от души. Казалось, теперь Андрей должен попросить познакомить его с гениальной актрисой, но этого не произошло. Почему? Не знаю, не понимаю. Он так хорошо, верно отзывался об игре Вульф, так хвалил ее, но знакомиться не желал. Не хотелось думать, что это снобизм.

Заговорили о провинциальном театре.

Кто только его не ругал! Ругали за дело – за фальшь, за плохое знание актерами текста, за их пьянство, штампы, откровенную халтуру, мало похожую на настоящее искусство. Ругали прежде всего сами актеры. Они же все понимали – и о фальши, и о штампах, и о тексте… Не всегда уважали зрителей, нередко считали, что публика – дура, следовательно, проглотит, что ни подай со сцены…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «